прилавка коржик и дал деру. Продавщица, полная румяная деваха с выбивающимися из-под косынки кудрявыми волосами, взвизгнув, выскочила из-за прилавка, и, придерживая рукой большую колышущуюся грудь, отчаянно бросилась следом. Бесхозный ларек тут же облепили волосатые, без разбору хватая пирожки, коржики и прочие хлебобулочные, – все, что попадалось под руку. В минуту прилавок оказался пуст.
Девушка вернулась злая, всклокоченная. Непонимающим, не верящим взглядом она глядела на пустой прилавок.
– Я купил! – сказал кто-то, бросив на блюдце пару мелких купюр.
– Ваш киоск будет вписан золотыми буквами в историю рок-н-ролла! – заржал другой.
Бурлящий человеческий поток катился все дальше, пока не уперся в какой-то концертный зал.
– Это тот? – нерешительно остановились первые.
– Да не. Тут тихо.
– Смотри. Это что за лажа? – возмутился кто-то, показывая себе под ноги.
Некоторые из плит были сделаны в виде звезд. На них тусклым мрамором поблескивали имена: «София Ротару», «Алла Пугачева», «Филипп Киркоров».
– А ну, пипл, станьте вокруг меня, – сказал кто-то. Его прикрыли.
– Вот теперь законченная композиция! – радостно заорал кто-то.
Они оба уже давно хотели по нужде, и, заприметив неподалеку небольшой парк, отошли в сторону от этого задорного балагана. Выйдя, наконец, из кустов боковой аллеи, они увидели идущих навстречу им двух молодых, аккуратно одетых людей. В их походке, в откинутых назад плечах, в смехе, в нарочитой жестикуляции было что-то вызывающее. Так ведут себя новые хозяева, которые оценивают дом, не обращая внимания на собирающих вещи бывших жильцов.
– It’s wonderful! – Том отчетливо услышал жующий гласные, будто надтреснутый говор.
– Иностранцы! – прошептал Монгол. – Смотри! Живые иностранцы!
– Похоже, что американцы, – со знанием дела сказал Том. Давай их стреманем.
– Зачем?
– А чего они… За девками нашими ездят! – нашелся Том.
– Точно! У, гады! – согласился Монгол.
Английским Том почти не владел, органически не переваривая этот предмет еще в школе, зато с удовольствием переводил тексты любимых групп. Когда они поравнялись с американцами, он сделал страшное лицо и прошипел.
– Мужики, а где тут курзал?
– I don’t know! – парень поближе развел руками, и слегка отклонился от собеседника, дабы обозначить дистанцию.
– Шо, не вкурил, бродяга? Whеre is kurzal? – наседал Монгол сбоку. – Rock music?
– А, рок, джи-джи-джи! – радостно закивал второй, вроде бы понимая, о чем речь, но в то же время слегка бледнея. – We don’t know!
– I tell you, you must die![6] – прошипел Том, ткнув пальцем в ближайшего субъекта.
Парочка шарахнулась в сторону, попятилась.
– I don’t know! – закричали оба, и изо всех сил припустили по темной аллее. У угла один из них повернулся и закричал:
– Нэ стрэлюай! Нэ стрэлюай!
– Иди давай, а то отрихтуем по самый суверенитет! – крикнул Монгол.
Но те уже скрылись за углом.
– Вставили пистон! – хохоча, они вновь вышли на набережную, вдыхая пьянящую южную смесь смолы и моря. Наконец до них донеслось тяжелое тумканье бас-барабана, а вскоре показался и долгожданный музыкальный павильон. Ломиться сквозь кордоны не пришлось: большую открытую сцену курзала обрамляли закрытые трибуны. На их нешироких, слегка наклоненных крышах возлежали все те, кто решил посмотреть концерт бесплатно.
– Лежачие места! Это лучшие места на моей памяти, – воскликнул Том.
Они влезли на крышу, растянулись рядом с русоволосым парнем в тертой кожаной безрукавке.
– Ты Индейца не знаешь? – на всякий случай спросил Монгол.
– Не, не знаю такого, – ответил сосед. – Я не местный, из Кривого Рога.
– О, панковское место. Говорят, у вас гопов много?
– Да, город стремный… Длинный, как кишка. Самый длинный в Европе. А гопов везде много. Ну ничего, живы покуда.
– Давно здесь?
– Уже месяц. Хорошо тут, в Ялте. Гопоты почти нет. Ништяков много. Только скучновато. Слишком все уютно. Ни коробок бетонных тебе, ни заводов. Летов тут вообще не звучит. Вот поешь его, а вокруг все эти пальмы, бабы полуголые ходят. Какая-то подделка во всем чувствуется. Не достоевское тут место. Зато хиппарям и растаманам – раздолье.
– Гопников не видно, – засмеялся Том. – Денег на Крым, что ли, нет?
– Э, не… – криворожец хитро прищурился, покачав пальцем, – здесь гастролеров много. Еще познакомишься.
– А где здесь вообще вписываются?
– А везде. Где лег, – там и вписка. Тепло.
Том перевернулся на живот и растянулся на не успевшей остыть от дневного зноя крыше, посмотрел на сцену. По ней из стороны в сторону носился кудрявый вокалист, время от времени бросая свое легкое тело прямо в ревущую под сценой публику. Толпа не давала ему упасть и торжественно водружала обратно. Повсюду царил живой, стихийный, никем не объявленный праздник. Хиппи и панки всех расцветок съехались сюда с просторов необъятного бывшего СССР. Кто-то сидел на трибунах, кто-то лежал вокруг, кто-то неподалеку бродил у моря. То тут, то там сизыми облачками клубился тяжелый дым с запахом поздней осени. Кто-то пил, кто-то спал, кто-то целовался. Кто-то, подперев руками голову, наслаждался концертом, мотыляя головой в такт музыке. Все эти люди были такими же, как он.
– Хорошо, – с чувством проговорил Монгол.
– Ага, – откликнулся Том.
Он вдруг ясно вспомнил тот промозглый осенний день три года назад, когда он купил на вокзале кассету с какими-то неизвестными ему группами. Купил наудачу, принес домой, включил, и… Его полностью, до кончиков ногтей, накрыл сибирский андерграунд. Прежний мир рухнул, осыпался старой немощной штукатуркой. Да и был ли это его мир? Мир трескучих лозунгов, скрывавших обшарпанный фасад пропитанного лицемерием общества. Страна будто запуталась сама в себе, заблудилась в своих необъятных просторах. И вдруг он узнал, что где-то невероятно далеко, в Сибири, живут люди, которые чувствуют то же самое, что и он, и тоже устали от бесконечного вранья, от официоза. Он слушал их песни, будто пил чистую воду, и никак не мог напиться.
Продавец кассет, длинноволосый парень с серьгой в ухе, бывал в их городе наездами. Том жадно всматривался в незнакомые, неслыханные названия, выбирая группы наугад. Каждый раз он боялся разочароваться, но этого не случалось, потому что каждая песня, каждая строка была – про него. В один миг вырвалось наружу все его нутро, задавленное условностями, затаенное, замученное, будто бы он сам это пел, пел про себя.
Музыка изменила его. Он просто не имел права оставаться прежним. Том отпустил волосы, поменял одежду, а стены своей комнаты заклеил близкими по духу группами и певцами, фотографии которых непостижимым образом добирались до их захолустья. Но, конечно, главные перемены случились у него внутри. Он будто выпал из системы, отправился в свободное плавание.
Немного позже узнав, что музыка, которая ему нравится, называется панком, Том испытал некоторый шок. Тупые, наглые дебилы с ирокезами на башке –
