И даже наоборот, перспектива очутиться в деревне и жить в скромных условиях с тремя или четырьмя рабочими из местных крестьян казалась мне, прирожденному горожанину, необыкновенно привлекательной. Да и как же могло быть иначе? Ведь это, то есть опрощение и деревенская жизнь, а по возможности и ручной, крестьянский труд, и было моей мечтой с тех самых пор, как я познакомился с религиозно-философскими писаниями Толстого и, в частности, с его книгой «Так что же нам делать?», в которой даны столь потрясающие картины социального неравенства и со страниц которой столь мощно звучит призыв учителя к представителям «праздных» классов – спуститься на уровень людей труда и взяться самим за плуг и лопату!
Владимир Григорьевич снабдил меня сопроводительным письмом ко Льву Николаевичу, подарками – изготовленными им фотографиями Толстого с внучатами – для самого Льва Николаевича, для Софьи Андреевны и для невестки Толстых, матери сфотографированных внучат, разведенной жены Андрея Львовича Ольги Константиновны Толстой, проживавшей тогда в Ясной Поляне; другое письмо вручил для передачи временному управляющему его хутором в Телятинках, молодому крестьянину Егору Кузевичу; передал мне для Льва Николаевича только что полученную из Москвы корректуру первого, январского выпуска новой работы Толстого – сборника мыслей «На каждый день»; наконец, сделал ряд устных указаний и поручений. То и дело с уст его слетало, как нечто обыденное: «скажите Льву Николаевичу… когда будете у Льва Николаевича. попросите Льва Николаевича…» А для меня это звучало волшебно, невероятно, и мне было страшно и непривычно до жути принимать эти обычного рода житейские поручения ко Льву Николаевичу, – к самому Льву Николаевичу Толстому!..
Второй наставляющей и поручающей инстанцией был А. П. Сергеенко. Без сомнения, по указанию самого Владимира Григорьевича, он своим тихим и вкрадчивым голосом (Александра Львовна сравнивала, бывало, Алешу с Ури-элом Гипом из диккенсовского «Давида Копперфильда»), долго и подробно внушал мне, что я ни в коем случае не должен смешивать Льва Николаевича и Софью Андреевну. Это – совершенно разные, чужие друг другу люди, разных характеров и разных мировоззрений. Между ними нет ничего общего. Софья Андреевна не только не сочувствует взглядам Льва Николаевича, но даже относится к ним враждебно. Более того, она часто проявляет психическую ненормальность. Совместная жизнь с женой для Льва Николаевича очень тяжела, это – его крест, он очень страдает, и это я всегда должен иметь в виду. В частности, очень желательно, чтобы, живя в Ясной Поляне, я вел дневник и записывал в нем не только слова самого Льва Николаевича, но и все подробности его семейной жизни. «Это прекрасно делал Гусев», – добавил Алексей Петрович.
Он вручил мне несколько английских тетрадей с добавочными листами для копий. В тетради эти я должен был записывать свои яснополянские наблюдения и впечатления. Писать следовало с прокладной, копировальной бумагой, острым карандашом, а затем листки с копией текста вырывать по пунктиру и. отсылать в Крекшино.
– Владимиру Григорьевичу и Анне Константиновне, при их вынужденной оторванности от Льва Николаевича, будет очень приятно и дорого получать все сведения об его ежедневной жизни! – говорил Алексей Петрович.
Я наивно верил каждому его слову, сочувственно качал головой при рассказах о недобром характере Софьи Андреевны, находил совершенно естественным желание Владимира Григорьевича и Анны Константиновны получать копии всего, что я буду записывать в Ясной Поляне, и обещался Алеше, как и Владимиру Григорьевичу, выполнить все его указания.
Мне и в голову не приходило, как должно было стеснить меня в будущем хотя бы одно только обещание – о предоставлении Чертковым копий моего дневника! Но пока что я не сомневался в полной тожественности интересов В. Г. Черткова с интересами нашего общего великого учителя.
Часть II
Ясная Поляна
Глава 1
Секретарство у Л. Н. Толстого
Приезд в Телятинки. – Чай без сахара. – Первые трудовые навыки. – Прием в Ясной Поляне. – Техническое участие в составлении книг Л. Н. Толстого «На каждый день» и «Путь жизни». – Авторская скромность Льва Николаевича. – Помощь Толстому в ведении корреспонденции. – Переезд из Телятинок в Ясную Поляну. – Новые обязанности. – Отношение Льва Николаевича к сотрудникам. – Совместные верховые прогулки с Толстым.
По приезде моем в Телятинки меня крайне радушно встретили в маленьком флигельке. Письмо В. Г. Черткова, как я узнал после, заключало в себе целый ряд подробных указаний на этот счет.
Началось, однако, с того, что, когда меня решили напоить чаем с дороги, то случайно забыли подать на стол сахар. Я же, как ни в чем не бывало, сидел и преспокойно, стакан за стаканом, пил чай без сахара, вообразив, что новые сожители мои, в качестве последовательных «опрощенцев», сахару совсем не употребляют. Сколько было потом извинений и смеху!
А на другой день Егор Кузевич слетал на станцию Щекино, за семь верст, и закупил там для меня сливочного масла, сыру и не помню каких еще деликатесов. Но тут уже я заявил, что другой пищи, чем та, какой все в доме питаются, я употреблять не стану, и категорически отказался от сыра и масла. Деликатесы эти регулярно выставлялись на стол в продолжение двух или трех дней, но я выдержал характер и так-таки ни разу к ним не прикоснулся. Вследствие этого решено было на первый раз уничтожить все привилегированные яства совместно, а затем уже не возобновлять их запасов.
Отвели мне в телятинском флигеле небольшую, продолговатую комнатку с бревенчатыми стенами, с некрашеными полом и потолком и с одним окном, выходившим на занесенный снегом огород и на дорогу в Ясную Поляну. Это было идеальное «толстовское» жилище, о каком я только мог мечтать.
В первый же вечер по прибытии в Телятинки я отправился ко Льву Николаевичу в Ясную Поляну, чтобы сообщить ему о своем приезде, передать письмо Черткова и получить какую-нибудь работу. Егор Кузевич отвозил меня туда и обратно на санках. Так повторялось несколько раз. После мне совестно показалось, что я беспокою Егора и заставляю его дожидаться в «людской», пока я сижу в «господском доме», и я решил ездить один. Но… я не умел править лошадью. Надо было учиться. Егор показал мне, как надо тянуть правую вожжу, если хочешь, чтобы лошадь повернула направо, и левую, если хочешь, чтобы она шла влево. Усадил он меня одного в санки, дал вожжи в руки, и я – Господи, благослови! – тронулся. Когда я, с грехом пополам, выбрался за пределы телятинской усадьбы и Толстый (вполне отвечавший по комплекции своему прозвищу) весело побежал вперед по укатанной зимней дорожке, я, как дитя, начал подпрыгивать на сиденье от восторга, что в первый раз в своей жизни один еду на санях и сам правлю лошадью!..
Потом я начал учиться колоть дрова и качать и носить на кухню воду из колодца.
Очень радостны были эти первые уроки труда.
Да, я предвидел, предчувствовал, еще и не бывши в Телятинках, – и не только позднейшие впечатления, но уже и первые дни пребывания там оправдали мои предчувствия, – что я вступаю в какой-то новый, еще неведомый мне мир.
В аристократической Ясной Поляне меня встретили не менее радушно, чем в демократических Телятинках. Я не говорю уже о самом Льве Николаевиче. Но и Софья Андреевна отнеслась ко мне с прежней любезностью и, по-видимому, с полным доверием: хоть я и приехал «от Черткова», а эта марка была подозрительная, но все же я был «московский студент», и за это многое можно было простить. И только одна Александра Львовна держалась суховато: явился «соперник». Здороваясь и прощаясь, она вежливо пожимала мне руку, но при этом – губы сжаты, глаза суровы. Мне ужасно хотелось проломить ледок и в ее сердце! Ведь я не привез никаких «завоевательных» тенденций, и ей ничто решительно не могло грозить с моей стороны.
Работа, которую поручил мне Лев Николаевич, касалась как раз составлявшегося им в то время сборника мыслей «На каждый день», – иначе говоря, относилась к области, в которой Александра Львовна действительно была некомпетентна. Ни по возрасту, ни по развитию, ни по степени проникновения в духовный мир Льва Николаевича она и на самом деле не справлялась с теми заданиями, какие Лев Николаевич ставил своим «помощникам» (так он называл меня и Гусева). «На каждый день» было вариантом «Круга чтения», который, в свою очередь, родился из очень расширенных по объему «Мыслей мудрых людей на каждый день». Этот последний (а по времени возникновения первый) сборник составлен был Л. Н. Толстым как бы «случайно», во время болезни. Испытав на себе плодотворность ежедневного обращения к кладезю мировой мудрости и веря, что общее содержание этой мудрости – едино и соответствует его собственным взглядам, Толстой увлекся идеей сборников. «Круг чтения» – уже очень обширная, двухтомная книга, снабженная, в дополнение к отдельным, коротким мыслям, также более обширными «недельными чтениями», среди которых оказались и такие чудесные вещи, как рассказы самого Льва Николаевича «За что?» и «Корней Васильев». «Круг чтения» был несколько раз издан двумя или тремя издательствами и еще при жизни Толстого достиг значительной популярности в России.
