Север кивнул.
– Чего киваешь? Ну, и что из этого следует?
– Что следует? – префект все еще не понимал цели вызова.
– Следует то, что он не заперт.
– У него нет кораблей, – возразил Север.
– Да? Совсем, нисколько? Ты там, через стену видишь, что пирсы пусты, и никто на суда не грузится, собираясь свалить на все четыре стороны?
– Через стены я не вижу. Но пирсы пусты. Так утверждает разведка.
– Разведка утверждает и кое-что другое, – раздался знакомый голос из-за спины.
Север вздрогнул и повернулся. В углу палатки стоял Реметалк. Префект, войдя, не заметил его.
– Что именно?
– Митридат посылал гонцов еще из Пергама. Мы перехватили одного. Наверняка он не единственный. Это не считая голубей. Гонцы к Неоптолему и Зеникету.
– К Зеникету? Кто такой Зеникет?
– Я рад, – сказал Фимбрия, – что тебе не надо рассказывать, кто такой Неоптолем. А Зеникет, это один царек с Пиратского берега.
– Я бы не стал говорить о нем столь пренебрежительно, – сказал разведчик.
– И откуда ты такие слова-то знаешь...
– Значит, Гай Флавий, ты думаешь, что скоро корабли у Митридата будут? – спросил Север.
– Молодец, – одобрительно кивнул легат, – всегда ценил тебя за быструю соображалку. Будут. Скоро.
– Разве Неоптолема не связывает Сулла?
– А как он его свяжет? Сулла – сухопутный зверь. Неоптолем – морской. Если кто и держит Суллу, так это Архелай.
– Что же, значит надо штурмовать город, иначе царь улизнет.
– Штурмова-ать... – мрачно протянул Фимбрия, – не очень-то пока выходит... Перед тобой тут побывал Тит Сергий, он мне доходчиво объяснил, как сложно будет взять Питану. Да я не слепой, и сам это вижу. Хотя, признаюсь, первый порыв был – штурмовать.
– Первая лепешка вышла комом, – спокойно сказал перфект, – вспомни, у Риднака нас тоже поначалу ударили по носу, но потом...
– Нет времени, Квинт! Мы расточим силы в этих штурмах и осадах, подойдут к Митридату корабли, и царь улизнет, хохоча над глупыми римлянами. Война затянется. Мы не получаем подкреплений, примкнувшие к нам города могут изменить. Провиант добывать все тяжелее. Обчищая амбары, мы настраиваем местных против себя. Они огрызаются. И будут огрызаться сильнее. Мы скоро сожрем все в округе, а после этого Азия нас самих поглотит.
– Не проиграв ни одного сражения, проигрываем войну, – задумчиво произнес Север.
– Тоже понял, – удовлетворенно кивнул легат, – Ганнибал как-то умудрялся несколько лет воевать в Италии, оторванный от всех своих тылов, снабжения и подкреплений. Как жаль, что я не Ганнибал.
– Сулла – тоже отрезанный ломоть, – напомнил префект, – Сенат ему не помогает.
– Как жаль, что я не Сулла.
– Что ты собираешься делать?
– Кончать с Митридатом, – ответил Фимбрия, – кончать войну.
– Значит, все же штурм?
– Нет.
Легат свернул папирус и вложил его в кожаный футляр.
– Это письмо. Ты доставишь его лично. Я не доверяю больше никому.
– Кому доставить?
– Лукуллу.
Север присвистнул.
– Я не ослышался? Лукуллу? Луцию Лицинию?
– Ты не ослышался.
– И что в письме? Что я должен сообщить ему?
– Ты должен убедить его блокировать Питану с моря.
– Разве у Лукулла есть флот?
– Есть, – подал голос разведчик.
"Так вот почему Носач так зол – не хочет связываться с сулланцами. Но, похоже, другого пути действительно нет. В конце концов, все мы римляне и сражаемся против общего врага".
Фимбрия положил на стол увесистый кожаный мешочек.
– Это деньги. Их не жалей. Тебе придется нанять корабль.
– Каким образом? Если тут поблизости есть что-то водоплавающее крупнее рыбачьих лодок, то только в Питане. И где сейчас Лукулл?
– Я не знаю, – сказал Фимбрия, – чего так смотришь на меня? Я не говорил, что задание будет легким.
– Ходили слухи, что он на Родосе, – сказал Реметалк, – но может быть уже ушел.
– Он займется островами, – высказал уверенность Фимбрия, – Кос, Книд, Хиос. Будет склонять их на свою сторону. Луций Лициний все делает тщательно. Сначала набор союзников, только потом война.
– Я бы отправился в Фокею, – предложил Реметалк, – там узнал бы последние новости и нанял судно.
– Вот его, – легат кивнул в сторону разведчика, – с собой возьмешь.
– Понял. Сколько людей я могу взять еще? И каких?
– Ну не когорту же.
Север прикинул.
– Пять-шесть человек достаточно.
– С ума сошел? Если ты с таким отрядом на корабль взойдешь, тебя в первом же порту продадут избитого и голого. Идет война, а купцы и в мирное время все – наполовину пираты, если добыча легка.
– Не думаю, что я легкая добыча.
– Север, я тебя посылаю делать важное дело. Мне не будет выгоды с того, что ты сгинешь, доказывая, сколь проворно владеешь мечом. А проверить это непременно найдутся охотники, я не думаю, что в здешних водах римляне популярны. Возьмешь два контуберния. Кого именно, выберешь сам, я предупредил Сергия. Советую взять не только мордоворотов, но и кого-нибудь грамотного. Может пригодиться с Лукуллом. Этот ублюдок твердолоб, упрям, как бык. Его напором не возьмешь. Дипломатия нужна.
– Думаю, из меня дипломат сродни танцовщице. Возьму тессерария Барбата. И, если ехать верхами, то своих кавалеристов. Будет быстрее.
– Не советую. Поговори с Сергием, он назовет тебе бойцов получше. Найдет, кто хорошо ездит верхом.
Квинт хмыкнул: не первый раз ему доводилось слышать мнение старых вояк, что кавалерист хорошим бойцом быть не может и с пешим легионером не сравнится. Тем удивительнее такие речи в устах лошадника Фимбрии.
– Когда отправляться?
– Немедленно.
Север отсалютовал и вышел. Разведчик последовал за ним.
11
Ему было тридцать два года. Кое-кто в таком возрасте еще остается большим ребенком, проматывающим на пирах отцовское состояние, не заботясь о завтрашнем дне. А кто-то уже зрелый муж, повидавший столько всего, что не каждый старик мог бы похвастаться подобным жизненным опытом. В тридцать два Великий Александр закончил свою земную жизнь, завоевав половину Ойкумены. Говорят, он стал богом. Может и так. Птолемей Латир и его приближенные из кожи вон лезли, стремясь произвести на заморского гостя впечатление. Устроили ему экскурсию к золотому саркофагу. Обставили все театральнее некуда. И все чего-то суетились вокруг, потрясая париками, размалеванные, как дорогие детские куклы. Все заглядывали в глаза: "Ну как, впечатлился? Проникся? Ощутил на себе давящий взгляд Божественного, незримо присутствующего?"
Нет, гость не ощутил и не проникся. Никогда не был склонен к театральным эффектам, всегда невозмутим и прагматичен, как ни странно подобное описание для человека, широко известного, как поэт и ритор.
Он не походил на молодых поэтов, любителей "волчиц"[60] и выпивки. Знаток языков, мастер изящного слога, автор блестящих судебных речей, Луций Лициний Лукулл не был подвержен страстям, бурному проявлению эмоций, столь характерному для большинства ораторов. Всегда сдержан, спокоен, невозмутим.
Проявив личную отвагу и недюжинный ум в годы Союзнической войны, он был замечен Суллой. Исполнительный трибун, честный, инициативный, не склонный к авантюрам, он очень скоро стал правой рукой проконсула. И никому, за всю свою жизнь, Сулла не доверял так, как этому, не слишком привлекательному внешне человеку.
Именно Лукулл, отправившийся в поход в должности квестора, хранил казну пяти легионов. И не только хранил, но приумножал ее. Луций Лициний ведал чеканкой монет, которыми римляне оплачивали свои военные расходы. "Лукуллова монета" чеканилась без обмана, была полновесной и ходила потом многие десятилетия.
Война протекала не совсем так, как хотелось бы римлянам. Несмотря на то, что Сулла положил конец успехам Митридата и впредь римляне били противника везде, где могли до него дотянуться, именно последнее обстоятельство и представляло наибольшую сложность. Римляне совсем не имели флота и не могли помешать постоянному подвозу продовольствия и подкреплений к Архелаю. Война грозила затянуться. Обращаться за помощью в Рим, к засевшим там марианцам, неприемлемо, да и бессмысленно. Строить флот самим? Колоссальные затраты времени и денег. Да и где? В разоренных портах? Из чего? На одни только осадные машины под стенами Афин пришлось пустить священные рощи Академии и Ликея. Аттика превратилась в выжженную пустыню.
Римляне смогли достать три корабля, и на них Луций Лициний отправился добывать флот для Суллы. В самый разгар зимних бурь. Тем не менее, ему удалось благополучно добраться до Египта, ко двору фараона Птолемея, девятого с таким именем, прозванного Латиром[61].
