– Наконечник копья с рыболовным крючком проник вот сюда, – он прикоснулся кончиком указательного пальца к левой скуле, – пронзил нёбо вниз по диагонали, сломал несколько коренных зубов и вышел наружу, – другим пальцем он прикоснулся к правой щеке, – здесь, внизу. К сожалению, меня не было в городе, когда его принесли с причала в отель, но дежурный врач отлично поработал. Ему еще трудно есть, пить и говорить из-за открытых ран, но температура уже почти спала, и я уверен, скоро все заживет.
Он сделал паузу, раздумывая, стоит ли дальше рассказывать о состоянии его друга и пациента – о том, что беспокоило его, доктора, куда сильнее открытых ран на лице Ричарда. Но не решился сообщать о половой болезни в прогрессирующей стадии молодой даме, пусть и из семьи врачей. Не желая тревожить Майю, он умолчал и о своих опасениях, что ослабленный организм Ричарда мог быть погублен влажной горячей погодой грядущего месяца, как и эпидемией коклюша, вспыхнувшей в городе.
– Можете попробовать еще раз на следующей неделе. Возможно, он станет любезнее, когда процесс выздоровления продвинется.
Без особой надежды Майя кивнула и молча ушла.
Но все же неделю спустя вернулась – все семь дней она боролась с собой, собираясь продать на рынке бабушкин медальон, но так и не смогла оторвать его от сердца. На этой неделе Майе исполнилось двадцать два, хотя Ральф даже не вспомнил о дне рождения, а Ричард Фрэнсис Бертон покинул Аден, отправившись назад, в Англию.
– Он оставил вам это, – сказал доктор Штейнхаузер, передавая Майе письмо. Она нетерпеливо разорвала конверт.
Майя!
Ты, конечно, обидишься, что я не захотел тебя видеть. Но с моими ранениями я выглядел и выгляжу не слишком привлекательно (впрочем, как и всегда, хотя добрый Стиггинс обещал мне, что останутся впечатляющие шрамы), а из-за позора несостоявшейся экспедиции не могу смотреть тебе в глаза, хотя моей вины в неудаче нет. Коглан, который даже пустил слезу у постели больного Спика, как мне сообщили, считает иначе, как и Плейфер и компания. Они хотят наказать меня, окончательно испортив мою и без того хромую карьеру. Но это не единственная причина, почему после возвращения в Англию я хочу подать заявление на службу в Крыму, в надежде проявить себя на войне и заслужить давно ожидавшее меня повышение. Можешь называть меня сентиментальным – но столь переоцененный патриотизм тут ни при чем, дело исключительно в памяти о твоем брате.
Адье и до лучших времен,
Р.У Майи подогнулись колени, она почувствовала, как доктор Штейнхаузер мягко подталкивает ее к стулу, и услышала, как он подозвал слугу. Доктор протянул ей воды. Когда маленькими, медленными глотками она попыталась пить, зубы застучали о край стакана – так сильно тряслись ее руки. С благодарностью, уже гораздо спокойнее Майя протянула доктору пустой стакан и несколько раз глубоко вздохнула. Можно было ожидать, что новость о гибели ее брата дойдет до Ричарда через клуб и доктора Штейнхаузера, хотя в последние недели и месяцы она не посещала ежемесячный дамский кружок. Но Майя никак не ожидала от Ричарда такой реакции.
– Почему вас, мужчин, все время тянет на эту вашу войну? – наконец задумчиво пробормотала она, и доктор Штейнхаузер рассмеялся.
– Да мы и сами не знаем! – он смущенно пожал плечами. – Определенно, дело в приключениях, возможности проявить себя. В чести. И, возможно, в надежде на искру бессмертия перед лицом гибели.
Сухо рассмеявшись, Майя покачала головой.
– Мне никогда не понять.
Доктор Штейнхаузер как-то беспомощно усмехнулся:
– Возможно.
Он протянул ей руку, когда она собралась встать.
– Все в порядке? Вы не хотите еще немного отдохнуть?
Майя покачала головой.
– Нет, я… со мной все в порядке.
На самом деле это была ложь, но она не собиралась задерживаться здесь ни на минуту, несмотря на приятную компанию Штейнхаузера. После прощания с доктором Майе не хотелось возвращаться в бунгало и не хотелось углубляться в город – ее потянуло наверх, к Башне молчания, новому ее убежищу.
С тех пор как она приходила сюда в последний раз, здесь стало ощутимо теплее, жаркое время года давало о себе знать. Майя развязала ленты шляпы, положила ее подле себя и села, откинувшись на стену башни. Мысль, что Ричард тоже может погибнуть в этой бесконечной Крымской войне, которая началась с таким романтическим ореолом и потребовала столько напрасных жертв, была невыносима. Упрек, что она не любит ни его, ни Ральфа, глубоко задел Майю.
«В народе Аден еще называют «глаз Аравии». Я надеюсь, он поможет тебе наконец раскрыть глаза и прозреть».
Пока она сидела там, наверху, скалистые гребни кратера казались куда менее угрожающими, скорее величественными, даже откровенными в своей резкости. Майя поняла, насколько запуталась в собственных грезах и иллюзиях. Аден не был Аравией из книги «Тысяча и одна ночь», французский перевод которой Майя читала дома по рекомендации Ричарда, и никогда на такое не претендовал. Все разочарования Майе причинил ее собственный затуманенный взгляд, и понадобился целый год, чтобы это осознать. То же касалось и Ричарда, и Ральфа – она требовала от них волшебства, чувств, исполнения желаний – куда большего, чем может дать человек. Она медленно порвала письмо Ричарда на крошечные кусочки, раскрыла ладонь и подставила ее ветру, который мгновенно схватил обрывки, закружил вихрем и унес прочь, танцуя над землей и поднимая их в воздух над скалами, словно снежинки.
– Что теперь? – прошептала Майя им вслед. Она ощутила острую тоску по родителям, даже по Ангелине. Но начинать все заново было очень тяжело, как и проглотить свою гордость, стоящую сейчас поперек горла… Майя еще подумала – и решилась вот на что: она напишет тете Элизабет и попросит у нее денег на дорогу домой!
Довольная собой и новым решением, которое, возможно, могло бы стать началом разбора груды обломков, составляющей теперь ее жизнь, наслаждаясь внезапно нахлынувшим ощущением абсолютной свободы, Майя закрыла глаза, прислонилась затылком к теплому камню и глубоко вздохнула.
Шорох более громкий, чем шелест легкого ветра, гуляющего по траве и ветвям кустарников, смутил ее, заставив нехотя раскрыть глаза. У Майи перехватило дух: прямо к ней шли несколько мужчин, одетых в темно-синие платки и широкие штаны. Рукава рубашек развевались на ветру, а нашитые на ткань серебряные чешуйки ярко блестели на солнце. Лица мужчин были закутаны, виднелись лишь темные глаза. Решительный взгляд и целеустремленная, энергичная походка арабов не оставляли никаких сомнений насчет их намерений.
Майя встала, схватившись за стену, и побежала вокруг башни, отлично понимая, что угодила в ловушку – неподалеку сплошной стеной возвышались отвесные скалы. Она скользнула ботинком по камню, споткнулась, но упорно бросилась вперед и побежала дальше, так быстро, как только могла. Обернувшись, она увидела, что преследователи почти настигли ее, все, кроме одного – он, вероятно, и был предводителем этой банды.
Майя вскрикнула, когда ее схватили за руку и рванули назад. Она билась и пиналась, звала на помощь и выкрикивала проклятия, пока рот ей не зажала чья-то рука с привкусом чужой кожи и крови, и она не услышала, как кто-то взвыл. С некоторого отдаления немедленно послышался мужской голос, пронзительный и гневный:
– Ла! Нет!
Майя почувствовала тяжелый удар в висок, из глаз посыпались искры. А потом наступила черная тишина.
Часть III
Под шафрановой луной
Увидеть мир в зерне пескаИ целый рай внутри цветка,Держать в ладони бесконечность,Открыть в коротком миге – вечность.
Уильям Блейк, Прорицания невинного1
– Как пропала? – опешил полковник Коглан. – Не могли бы вы уточнить, лейтенант? – Он пристально посмотрел на подчиненного: несчастный, небритый, вымотанный бессонной ночью, тот пытался стоять навытяжку перед письменным столом начальника.
Лейтенант Ральф Гарретт откашлялся и глубоко вздохнул.
– Сир, вчера, когда я вернулся поздно вечером, моей жены не было дома. Она не появилась в течение ночи и не вернулась сегодня. Я опросил нашу бенгалку и соседей – безрезультатно. Последним, кто видел жену вчера, около трех часов пополудни, был Стиг… Доктор Штейнхаузер, – указал он кивком на врача, который, сложив руки, прислонился к потрескавшейся стене в приемной Коглана и тоже кивнул в подтверждение этих слов, – она заходила к нему.
Рука Ральфа, до сих пор свободно лежащая на столе, сжалась в кулак при мысли о визитах Майи, о которых он узнал от Штейнхаузера, и о ее реакции на письмо, оставленное Ричардом Фрэнсисом Бертоном. Когда Ральф думал, что его жена могла последовать за Ричардом в Англию, у него болезненно сжимался желудок.
