– Но, сэр… – начал было Ральф, «…это верная смерть», проглотил он остаток предложения, когда посмотрел на Коглана и понял: полковник прекрасно осознает, что за приказ отдал. За косой, соединявшей Аденский полуостров с аравийским материком, простиралась terra incognita, неизведанная земля, которой не было на картах. Никто из тех, кто пытался ее исследовать, не продвигался вперед – и не возвращался. Фискер сочувственно посмотрел на Ральфа, но вдруг ощутил гнев полковника и на себе.
– А вы отправитесь с ним, Фискер, в наказание за то, что упустили всадника!
Словно не замечая испуга и обиды, появившихся на лице солдата, Коглан вернулся к письменному столу, взял папку и снова бросил ее на место.
– Мероприятие – неофициальное, проводится под вашу личную ответственность. Мы друг друга поняли?
– Да уж, втянули вы нас в дерьмо, – прошипел рядовой Фискер, выходя вместе с Ральфом в вечерние сумерки.
– Безусловно, – механически согласился Ральф. Он чувствовал себя разбитым и опустошенным, словно только что выбрался из жестокой потасовки, но впервые за долгое время – снова живым. Наконец! После года вынужденного бездействия за письменным столом – новое задание! В нем проснулось радостное предвкушение, несмотря на все ужасы, что могли ожидать их там. Даже самые дикие фантазии об изрыгающих вопли бедуинах, несущихся им навстречу с обнаженными мечами, были и вполовину не так страшны, как буря мыслей и чувств, бушующих сейчас у Ральфа в душе. Отвращение и ненависть переполняли его при мыслях о том, что́ похитители могли или собирались сделать с Майей. Вдруг она ранена, вдруг ей больно? Возможно, как раз в эти минуты ее заставляют страдать, овладевают ее телом, унижают? Ральфа охватило чувство стыда, когда он вспомнил, как часто в последние месяцы его раздражала жена: сперва излишней привязанностью, порожденной скукой и разлукой с семьей, потом наигранным весельем и оптимизмом и, наконец, бесконечной скорбью по Джонатану. Конечно, Ральф тоже горевал по другу, но Джонатан ушел на войну солдатом, а солдатам свойственно умирать. Он стыдился за так часто закипающую в нем ярость по отношению к супруге, когда он смотрел на Майю и думал, что из-за нее он оказался здесь, в этой проклятой дыре, на скучной и унизительной для него должности. Она вскружила ему голову своей необычной, темной красотой, напомнившей Индию, и он не мог спать ночами, боясь, что больше не увидит ее и не сможет на ней жениться.
Еще больше стыдился он того облегчения, которое испытал, узнав, что не виноват в исчезновении жены, и охотнее видел Майю в руках врага, чем по доброй воле спешащей за Ричардом Фрэнсисом Бертоном.
Он долго боролся с собой прошлой бессонной ночью, глядя на пачку пожелтевших писем, пока наконец любопытство и ревность не одержали в нем верх. Все равно конверты уже вскрыты. Их можно было разложить по датам – вот Майе девять, вот тринадцать, семнадцать, двадцать. Писем было много и все же удивительно мало, если принять во внимание, как долго шла переписка. Содержание потрясло Ральфа. Они не были похожи на письма, что обычно пишут маленьким девочкам и подросткам, они предназначались равному по духу и возрасту человеку, хранили описания дальних земель, рассуждения о жизни, смерти и любви, знания о мире. Ральфа шокировало, как свободно писал Бертон совсем юной шестнадцатилетней Майе о плотской любви. До замужества Майя явно была девственницей, но узнала обо всем задолго до брачной ночи и, возможно, ожидала от Ральфа большего, – это вызвало у него растерянность и отвращение. Он до рассвета разбирал под лампой мелкий, неразборчивый почерк и узнал другую, незнакомую Майю, о существовании которой и не подозревал. Ральф завидовал Ричарду Фрэнсису Бертону даже не потому, что тот знал его жену с детства, сопровождая ее – пусть и издалека – во взрослении. Он завидовал, что Бертону были известны ее скрытые стороны, недоступные ему, мужу.
По дороге в опустевшее бунгало Ральф остановился и посмотрел на небо. На бледно-лиловом бархате загорались первые звезды, и он подумал, что настоящая «земля неизведанная» простирается не за Аденом, но в самой Майе…
– Я найду тебя, – прошептал он в полумрак. – Я привезу тебя назад и стану тебе хорошим мужем. Я обещаю.
Он надеялся, что вложенные в эти слова чувства достигнут Майи. Где бы она ни была.
2
До Майи долетел знакомый отзвук, монотонный и певучий, и вибрации крика муэдзина привели ее в сознание. Она с трудом открыла глаза, окинула взглядом маленькую, пустую комнатку – стены ее в блеклом свете казались не белыми, а теплыми, желтовато-коричневыми. Майя попыталась приподняться, в голове запульсировала боль, все суставы ныли. Она с трудом села на простом соломенном тюфяке, где лежала, глубоко вздохнула и прислонилась спиной к прохладной стене. Боль в висках стала нестерпимой, голова закружилась, и на Майю накатила волна тошноты. Она бросилась к деревянной бадье, оставленной для нужд гигиены, и ее вырвало. Закашлявшись, она встала на ноги, вернулась к кровати с соломенным тюфяком и трясущимися руками потянулась к глиняному кувшину и кружке, неловко налила воды и выпила ее так жадно, что по щекам потекли тоненькие ручейки воды. Свежая, чистая вода утолила ее жажду, смыла неприятный привкус во рту и жжение в горле. Отдышавшись, Майя почувствовала себя значительно лучше. Что они с ней сделали?
Она принялась лихорадочно себя ощупывать, тщательно исследуя каждую часть тела, и облегченно вздохнула, убедившись, что все в порядке, она не ранена и вся одежда на ней. Серьги и цепочка с медальоном тоже на месте. Не хватало только лоскутка размером с ладонь на кромке верхней юбки, и раз платье и без того было испорчено, она оторвала еще кусок ткани, опустила его в кувшин, отжала и протерла лицо и руки. До опухшей скулы было больно дотрагиваться, и Майя осторожно ощупала это место. Но кажется, ничего серьезного. Живот с урчанием сжался, когда она увидела, что за стаканом стоит тарелка с лавашом и холодными овощами. Майя замешкалась, поправляя выпавшие пряди волос. А что, если пища отравлена? Она задумчиво прикусила губу и наконец едва заметно качнула головой. В этом нет никакого смысла – зачем им ее травить? Если бы ее хотели просто убить, то давно бы это сделали или просто бросили бы здесь умирать от голода и жажды. Она отломила кусок мягкого хлеба, положила на него изрядную порцию овощей, осторожно понюхала, втянув острый пряный аромат, и осторожно откусила. Еда оказалось восхитительно вкусной, и Майя быстро расправилась с содержимым тарелки.
Во время еды она почувствовала аромат моря и посмотрела наверх. В стене напротив было маленькое квадратное окошко, обрамленное изнутри солнечными лучами. Продолжая жевать, Майя вытерла пальцы о платье, встала и подошла к окну. Окно было относительно высоко, его низ приходился на уровень ее груди, и она встала на цыпочки, чтобы лучше видеть.
В вечерних красках – пурпурной, желтой, нежно-голубой – перед ней раскинулись дома небольшого города: из аккуратного камня, меж минаретов и куполов двух простых мечетей. Площадью не больше рыбацкой деревушки у песчаного скалистого берега, на котором сверкали белые треугольники парусов. Вдалеке переливалось золотом море, играя всеми оттенками голубого.
– Ну, хоть с видом на море, – с мрачной иронией вздохнула Майя, схватилась за подоконник, подтянулась и выглянула наружу. Ее камера находилась на третьем этаже здания, и отвесная гладкая стена внизу не оставляла ни малейшей возможности спуститься вниз или просто спрыгнуть на обсаженную пальмами песчаную дорожку, не переломав костей и не разбившись. К тому же окошко было слишком узким, Майя убедилась в этом, стукнувшись затылком о раму и застряв в ней плечами.
– Проклятие! – вырвалось у нее, и она в ярости стукнула кулаком по стене. В душу прокрался испуг, смешанный с ужасом. Неужели она останется здесь до конца своих дней – ведь никто, кроме самих похитителей, не знал, где она! Она вздрогнула, услышав резкий крик птицы, и удивленно посмотрела на белого сокола, пролетевшего совсем рядом с окном в последних лучах заходящего солнца. Перья вспыхнули, словно загорелись, и сокол исчез из виду.
У двери послышалось легкое шарканье, и Майя обернулась на звук. Дверь открылась, и к ней зашла женщина, неся перед собой деревянный поднос с кувшином чистой воды и глиняной кружкой. Обе взглянули друг на друга – каждая с изумлением. Женщина, видимо, не ожидала увидеть Майю такой бодрой, а Майя удивилась, что посетительница носила не черную паранджу, как арабки Адена, а многослойное одеяние голубых, красноватых и желтых оттенков. Женщина поклонилась, опустив взгляд, и пробормотала что-то невнятное, потом поменяла кувшин, забрала тарелку и бадью. Майя на мгновение увидела приоткрытую дверь за спиной наклонившейся женщины, и этого оказалось достаточно. Ни о чем не думая, она выбежала из комнаты – прямо в руки ближайшему из охранников.
