Но это важнейший момент эволюции — потому что при такой перестройке система обретает новое качество. Таким новым качеством может стать полный распад и гибель. А может — и новый подъем…
Можно привести термодинамическое объяснение кризиса. Когда иерархия растет, система как бы “остывает”, разогревая окружающее пространство. Вокруг совершенной структуры нарастает хаос, и этому “горячему” хаосу все труднее и труднее противостоять. Когда растет сеть, она постоянно разогревается сама, и в результате на ее границах возникают области “охлаждения” — то есть структуры, тяготеющие к иерархии.
Сааведра специально подчеркивает, что ни одна структура не лучше другой, кроме того, эти структуры проникают друг в друга, образуя многоранговые сети с корнем или без. Но в каждый момент времени наиболее эффективной оказывается либо одна, либо другая, а в периоды кризисов одна структура заменяет другую.
Сеть может быть военной и гражданской демократией, иерархия — империей или теократией. Это не имеет решающего значения. Решающее значение имеет только базовая структура порядка — дерево или сеть.
Дальше стало совсем интересно.
Сааведра писал: “Приведя довольно много примеров из истории человеческой цивилизации, я хочу вернуться к области, которую оставил на время, но не забыл: биологической эволюции. Биологическая эволюция на Земле есть процесс нарастания сложности структуры. Это верно, но это не все. Сложность бывает разной. И если говорить строго, то сложность сети несомненно выше, чем сложность иерархии — иерархия вообще-то очень простая структура: она самоподобна — каждая ветка есть маленькое дерево. Для описания иерархии в идеальном случае достаточно одной рекурсивной функции. Сеть — случайна и потому сложна. Для ее описания может понадобиться ее полное перечисление — матрица смежности.
В биологической эволюции мы видим процесс появления сложных молекул из простых, объединение одноклеточных организмов в многоклеточные, рост и развитие этих многоклеточных и т. д. до появления человека — по общему согласию, самого сложного создания природы. Человек как бы аккумулирует в собственном организме всю предшествовавшую ему эволюцию (и здесь лишний раз приходится задуматься над тем, не была ли эволюция направленной, то есть вызванной точными и точечными внешними раздражителями). Человек строго устроен, и его мозг является величайшим созданием природы. Но человек — это как бы иерархия, а значит, он должен однажды уступить место сетевой структуре. Человек представляет собой иерархическую структуру и в физическом и в интеллектуальном (или информационном) плане. Но сегодня мы уже можем наблюдать приближающийся кризис человека и человечества.
Что будет представлять собой эта сетевая структура, которая человека заменит — причем в точности заменит, не только в интеллектуальном, но и в физическом плане, — сейчас предсказать трудно, но то, что это произойдет, вполне очевидно. Кризис отчетливо проступает.
Вполне возможно, что возникающая сетевая структура окажется цивилизацией практически вечных специализированных бактерий, каждый класс которых будет выполнять свою крохотную задачу, а глобальные проблемы будут решаться скоординированными усилиями и решения будут носить вероятностный характер.
Такая цивилизация будет уже не биологической, а постбиологической, потому что ее основой станет информационная среда существования. Такая цивилизация будет более устойчивой, и задачи перед ней встанут иные. Причем возможности интеллектуального развития у подобной структуры будут, безусловно, выше, чем у человечества, поскольку сигнал в такой структуре проходит напрямую к агенту, который должен на него реагировать, а не долгим окольным путем, к тому же затрудненным и искаженным очень высоким уровнем шума. Нужный агент может быть полностью сформирован сигналом. Элементарные операции будут легко складываться в глобальные действия.
Человек плохо приспособлен к задачам, которые стоят перед ним. Он медленно растет, трудно усваивает уже готовые накопленные знания, он не готов к космической экспансии. Его восприятие неотчетливо. Он неэффективно тратит имеющийся ресурс. Отчетливо видно иерархическое „переохлаждение””.
Что-то мне совсем не хотелось превращаться в какие-то постбиологические сопли, затопившие Солнечную систему. Радовало только, что это прекрасное будущее наступит, судя по всему, не завтра и до этого тотально счастливого “существа”, в которое превратится человечество, я не доживу. Но вообще-то это ведь описан лемовский “Солярис”, только зануднее, без Хари и Кельвина, Сарториуса и Снаута, они симпатичные и страдают. Сааведра писал как апологет этих постбиологических существ, как некое порождение их коллективного сознания, а Лем оставался человеком, который способен к иррациональным поступкам. И почему бактерии? Сразу бы элементарные частицы. Тогда вообще все будет отлично. Наверное, это на следующем витке эволюции.
Но теормехом тоже пора бы заняться. И я с грустью отложил “Зеленую книгу” и открыл ненавистного Березкина. Это ж надо, целых два таких томищи настрогать! Или пива попить? О, искушение! Воистину, человек очень плохо приспособлен к стоящим перед ним интеллектуальным задачам.
58
Я не могу слушать рок-оперу “Jesus Christ Superstar”. И не потому что она мне не нравится, совсем наоборот — нравится, и очень. Но, к сожалению, я ее не слышу. И обязан я этим Алеше Смирнову. Алеша, будучи человеком целеустремленным и последовательным, всерьез решил выучить английский. Учил он язык многими способами, например, читал на английском книжки и нам — в иностранных языках несведущим — их иногда пересказывал. Но один из его методов был довольно агрессивный: Алеша непрерывно, наверное, на протяжении целого семестра, а то и дольше слушал “Jesus Christ”. Когда бы ты ни заглянул в его комнату, ты наталкивался на звучащие из кассетника голоса Каиафы или Иуды. Как это бесконечное повторение достало Алешиного соседа по комнате — нетрудно представить. В конце концов тот не выдержал: “Прекрати! Прекрати! Я уже наизусть все знаю”. Алеша посмотрел на товарища с интересом, подошел к магнитофону, нажал на “Stop” и сказал:
— Продолжай.
Бедный студент не смог.
— Ну так о чем ты говоришь, — разочарованно произнес Алеша и пустил запись дальше.
Соседу пришлось смириться. Так мы и слушали рок-оперу, до тех пор пока она не слилась с фоном и различить эту замечательную музыку стало невозможно.
Английский Алеша выучил. А когда настали свободные времена, благополучно перебрался в Кремниевую долину — в этот элизиум русских программистов, где и обосновался, то ли в Пало-Альто, то ли в Маунтин-Вью.
Слушает он там “Jesus Christ” или давно о ней забыл, я не знаю.
59
Существует ли любовь с первого взгляда? Я не очень верю в любовь со второго. Это, конечно, не значит, что, увидев женщину, ты либо должен в нее тут же влюбиться, либо она тебя уже никогда не заинтересует (хотя чаще всего случается именно так). Но взгляд, открывающий ту, без которой ты не можешь жить, — всегда первый, потому что он вдруг (непременно “вдруг”) обнажает сущность бытия. Это — озарение. Это — открытие мира.
Любовь — чувство странное. Если оно есть, то ты просто не можешь представить, как без него можно жить, потому что жизнь без него не имеет ни вкуса, ни запаха, как дистиллированная вода. Если его нет, ты просто не представляешь, о чем вообще идет речь и к чему все эти бессмысленные слезы, охи, ожиданья, придыханья и прочая ерунда, не имеющая отношения ни к слову, ни к делу.
Мужчина, чье сердце не было разбито любовью к женщине, ненастоящий мужчина. Чего-то главного он лишен. Чего-то не знает. Хотя вспомнить, как это было и почему случилось, очень трудно. Часто невозможно. Ты смотришь на женщину, от одной мысли о которой у тебя темнело в глазах, и не понимаешь, что же это было. Помешательство какое-то.
Когда ты любишь, ты не способен к анализу. А когда анализируешь, всегда анализируешь пустоту. Перебираешь какие-то отрывки, фрагменты — какую-то рвань, когда-то бывшую льющимся шелком, нежным, как внутренняя поверхность ее бедер.
Ты берешься реконструировать, но у тебя нет для этого материала.
Поэтому так трудно писать о любви.
Поэтому, когда писатель хочет что-то сказать о любви, он говорит не о любви, а о влюбленных, о том, как Ромео зарезал Тибальта, а потом очень расстроился, и полез к Джульетте в спальню через балкон, и в конце концов не придумал ничего умнее, чем тяпнуть ядку за упокой живой возлюбленной. Это все, конечно, поучительно, но это лишь внешняя рябь событий, за которой надежно спрятано то, что люди называют любовью.
