Бежать! Встать под защитой пыли и едкого дыма и драпать в первом попавшемся направлении. Сказочник несется, не разбирая дороги. Длинными скачками. Ему кажется, что сам город пролетает у него под ногами. Эльфы кричат позади. Стреляют. Прыгнуть через арку, потом вдоль стены, чувствуя, как мелкая каменная крошка кусает правую щеку и скользит по каске.
Резкая смена дня и ночи. Нет, так не бывает. Просто исчезла пылевая завеса. Не обращая внимания на боль в ноге, сержант не сбавляет темпа. Оказывается, ему удалось сделать крюк и снова выйти к главной улице, но южнее.
Трое горняков сидят у остатков стены и постреливают по улице.
– Сержант! Сержант, стойте!
Сказочника хватают за плечи. Он рычит, но на него наваливаются все втроем.
– Эльфюги отступают. А если выскочите туда, то попадете под раздачу!.. – заорали в ухо. – Ваш кудесник что-то там творит.
Гвозди делают свое дело, проносясь над головами зеленых. Сказочник садится, бьет себя по каске, пытаясь поставить соображалку на место, потом отползает к стене. Видно северную часть улицы, а если выглянуть, выворачивая шею налево, то – южное направление.
Полтора десятка эльфов, стреляя во все стороны, отходят к позициям, ранее отвоеванным у гоблинов. Сверху их окучивает установленный на верхнем этаже гвоздемет.
Сказочник осклабился, сплевывая пыль, забившую рот. Точка обстрела была не слишком удачной, поэтому зеленые смогли зацепить только двоих, да и то один отделался лишь ранением в плечо.
Гвоздемет замолчал, и перворожденные, пользуясь передышкой, рванули на юг по главной улице. Гоблины высовывались то тут, то там и угощали их очередями и одиночными выстрелами. Завалили еще двоих. Сказочник прислушался. Через дорогу, за домами кипела схватка. Видимо, там пытался уйти другой отряд, но напоролся на разъяренных подпехов.
Добежав до перекрестка, эльфы остановились. Им пришлось. Сказочник не сразу заметил, как в воздухе повисла еле заметная серебристая дымка, пронизанная тонкими зеленоватыми линиями, которые двигались плавно и словно танцевали. Как волосы в воде, подумал Сказочник. А через мгновенье эльфы, угодившие, словно мухи в паутину, в это серебристо-зеленое нечто, начали дико кричать. За домами еще шла схватка, но на главной улице выстрелы прекратились. Гоблинские головы высовывались отовсюду, чтобы посмотреть на спектакль.
Рядовой из Четвертой Горной – со снайперской винтовкой – сдвинул каску на затылок.
– Не хило. Очень даже. Сержант, у вас все гобломанты такие?
– Примерно, – прохрипел тот.
– А у нас только и могут, что зелья варить да бормотать всякую абракадабру…
– Гляньте, просто сказка. Эти нити их пронзают, как шпаги. Со всех сторон… а потом обвивают, как… а хрен знает…
Эльфы кричали и извивались, словно их дергали за невидимые веревки. Никто не ушел. Надрывая голосовые связки, перворожденные в конце концов начинали харкать кровью, визжать, рвать себе горла, в то время как зеленые нити забирались им под одежду и хозяйничали, как хотели.
Сказочник видел, как кожа эльфов съеживается, морщится, собирается пучками, слезает с мяса, как брызжет кровь.
– Гробовщик перестарался, – сказал он. – У этого чокнутого совсем чердак поехал!..
– Гробовщик? – спросил горняк со снайперской винтовкой. – Имечко в самый раз.
К этому времени все закончилось. Эльфы – то, что от них осталось, – лежали в скрюченных позах. Серебристое сияние с зелеными живыми нитями погасло, в воздухе остался только запах, напоминающий цветочный, но его быстро заглушили гарь, запах крови и мертвечины.
Сказочник прислушался. На соседних улицах Бляхи эльфы все еще оказывали сопротивление. Одна за другой бахали мины. Горняк со снайперкой заверил, что это свои.
Главная улица оказалась свободной, зеленые шли по ней, не пригибаясь. Сказочник искал подпехов, но пока не видел ни Ржавого, ни других. И Шершень как в воду канул.
Сказочник потер лицо. «Надо бы вернуться туда, где я его видел в последний раз. Холерская доля, а ведь парнишка и повоевать не успел…»
Повсюду эльфьи трупы. Бригада «Дримхорн». Крутые из крутых. Сверхобученные. Элита.
Сейчас эта элита засранная лежит в пыли с вывернутыми кишками. Сказочник пнул эльфью каску, покрытую камуфляжной тканью. Были бы крутыми, так не полезли бы в ловушку с такой охотцей…
Справа и впереди, близко, закашляли выстрелы. Сказочник махнул рядовым и побежал, укрываясь в тени домов, в направлении звука. Не успел – услышал громкое рычание, глухие удары, звон и дикие крики. Не гоблинские.
Горняки во главе со Сказочником доскакали до угла. В широком переулке только что закончилась рукопашная. Зеленые с гоготом добивали легионеров прикладами, ножами, штыками.
Оставшаяся группа перворожденных смогла добраться до перекрестка и занималась тем, что лезла через проволочные заграждения. Из окна третьего этажа снова заговорил гвоздемет. Эльфы бежали на север, в сторону руин храма Лутиэн на краю Бляхи. Многих доставали гвозди, и они валились на всем скаку, поднимая облачка пыли.
Прорыв не удался. Гоблины в очередной раз удержали городок. Во всяком случае то, что от него осталось.
– Там все чисто! – сказал горняк, махнув рукой на восток. – Мы перегородили куклам дорогу, так они двинули сюда и попались.
– Ага… Славная драчка сегодня была. До чего ж хорошо!..
Из проулка на главную вышел, широко ступая, покрытый грязью и кровью Отвертка. Рот до ушей, клыки сверкают. В таком виде подпех кажется еще больше, прямо великаном. Эпической фигурой вроде тех, что населяли традиционный гоблинский фольклор и древние мифы.
В левой руке Отвертка держал за волосы отрезанную голову эльфа, в правой – карабин.
– За каким лешим тебе это надо, брат? – спрашивает горняк, закуривая и кивая на трофей с разверстым в крике ртом. Изо рта еще капает кровь.
Сказочник заметил, что оба глаза у легионера выдавлены. Сам он такие вещи не слишком любил. Прикончил врага – и баста, с него хватит. Сами эльфюги, как говорят, больше любят такие штуки-дрюки.
– Засушу, – улыбается Отвертка. – И посылочкой домой. Пусть посмотрят корешки на вырубке, чем я на каникулах занимаюсь…
– Это каникулы для тебя, что ли? А, подпех? – смеется гоблин, сидящий спиной к кирпичной стене.
– А то! Самые что ни на есть!
Кладка покрывается цепочкой взрывов от попаданий зарядов крупного калибра. Дюбели с яростным визгом выколупывают из стены каменную крошку. Голова гоблина, который только что спрашивал у Отвертки про каникулы, лопается, и ее остатки падают в сторону, само же тело остается сидеть.
Сказочник бросается ничком на землю, успевая заметить, как зеленые раскатываются в разные стороны. Кто-то успевает убраться с места обстрела на карачках. Сам Отвертка оседает на левую ногу, в которую только что вонзилась горячая сталь. Гигант выпускает голову-трофей из пальцев и тяжело плюхается на локоть. Рот подпеха разинут, но из него не доносится ни звука. Дюбеля вспахивают куртку у него на груди, а следом – Сказочник видит это с земли – из горла Отвертки вырывается густой фонтан крови…
* * *
Жар от открытого очага наполняет комнату с низким потолком и земляным полом. Возле огня присела гоблинша с длинными волосами, закрывающими лицо. Помешивает что-то в пузатом котелке, произносит непонятные слова. Угольки потрескивают в унисон ее медленной тягучей речи.
Ведьма откладывает длинную деревянную ложку, добавляет в котел каких-то снадобий из холщовых мешочков. Густой запах зелья носится в горячем воздухе.
– Неуязвим будешь. Ни сталь, ни хворь не коснутся тебя. Силой отличишься среди прочих братьев. Однажды пойдешь на войну. Смерть будет ходить за тобой, но не найдет и не схватит. Быстрым волком, стремительным соколом уйдешь от нее. Так будет, мой сын…
Маленький гоблин лежит на квадратном куске тряпицы, бессмысленно хлопает глазенками. Склонившееся над ним потное лицо матери заполняет собой всю вселенную. Гоблин улыбается. И смеется, открывая еще беззубый рот, когда громадные руки гладят его кожу. Руки пахнут снадобьем из котелка. Гоблинша вымачивает их в еще горячем растворе и обмазывает младенца с ног до головы.
– Пусть заговор мой станет прочнее стали и камня. Свирепей, чем голодный тигр. Справедливей, чем любой судья. Пусть благословят его боги и духи… Да будет так. Да обманет он смерть. Да будет так.
Зачерпнув из котла в деревянную чашку порцию зелья, ведьма поит им своего отпрыска. С непривычки тот кашляет, протестующе попискивая, но мать только улыбается. Затем берет младенца и прижимает к себе. Ее колыбельная больше походит на сложное заклинание-песню.
И тот, которого позже назовут Отверткой, сладко засыпает под этот неспешный ритм, опускающиеся и поднимающиеся волны звука, под стук материнского сердца.
Неуязвимый. Заговоренный.
* * *
– Врача! – грохочет Сказочник. – Есть у вас тут врач?!
