или опровергнуть это. Тем не менее мне кажется, что взгляд системного подхода на психику прекрасно согласуется с обеими точками зрения и может поэтому предложить идеальные концептуальные рамки для их объединения».
Я опять сделал короткую паузу, чтобы собраться с мыслями, и, поскольку Лэйнг спокойно слушал, я продолжал мысль: «Системный взгляд не противоречит традиционному научному представлению о сознании как свойстве сложно организованной материи. Точнее говоря, это есть свойство живых систем определенного уровня сложности. Но, с другой стороны, биологические структуры этих систем являются проявлениями неких подспудных процессов. Каких процессов? Процессов самоорганизации, которые мы определили как ментальные процессы. Получается, что биологические структуры являются проявлениями разума (mind). Теперь, если мы будем развивать эту мысль в отношении Вселенной, то я не вижу натяжки в том, чтобы предложить, что все ее структуры – от элементарных частиц до галактик, от бактерий до людей – есть проявления динамики самоорганизации универсума, то есть космического разума. Такая точка зрения более или менее совпадает с мистической. Я вполне отдаю себе отчет в том, что в моем рассуждении есть несколько существенных пробелов. Тем не менее я склонен считать, что системный взгляд на жизнь предлагает осмысленную концептуальную систему, объединяющую воедино традиционные подходы к вечным вопросам о природе жизни и сознания».
Я замолчал. Мой длинный монолог стоил мне огромных усилий. Впервые я изложил, насколько мог четко и ясно, всю методологическую систему подхода к вопросам жизни, психики, сознания. Я поведал ее самому эрудированному и острому критику, какого я только знал. При этом я был настолько спонтанным и на таком подъеме, что едва ли мог повторить все это еще раз. После некоторой паузы я спросил Лэйнга: «Ронни, что ты думаешь по этому поводу?»
Лэйнг зажег сигарету, сделал глоток из рюмки и наградил меня самым обнадеживающим ответом. «Мне придется серьезно об этом подумать, – сказал он просто. – Слишком много новых для меня идей. Мне нужно некоторое время, чтобы осмыслить это».
Следующие два дня большую часть времени я провел с Ронни и компанией его друзей. Мы развлекались, шутили, смеялись и не возвращались к теме нашей дискуссии. Правда, Лэйнг дал мне посмотреть рукопись своей новой книги «Голос опыта», где я обнаружил острую критику постгалилеевской науки, которую он обрушил на меня в наш первый вечер на балконе. Я был настолько впечатлен этим ярким отрывком, что сделал себе его копию, чтобы процитировать в своей книге «Поворотный пункт». Годом позже, когда я уже закончил работу над ней, Лэйнг показал мне окончательный вариант текста «Голос опыта», и, к моему разочарованию, я не смог обнаружить там тот критический пассаж. Когда я сообщил об этом Лэйнгу, он улыбнулся и ответил: «Фритьоф, если ты цитируешь этот отрывок, я вставлю его обратно»[12].
Через два дня после спокойных размышлений мне удалось наконец увидеть возможный способ, каким образом «качество» и «внутренний опыт» могут войти в предметную область новой науки. На следующий день после обеда я пригласил Лэйнга в кафе, располагавшееся рядом с гостиницей. Мы сели за столик, и я спросил его, что мне заказать для него. «Если ты не возражаешь, я бы хотел чашечку черного кофе, бокал пива и рюмку коньяка». После того как нам подали этот необычный набор напитков, Лэйнг выпил пиво, затем кофе, но так и не притронулся к коньяку.
Я начал с краткого резюме методологии обычной науки: сначала происходит сбор данных при помощи наблюдения и разного рода изменений, затем они связываются между собой при помощи концептуальных моделей, выраженных, предпочтительнее всего, посредством языка математики. Я подчеркнул, что количественное выражение всех утверждений традиционно рассматривается как важнейший критерий научности исследования, и выразил свое согласие с Лэйнгом, что такого рода научный подход неадекватен для понимания природы сознания и он ничего не может дать для рассмотрения феноменов, носящих качественный и ценностный характер.
Лэйнг зажег сигарету, взял бокал с коньяком, покрутил его в руке, понюхал его аромат и поставил обратно на столик.
«Истинная наука о сознании, – продолжал я, – должна быть наукой нового типа, которая будет способна иметь дело с «качеством», а не «количеством» и будет основываться на данных совместно разделенного, общего опыта, а не верифицируемых измерениях. В такой науке данными будут служить паттерны этого опыта, которые не могут квантифицироваться или анализироваться. Но, с другой стороны, концептуальные модели, взаимосвязывающие данные, должны быть логически непротиворечивыми как любые научные модели, и могут, вероятно, даже включать в себя количественные элементы. Новая наука сможет проводить и количественный анализ, когда это необходимо, но главное, она будет способна иметь дело с «качествами» и ценностями, источником которых является человеческий субъективный опыт».
«Я бы добавил к этому, – отреагировал Лэйнг, все еще держа нетронутой рюмку коньяка в руке, – что новая наука, новая эпистемология должны быть связаны с самым коренным пересмотром традиционного отношения к природе. Здесь должен произойти полный поворот от стремления подчинить себе природу к воззрению, например, Франциска Ассизского, согласно которому все творение Господне является нашим другом, если не матерью нашей. Это имеет самое прямое отношение к тому, что ты называешь поворотным пунктом, Фритьоф. Только после этого мы сможем увидеть мир действительно по-новому».
Затем Лэйнг стал рассуждать о новом языке, который будет необходим новой науке. Он обратил мое внимание на то, что язык традиционной науки является описательным (descriptive), тогда как сообщение личностных переживаний требует языка выразительного (depictive). Он должен быть ближе к языку поэзии или даже музыки, прямо, непосредственно выражая опыт и отражая его качественный характер. «Я начинаю все больше сомневаться в необходимости языковой формы для мышления, – сказал он задумчиво. – Если мы мыслим музыкальными категориями, это является языком?»
Пока я задумался о смысле последних замечаний Лэйнга, к нашему столику подошла группа знакомых, и он спросил меня, не возражаю ли я против того, чтобы они присоединились к нам. Я ничего не имел против, и Лэйнг пригласил их составить нам компанию. «Фритьоф, с твоего позволения я расскажу нашим гостям, о чем мы тут с тобой говорили. Я постараюсь вкратце воспроизвести ход твоих рассуждений», – сказал Лэйнг. Он стал излагать пункт за пунктом то, что я сообщил ему три дня назад и в течение последнего часа. Это было блестящее резюме. Он очень точно выразил суть моей концептуальной системы в своих собственных словах и столь свойственной ему яркой и страстной манере изложения. После этой взволнованной речи Лэйнга, принявшей форму чуть ли не проповеди, у меня не осталось и тени сомнения в том, что он принял мои идеи.
