Не знаю, как насчет содержания этих опусов, но названия их я вспомнил не раз, пока мы пробирались к агропромовским подземным кущам глухими, кривыми и чаще всего окольными путями. Потому что земли вокруг в нормальном понимании этого слова особо не было — один выжженный грунт, болота, поросшие хилым ивняком с ольшаником, да еще нескончаемые буреломы железной арматуры, густо поросшей космами смертоносных «ржавых волос».
Мало было твердой почвы под ногами на Свалке, этой Малой Земле Зоны. Все больше — одна сплошная целина, о возрождении которой можно смело забыть на пару-тройку десятков лет.
И вот, кажется, Свалка позади, а впереди переход на новый уровень. Но почему-то никого из нас это обстоятельство не обрадовало.
В трехстах метрах впереди, за подозрительно ровным полем, поросшим плотным упругим клевером без тени присутствия сорняка, в обрыве пересохшего русла какой-то неведомой речушки зияло отверстие.
Обод большой бетонной трубы, уходящей в глубь песчаного грунта. Все вокруг было изрыто какими-то подозрительными норками, а внизу испещрено странными, совсем не птичьими на вид следами.
Труба большая — это, конечно, смотря относительно чего. Тушкан или даже слепой пес могли бы разгуливать по этой трубе, как по бульвару. Человеку же, даже вполне приземистому, полностью пролезть в трубу не получалось. Для этого нужно было согнуться в три погибели. А лучше — опуститься на четвереньки.
Но это еще полбеды.
Коварная судьба-индейка на сей раз приготовила нам поистине иезуитское испытание. Справа от бетонной трубы из оврага торчала еще одна. Тех же размеров и свойств, разве что она выступала из обрыва на лишний метр вперед, а бетонные края были обломаны и сильно раскрошились.
В остальном же они выглядели как два автономных «трубопрохода», и сейчас нам предстояло сделать верный выбор.
Наши мнения сразу разделились, и совсем не пополам, это бы еще куда ни шло. Наше единство раскололось ровно на три части. И ни один из партнеров не желал уступать.
Гордей сразу предложил вернуться. Он считал, что с бандитами Чингиза при большом желании можно договориться. При этом дополнительный финансовый транш за убитого поморника и моральные издержки его хозяина Гордей благородно вызвался взять на себя.
— Ты не транш, ты огонь вызывай-ешь на себя, — сверкнула глазами Анка. — Неужели ты думаешь, что они простят тебе нападен-ние на их человека?
— Ну, — пробормотал очкарик, опустив глаза и ковыряя носком сапога делянку заячьей капустки, — в этом мире, к сожалению, все продается и все покупается. Значит, нужно просто вписаться в эту структуру мироздания, мимикрировать под нее.
— Просто вписаться в трубу он не хочет. А мими… крими… тьфу ты!
Она в сердцах сплюнула, делая вид, что не замечает наших с Гордеем изумленных взглядов. Обычно сдержанная и невозмутимая — вот она, прибалтийская кровь! — Анка сейчас была на себя не похожа. Ее глаза блестели, щеки раскраснелись, и она смотрелась очень привлекательно в своем благородном негодовании.
Тогда мы с Гордеем в один голос спросили, чего же, собственно, желает сама благородная донна.
— Благородная дон-на желает вылететь в труб-бу, — усмехнулась она, поглядывая на нас с откровенным вызовом. — И желат-тельно целой и невредимой.
— Мне этот путь не нравится, — покачал головой Гордей. — И детектор ведет себя как-то странно. Периодически высвечивает «danger», но слабо, вполнакала.
— Тогда давайте решать, — заключила девушка. — Ведь среди нас есть Трубач — он-то уж должен разбираться в труб-бах.
Вот так всегда! Кто-то заведет в черт-те какую глушь, а Гоше потом расхлебывать.
Хотя, справедливости ради, весь наш нынешний рейд — целиком и полностью моя затея.
Ну еще, в известном смысле, — проклятого Стервятника. Уж он-то небось сидит сейчас в аду на раскаленной сковородке, попивает «ведьмин студень» и посмеивается, на нас глядючи с высоты своего замогильного положения.
И я стал решать.
— Ты привела нас сюда, Анка, и ни разу не сбилась с пути. Уже бывала здесь, да?
Она кивнула.
— И на ту сторону перебиралась? По этим трубам?
Она вновь кивнула, хотя мне показалось, после некоторого колебания.
— И что там внутри?
Анка молчала.
Гордей взял ее за руку. Ласково сжал тонкие пальчики. Заглянул девушке в глаза.
— Анна, скажи, пожалуйста, что там — внутри?
Он кивнул на два отверстия, зияющих в крутом склоне обрыва.
— Я… я не знай-ю, — призналась она. — Не помню.
— Пьяная, что ли, была? — недоверчиво воззрился на нее молодой ученый.
— Не пьян-ная, — кратко пояснила она.
Было заметно даже невооруженным глазом, что ей совсем не хочется вспоминать подробности своего последнего путешествия по агропромовской трубе.
— Я была… без чувств.
Год назад Анка из клана наемников попала в переделку. Нарвалась на анархистов, называющих себя в Зоне «Матросы порядка». Их отличительная черта — морская символика и любовь к полосатым тельникам, так что даже телогрейки зимой они красят в синие и белые полосы.
Верховодит у «матрасов» вожак по кличке Стакан Портвейна, городской алкоголик, насмотревшийся в раннем детстве революционных фильмов, наслушавшийся Цоя и в один прекрасный день сбрендивший на всем этом комплексе идей по полной.
Наемников вообще в Зоне активно не любят, а у Портвейна имелся на них давний и больной зуб. Поэтому он решил поквитаться за двоих товарищей, перешедших когда-то дорожку одному из крестных отцов-сталкеров Зоны, просто поймав любого из наемников.
И вдоволь натешиться над ним, прежде чем сбросить связанным по рукам и ногам в ближайшую «жарку» или «зыбь». Это любимый вид казни у Портвейна, хотя он называет ее гораздо ученей и выспренней — «эксклюзивный метод политического террора, интегрированный в местную инфраструктуру».
Я вообще заметил, что если рядом с тобой кто-то излишне часто употребляет слова «инфраструктура», «интегрированный» или «эксклюзивный» — не лишним будет оглядеться, нет ли поблизости мощной жарки. Скорее всего, она уже для тебя давно и заботливо приготовлена.
А уж за одно словцо «население», столь любимое всеми без исключения чиновниками вплоть до самых верхов, я бы расстреливал без суда и следствия. Почему я их должен любить, когда они нас даже за людей не считают — мы для них, видите ли, только «население»! Тараканы с крысами, между прочим, тоже население, и их на планете Земля гораздо больше, чем людей.
Как Анка угодила в ловушку, она в своем рассказе умолчала. Я ее понимаю: кому охота выставлять на всеобщее обозрение свои проколы. Наемники — тоже люди, им иногда тоже свойственно влипать в истории.
Когда же она решила подороже продать свою жизнь, ее забросали светошумовыми гранатами. Сразу убивать загнанную в тупик девушку в планы анархистов не входило. Портвейн всегда питал слабость к лучшей половине рода человеческого.
Последним, что она запомнила перед тем, как отключиться, были зияющие в речном обрыве два круглых отверстия и собственное горькое разочарование, что тело отказывалось ей подчиняться.
Очнулась девушка уже по ту сторону прохода. Жива, целехонька, хотя и сильно контужена. И стала обратно выбираться. Но теперь уже обходным путем, потому что позади ее ждала смерть.
— Кто же тебя вытащил? И как транспортировал через трубу?
— Нашлись, видать, добрые люди, — пробурчала наемница. — Двужильные.
По всему видать, разговор ей был неприятен и она хотела сменить тему. Но дело для Анки — превыше всего. Поэтому она не задумываясь привела нас к зловещим трубам, справедливо полагая их лучшим выходом со Свалки.
Мы с Гордеем поочередно хмыкнули, но промолчали.
И Анка стала делить три на два.
Получался остаток. Им девушка сочла Гордея, мы же с напарником из мужской солидарности дружно предложили ей каждый свое общество в трубопроводной прогулке.
С минуту поспорив, было решено, что по левой трубе пойду я, а по правой — мои спутники. У каждого из нас имелась карта на случай гибели любого из группы.
У меня — оригинал, в кожаном планшете, укрытом на груди. У Гордея — копия, тоже скрытая на теле, но неизвестно где. Лично я не исключал, что очкарик запросто способен разместить ее даже на заднице, исходя из собственных аналитических соображений, смысл которых недоступен нам, простым смертным сталкерам.
Анка хранила карту Стервятника в своей милой и очаровательной головке. Я ни на йоту не сомневался, что прежде чем совершить якобы «просто дурацкий жест под воздействием женских эмоций» девушка запомнила карту до мельчайшего штришка и даже царапины на краешке листа.
Гордею почему-то так понравилась перспектива предстоящего путешествия в обществе дамы, что он широким жестом сделал мне поистине царский подарок. А именно — отсыпал в карман горсть своих личных гаечек, довольно увесистых, кстати говоря.
