– Я понимаю, консул, – ответил преемник Цезаря. – Хотя ты не сказал, какова моя роль. Я принял ранг пропретора, но это гражданская должность. Мои легионы ожидают, что я буду ими командовать. – Его серые глаза угрожающе блеснули, и Гирций вскинул руки, показывая, что возражений у него нет.
– Я здесь для того, чтобы вернуть тебя в римское правовое поле, – подтвердил консул. – И я не собираюсь понижать статус Цезаря. Однако ты понимаешь, какими опасностями чревато отсутствие единого командования. Мы с Пансой будет отдавать приказы восьми легионам. Ты станешь префектом двух легионов, которые пойдут в авангарде. Поведешь их, исполняя наши приказы, строем, пока не встретишь врага. – Его голос стал жестче. – Сам приказов по части боя с Марком Антонием отдавать не будешь. Твои люди известны независимостью мышления, и я не могу их к этому поощрять.
Командовать авангардом всегда считалось почетной миссией, но Гай Октавиан не мог не подумать, что Гирций только порадовался бы, если б он остался на поле битвы. Но в любом случае, на большее Октавиан и не надеялся. Ни при каком раскладе консулы не оставили бы под его командованием половину своей армии.
– Очень хорошо, – кивнул молодой человек. – А что будет после победы в битве?
Гирций рассмеялся. Он еще не прикоснулся к еде, но вновь отпил вина, с шипящим звуком всасывая его поверх языка.
– Я ценю твою уверенность, Цезарь! Очень хорошо, после победы в битве мы займемся восстановлением порядка. Панса и я, разумеется, вернемся в Рим с легионами. Я не сомневаюсь, что Сенат отметит твои заслуги. Ты получишь Lex Curiata, а в следующем году, если ты человек благоразумный, примешь участие в выборах в Сенат. Я уверен, тебя ждет долгая и успешная карьера. Между нами говоря, я буду только рад притоку в Сенат молодой крови.
Октавиан сухо улыбнулся в ответ, заставив себя съесть пару кусков мяса. Консул стелил мягко, но новый Юлий Цезарь чувствовал его внутреннюю жесткость, даже жестокость, характерную для римской власти. Он напомнил себе, что Сенат отказывал ему во всем, когда думал, что он беспомощен. Четыре легиона принесли ему место за столом, но консулы не были его настоящими союзниками.
– Я это обдумаю… – начал он, но увидел, как Авл Гирций нахмурился, и решил, что слишком легко сдает свои позиции, тем самым вызывая подозрения. – Хотя ты, наверное, понимаешь, как мне будет трудно сидеть в одном зале с этими Освободителями.
– Понимаю, Цезарь. В конце концов, твое имя говорит об этом. Но мы же прагматики, так? Я не стал бы растрачивать молодые годы на борьбу с врагами, которые находятся за пределами досягаемости, – посоветовал ему консул.
Гирций чувствовал, что его слова не нашли отклика в холодных глазах молодого человека, сидевшего напротив. Встреча прошла лучше, чем он надеялся, и ему хотелось как-то сгладить этот достаточно скользкий момент.
– Если я чему-то и научился, Цезарь, так это узнал, что в политике нет ничего постоянного. Со временем враги становятся союзниками, и наоборот, – начал он объяснять своему юному собеседнику. – Те, кто сейчас сидит за этим столом, – тому доказательство. Однако правда и другое: люди могут возвышаться и падать. Кто знает, кем мы найдем себя через несколько лет? А если пройдет достаточно времени, то когда-нибудь влиятельные люди обнаружат, что их звезды уже затухают, а на подъеме совсем другие.
И он закрыл рот, вместо того чтобы давать обещания, которые, возможно, не смог бы выполнить. Ему хотелось оставить надежду этому молодому римлянину. Гирций достаточно долго пожил на этом свете, чтобы знать, что произнесенное вскользь, без всякой конкретики, упоминание о возможном повышении заставляет некоторых людей работать годы безо всякой награды. Но слова – ветер, пока они не написаны на бумаге и не скреплены печатью. Его порадовало, что лицо Октавиана смягчилось, и он поднял чашу фалернского, чтобы произнести тост. Его примеру последовали остальные.
– За победу! – провозгласил консул.
– За победу! – повторил новый Цезарь вместе с остальными. Он многому научился за последние месяцы, и его истинные мысли уже не отражались на лице. И все же это было странно – сидеть за одним столом и пить вино с мертвецами.
Глава 16
Марк Антоний дрожал под холодным ветром, который дул с нависших над ним вершин. Плащ, казавшийся таким теплым на юге, теперь продувало насквозь, как бы он в него ни заворачивался. Он видел свое дыхание, а землю покрывал иней. Даже лошади на каждое копыто надели кожаный чехол, чтобы защитить от холода ноги.
Его сыновья, Антилл и Павел, разумеется, находились с ним, к неудовольствию легионеров, которые бегали с инструментами и гвоздями, совершенно не замечая холода. Марк Антоний хотел отправить мальчиков к Фульвии и Клодии, пока они не поранились, но забыл об этом за тысячью мелких дел. Его родные довольно быстро ехали по прибрежной дороге на север и прибыли лишь через неделю после него, но Фульвия устала и злилась. День без сыновей ее вполне устроил.
Децим Юний тоже не терял даром времени, несмотря на шок, который испытал, увидев четыре легиона, марширующих по полям у его крепостей. Тремя днями раньше Антоний окружил и обезоружил две тысячи легионеров, заставив оставшихся солдат Юния бежать. Захваченные в плен находились под охраной в постоянном лагере в Турине, обесчещенные, но хотя бы греющиеся у костров.
Марк точно не знал, в какой из крепостей укрылся Децим, но большинство солдат отступило в самую большую из них, с массивными деревянными стенами, защищающую проход к горному перевалу. Еще две находились в стороне, никому не мешали, и штурмовать их не имело смысла: голод заставил бы защитников открыть ворота. За большой крепостью и перевалом лежала Галлия, богатая страна с тучными пастбищами. И как бы ни мучил Марка Антония холод, он хотел полностью освободить хотя бы один проход в Галлию.
Он не собирался пересекать горы, во всяком случае, в этом году. Децим Юний получил жирный кусок за участие в убийстве Цезаря. Помимо благодатного горного климата, земля здесь была очень плодородной: и мясо, и зерно отсюда поставлялись в римские города. Если бы Марк Антоний смог закрепить эту территорию за собой, он получил бы рычаг воздействия на Сенат, как бы они его ни ненавидели. А через несколько лет, когда подросли бы сыновья, он восстановил бы свои позиции в Риме. Бывший консул позволил этой мысли согреть себя, потому что ветер усилился и его лицо совсем онемело. Один из брундизийских легатов стоял рядом, ожидая приказа, и его нос и щеки тоже стали розовыми от холода.
– Пошли гонца с требованием сдать крепость, – сказал ему Антоний. – По крайней мере, мы узнаем, там ли Децим Юний. Если они не отреагируют, жди моего сигнала, а потом начинай разносить стены и все, что внутри.
Легат отсалютовал и поспешил к катапультным расчетам, довольный тем, что может согреться хотя бы движением. Марк Антоний развернул лошадь и строго оглядел ждущие легионы. Они приготовились к тому, чтобы ворваться в крепость, едва рухнут ворота, и он не находил повода придраться. В войне против этого врага солдаты хранили ему абсолютную верность. Он вспомнил, как однажды Цезарь предупредил его: никогда не отдавай легионам приказ, которому они не повинуются. Мудрый совет. Но Марку он совсем не нравился. Он знал, что придет время, когда ему придется посылать своих людей против врагов, сражаться с которыми им не захочется, и не мог допустить, чтобы они подвели его, как подвели Буччо и Либурний. Под ледяным ветром, дующим с гор, бывший консул облизал потрескавшиеся губы, думая о том, как добиться беспрекословного повиновения.
Из крепости на требования сдаться не ответили, но Антоний ничего другого и не ожидал. Бледное солнце поднялось за облаками. К тому времени у полководца онемели и руки, и ноги, а зубы выбивали дробь.
– Достаточно. – Он повернулся к корницену[12]. – Два коротких.
Звуки горна далеко разнеслись по холодному воздуху, и ответ не заставил себя ждать. Небольшие камни полетели из торсионных метательных машин, приводимых в движение канатами, сплетенными из лошадиного волоса, толщиной в три раза превосходящими человеческую ногу. Марк Антоний слышал крики расчетов, готовивших к выстрелам большие катапульты, но после первого камни начали бить по воротам с жутким грохотом, в котором эти крики просто растворились. Двадцать тысяч человек наблюдали, как огромные глыбы по низкой дуге летели к воротам. Не встречая сопротивления, расчеты установили катапульты в наиболее удачной позиции, и теперь все выстрелы попадали в цель. Камень за камнем ударяли в центральные ворота крепости. По радостным крикам Марк понял, что появилась первая щель. Он щурился сквозь пронизывающий ветер. Все, что находилось вдали, Антоний видел отлично, хотя буквы на донесениях, которые он пытался читать, расплывались.
