ничего нет, кроме сицилийской кантины, но она попытается и её захватить. Это в принципе невозможно, но, чтобы избежать лишних осложнений, я хочу, чтобы она туда даже сунуться не смогла. Поняла?
— То есть… Подожди…
— Ли-за! Мне сейчас катастрофически некогда. Я тебе всё расскажу. Завтра. А сегодня, пожалуйста, сделай как я прошу.
— Ладно.
— Ну всё, молодец. Целую. Завтра увидимся. В двенадцать самолёт. Я тебе пришлю номер рейса.
Я тут же вызываю по рации охранника:
— Антонио, привет. У меня просьба. Если сегодня к нам кто-нибудь приедет не открывай сразу ворота, сначала сообщи мне. Ни в коем случае не открывай! Особенно если это будет Инга. Ты помнишь Ингу?
— Нет, я её не знаю.
— Тем лучше. Это моя… сестра.
На сердце тревожно. Видеться с Ингой никогда не доставляло мне радости, а в таких обстоятельствах — и подавно. Надеюсь, до папиного приезда она сюда не явится.
Хорошо, что он приедет. За последние годы я привыкла быть одна, но привыкнуть не значит полюбить. Я смирилась, но мне не нравиться быть одиночкой, не чувствовать постоянную поддержку семьи. Так что я рада, что он будет здесь.
— Лиза, — шипит рация.
— Да, Тони.
— Здесь синьор Леоне.
Сердце падает. И взмывает. И снова падает. Марко!
— И ещё ваша сестра. Пропускать?
Что?! Марко и Инга? Как это возможно после всего, что он говорил, целовал руку и… Нет-нет-нет! Это не может быть правдой!
— Нет-нет-нет! Не открывай ворота! Я сейчас приду.
Это не может быть правдой. Это какая-то ошибка. Вокруг меня всё двигается, стены медленно изгибаются, дверь раздувается и становится совсем круглой, будто мне на глаза опустились очки с толстыми увеличительными стёклами. Всё кружится, размывается. Я бегу под дождём, шлёпаю босыми ногами по мокрой земле, по камням, по лужам, не чувствуя боли, сырости, не ощущая ничего, кроме дикой ярости.
— Лиза! Ты же вся промокла! Что с тобой? — кричит Марко через открытое окно машины.
Я смотрю через решётку ворот на его чёрный джип.
— Кого ты привёз?
— Лиза, послушай, она просто попросила подвезти.
— Просто подвезти?
Он выходит из машины, сутулясь, поднимая ворот пиджака подбегает к воротам.
— У меня с ней ничего не может быть. Никогда больше! Ты это знаешь!
— Нет. Я не знаю. Я не знаю, как ты мог согласиться «просто подвезти» эту суку, — я пытаюсь говорить спокойно, но адский огонь, сжигающий меня изнутри, стремится вырваться наружу.
— Я должен был ей сказать, что отношения между нами невозможны. Но я хотел сделать это при тебе, чтобы ты всё видела, чтобы всё было чисто, без недомолвок. Я хочу перевернуть этот лист. Она, — он указывает рукой на машину, — для меня не существует. Но если бы я отказался её подвезти, это было бы оскорбительно для моего достоинства, как будто она имеет надо мной власть, как будто я прячусь от неё. Как ты не понимаешь!
— Не понимаю! Потому что это полная херня! И осознать, что я тебя не понимаю нам лучше раньше, чем позже. Увози её, сюда она не войдёт.
— Куда увозить?
— Увози куда хочешь! Можешь к себе домой. Расскажешь ей, что тебя никто не понимает. Она пожалеет.
В этот момент отрывается дверца и выглядывает Инга. Она ёжится под дождём и зло кричит:
— Вы что, потом поорать не сможете? Открывай давай ворота! Сколько здесь торчать ещё?
— Ты сюда не зайдёшь!
— С какого это перепугу? Ты не охерела, сиротка? Открывай ворота!
— Тони, выпускай собак!
Сторож смотрит на меня совершенно ошалело:
— Собак?
— Да, возьми собаку и приведи сюда. И пусть лает.
Он поспешно уходит.
— Ты что, правда её не впустишь? — спрашивает Марко.
— Нет. Увози её!
— Куда везти-то?
— Обратно в аэропорт. Или в гостиницу. Куда хочешь. Мне всё равно.
Приходит Антонио с большим облезлым псом. Собака скалится и не очень убедительно рычит.
— Садись в машину. Марко тебя отвезёт. И если ещё раз тебя здесь увижу вот это чудище будет тебя драть, пока ты не сдохнешь.
— Да я сейчас горло перегрызу и тебе, и твоему псу.
— Давай! Давай, сука, подойди ко мне, увидишь, что будет!
Она на мгновенье замирает, видимо бешеный огонь, прорывающийся из моих глаз, приводит её в замешательство, но гнев, не даёт ей легко принять поражение:
— Ты ещё похоже не понимаешь на кого наехала, здесь все моё, овца! Я сейчас один только звонок сделаю, сюда подъедет несколько крепких ребят и всех вас отымеют по кругу и закопают глубоко в плодородных почвах Этны!
Она кричит всё громче, переходит на визг, распаляется. А я даже не смотрю на неё. Я смотрю на Марко. У меня жар и даже три больших холодных пятна от прилипшей ткани на груди и животе не способны его погасить.
Мы стоим под проливным дождём, разделённые прутьями ворот. Как в кино, как в застывшем кадре — четыре мокрые замершие фигуры под струями дождя. Камера пролетает между нами, захватывая мои окаменевшие соски, просвечивающие сквозь прозрачную от воды ткань футболки, наши неживые лица со стекающими по ним дождевыми струями, сжатые губы, прилипшие волосы, гневные и недоумённые стекляшки глаз. Камера взлетает вверх, сначала медленно, а потом плавно ускоряется и зарывается в косматые тучи, превращая нас в мелкие точки, оставляя среди потоков дождя и слёз, разделёнными на два непримиримых лагеря короткой линией ворот.
Инга ещё что-то орёт, машет руками, но Марко с силой запихивает её в машину, нервно разворачивается и уезжает. Я возвращаюсь к себе. Ничего, завтра приедет папа и сам со всем разберётся… Но только не с тем, что происходит между мной и Марко… А что происходит? Наверное, уже ничего не происходит… По моему разумению он или полный идиот, или редчайший лицемер. Но мне не подходит ни то, ни другое.
Я устало стаскиваю с себя мокрую одежду, падаю в постель и тихонечко вою — протяжно, тоскливо… Хочу уехать. Попрошу Пьерджорджио, пусть пристроит меня в какое-нибудь хозяйство на краю земли. Или уеду в Прагу к Юльке… или в Китай, им виноделы нужны… Лишь бы дальше отсюда. Как можно дальше…
30. У папы всё не очень хорошо
Самолёт прилетает вовремя. Папа выходит с огромными чемоданами, измученный, с чёрными кругами под глазами. Похоже, ему досталось, но увидев меня, он радостно улыбается, крепко обнимает и долго не отпускает:
— Как я рад, что ты здесь. Как ты? Гонерилья приезжала?
— Да, сразу после твоего звонка. Почему Гонерилья?
— Ты что, не помнишь? Это злобная, неблагодарная дочь короля Лира.
— А, Шекспир, ну да… Приезжала, грозила
