страшными карами за то, что я её не пустила. Так что надо быть настороже, — я горько усмехаюсь.
— Да, осторожность нам не помешает, идём.
По дороге папа обрисовывает ситуацию:
— Ты знаешь такого человека Эдуарда Сухих?
— Нет, никогда не встречалась.
— Это инвестор Василия Крюкова.
— Да, это я знаю, он часто называл имя, но я его не видела ни разу. Крюков постоянно был с ним на связи.
— Они и сейчас на связи… Этот Сухих, как я теперь понимаю, довольно влиятельный человек. Думаю, даже практически уверен, что это он организовал наезд на компанию.
— Но зачем? Если бы он занимался импортом вина, тогда понятно — он бы мог попытаться таким способом выдавить тебя с рынка. Но он же инвестор. Насколько помню с Васиных слов у него большинство активов в недвижимости. Какой ему смысл?
— Мне создали кризис, проблемы с наличными, проблемы с кредитами, угрозу банкротства. Очень чётко все разыграли и смотри сколько сил на это бросили. А Крюков протянул мне руку помощи, предложил выкупить десять процентов моих акций за неплохие деньги. И выкупил, а потом передал эти акции своему Сухих.
— Но десять процентов не так много, чтобы завладеть целой компанией…
— Ну да… Но у меня половина была записана на Ингу, ещё с давних времён… Тогда все так делали… вроде если прижмёт налоговая, чтоб не конфисковали. Вторая половина была на Тамару, но это мы исправили. А вот с Ингой руки не доходили… Но как она пронюхала? Ведь я ей никогда не говорил об этом. И акции она в глаза не видела. Но как-то же узнала, забрала их у юриста. Ну и… передала свои акции Крюкову, то есть Сухих. И у них очень существенный перевес получился…
— Пап… я к Инге, конечно, не очень отношусь. Извини, что говорю это при тебе, но я думаю, что она просто не понимала все последствия своего шага. Поговори с ней, возможно ещё получится всё отыграть назад.
— Да всё она понимала! Они с Крюковым это всё и спланировали. Он, кстати, директор теперь в нашей компании. Ушлый сучонок! Короче, всё теперь перешло им — и офис, и вся сеть, всё вообще, даже дом и машина. Формально у меня есть акции, но от управления я отстранён и никаких денег теперь не увижу.
Я ошарашена и просто не могу уложить это в голове.
— Ничего нового нет в этом мире и всё уже было, — он глубоко вздыхает.
— Пап, ну подожди, не расстраивайся так. Легко, конечно, сказать, но может ещё получится что-то сделать.
— Да нет, — он безысходно машет рукой. — Не получится. Я уже все возможности использовал, все свои контакты, даже в администрации президента. Никак… Столько лет напряженной работы и оказывается всё ради этого Сухих.
— Так что, нам надо собирать вещи и уезжать? Инга, получается, реально имела право вчера войти?
— Ничего она не имела. Сицилийское хозяйство записано на меня, не на компанию. Так что это единственное, что у нас с тобой осталось. Ну и за десять процентов я деньги получил, да плюс кое-какие сбережения. Проживём, не переживай. С голоду не умрём, хотя и шиковать не будем. Только вот, что с твоим вином делать не знаю. Крюков его у нас не возьмёт, однозначно. Я сейчас веду переговоры с двумя возможными покупателями, но не знаю, что выйдет. Но ничего-ничего, будем продолжать двигаться по намеченному курсу.
— Не пойму, а зачем она тогда примчалась вчера если для неё здесь ничего нет?
— Ха! Они друг другу чуть глотки не перегрызли, когда я сказал, что сицилийское производство не принадлежит компании. Им оно почему-то очень нужно было. Вот она и помчалась сюда в надежде найти бумаги, наверное. Глупо, но для чего ещё? Здесь, разумеется, никаких документов нет. Сильно она шипела, когда поняла, что ты её не пустишь?
— Шипела? Не то слово. Обещала вызвать черепашек ниндзя и закопать нас на винограднике.
— Понятно. Видать ей денег недодали из-за того, что мы выпорхнули из их силков. Ну ладно. Не все коту масленица.
Мы заезжаем на обед в Катанию, а потом едем домой. Сегодня солнечно и о вчерашнем дожде ничего не напоминает, но только в моем сердце по-прежнему дождливо и хмуро.
.
Ужинаем мы дома. Я готовлю еду, когда отец приносит из погреба шикарное Романé Контú.
— Ты как насчёт бургундского?
— О! Ничего себе! У меня еда не подобающая. Да и вроде было бы правильней не праздновать, а пеплом голову посыпать.
— Конечно! Этого они не дождутся! Сейчас мы с тобой шиканём! А уж потом будем вести себя скромнее — только твоим вином пробавляться. Ты сколько его сделала?
— Не много — тысяч двадцать бутылок будет.
— Если пить по две в день… двадцать на семьсот тридцать… лет двадцать пять значит. Ну плюс подарки — дарить его всем будем по любому поводу. Лет двадцать. Доживёт?
— Ну если столько пить не уверена, что мы сами доживём.
Мы смеёмся. И хотя повода для радости нет и на сердце кошки скребут, мне хорошо, от того, что отец рядом. Мы едим, пьём роскошное вино, болтаем. Я рассказываю, как провела месяц, как летала в Кампанию, про крестного Марко и про то, как он привёз сюда Ингу. Папа катается от смеха, когда я в лицах передаю свой диалог с Ингой и описываю выражение её лица.
— Ох, молодец ты, Лиза!
За окном становится темно. Мне и грустно, и весело, томится мое сердце, чем-то успокоится?
— Ладно, Лиза, идём спать. Завтра рабочий день. Надо начинать новую жизнь… Ну, в смысле, мне… А ты чего, кстати, самую маленькую спальню выбрала?
Я не отвечаю, потому что совершенно неожиданно слышу звук автомобиля рядом с домом. Что ещё такое? Не успеваю я двинуться, как дверь резко распахивается и внутрь вламываются люди с оружием.
— Быстро встали! Встали, я сказал! — коренастый, накаченный детина тычет в нас пистолетом. Ему лет тридцать пять, нос и уши переломаны, холодные бегающие глаза перескакивают с меня на папу, шарят по комнате, не останавливаются ни на секунду.
Мы поднимаемся с дивана. Медленно, как во сне. Сначала я даже не успеваю испугаться, но теперь, глядя на все эти лица, полные холодной решимости, мне становится страшно.
— Руки перед собой! Так, бойцы, не спим! Быстро вяжите их!
31. Да что же это такое, папа!
Ко мне подскакивает парень и хватает за руки:
— Не подавай виду, что мы знакомы, — шепчет он, затягивая на моих запястьях пластиковую петлю, какими закрепляют кабели.
— Что? —
