Василию и рывком вытянул его наверх.
— Полный вперед, Сеня! — скомандовал Василий.
И тут же лодку догнал ровный гул ритмично заработавшего мотора.
«Хорошие катера выделил Григорий Маркович», — подумал Алексей и дальше греб уже без злости, а просто играл силой, просившей выхода.
— Эх, Роман, Роман! — сказал Степан Корнеич, поднявшись на палубу катера. — Каким борщом нас Варюха потчевала! У своей старухи отродясь такого не едал.
— Он не прогадал, Степан Корнеич, — возразил Гриша, достал из котомки объемистую кастрюлю и подал Роману. — Она ему одной свинины набуровила. Глянь, ложка стоит.
Алексей только головой покрутил: «Ну, Варька! Ну, Варька!.. А я опять дурак…» Когда проходили Кангаласскую горловину, Алексей, задрав голову, смотрел на сдавившие реку темные скалы и снова думал о великой стройке, которой неминуемо быть здесь.
Доживу! Года мои еще не ушли. Такую построить — и помирать можно. Есть чего перед смертью вспомнить… До смерти далеко. Всю жизнь еще прожить надо… Об этом думать… Как ее прожить?.. Пока что неладно живешь, Алексей Ломов… Пора за ум браться.
И опять нелегкие путаные мысли рвали душу в клочья…
Варька перемыла посуду, отчистила золой до блеска большую артельную кастрюлю, постирала белье свое и Лешино, накалила чугунный утюжок и погладила белье. Вспомнила, что, перебирая чулки, заметила дырочку на пятке, разыскала драный чулок и заштопала. Долго раздумывала, что еще надо сделать, и наконец поняла: никакой работой не спрячешься от давно уже одолевающих мыслей.
И когда поняла, то испугалась.
Давно уже отвыкла она прятаться от себя. Была подсознательно уверена в своем бесстрашии и, тоже подсознательно, гордилась этим. Давно уже твердо положила себе за правило: не обманывать себя. Все ничтожное и жалкое, дурное и преступное в жизни человека начинается с того, что человек пытается обмануть самого себя. Очень часто это удается. И в ее жизни было такое. Но чем слаще сон, тем горше пробуждение. Все это она испытала, через это прошла…
Положив для себя правилом безоговорочную прямоту в любых взаимоотношениях, такой же прямоты требовала и от других. Если замечала неискренность, человек переставал существовать для нее, как бы до этого ни был ей дорог. Так было до сих пор. В поступках своих была решительна до резкости и никогда не терзалась сомнениями.
Но вот вторая встреча с Алексеем выбила ее из привычной колеи.
Сходясь с ним, она не испытывала угрызений совести. И не потому, что поверила письму, порочащему жену Алексея. Она была искренне убеждена, что когда двое устраивают свою жизнь, то важно лишь то, чтобы они, эти двое, шли один к другому с открытой душой. Никакой третий в расчет не брался. Третий — лишний. Ее тянуло к Алексею. Его тянуло к ней. Она это чувствовала, и этого для нее было достаточно. Но она была по-хорошему горда, чтобы не навязываться ему. И как только заметила, что он тяготится ею, круто все оборвала.
И если бы, когда судьба вторично свела их, Алексей сумел сдержать свою взволнованную радость, Варька бы и пальцем не шевельнула, чтобы вернуть его себе.
Но он по-прежнему желал ее. Он не мог этого скрыть, да и не хотел скрывать. И она снова пришла к нему. Но едва только пришла, снова увидела, что душа у него расколота надвое.
И вот уже несколько дней — для нее срок очень долгий — она в необычном для нее и потому особенно мучительном состоянии нерешительности.
А решать надо. Решать самой. Ему… не по силам…
Больнее всего то, что она знала, как надо решить. Знала… и медлила. Неужели она так устала душой?.. Или просто обабилась?..
К ночи русло реки внезапно заволокло туманом. Сперва задымилось над самой водой, потом серой завесой прикрыло звездочку, повисшую над горизонтом, а через несколько минут и Большая Медведица, только что проступившая в тусклом зените, скрылась из глаз.
— Давай к берегу! — распорядился Степан Корнеич.
Алексея задело, что лоцман даже не спросил его согласия. Все-таки начальник каравана, к тому же и стоит рядом. Не говоря уже о том, что каждый час промедления может оказаться роковым для экспедиции. Алексею даже подумалось, что старик излишне осторожен, прямо сказать — трусоват. И он попытался возразить:
— Зачем к берегу? Прожектор у нас сильный. Плесо чистое. Можно сигналить почаще, чтобы не столкнуться.
— Кому сигналить-то? — рассердился Степан Корнеич. — Кто в такой туман ходит? Все к берегу приткнулись. Роман! Говорю, к берегу!
— А я что делаю! — тоже с сердцем отозвался Роман.
Он был раздосадован непредвиденной задержкой. Пропадала надежда на белые ночи. Вода на Порожной уходит. Каждая минута дорога. Придется караван по камням волочить.
На малом ходу развернул караван и стал осторожно подводить к берегу.
— Что же, ночевать здесь будем? — спросил Алексей.
— Может, развеет, — вздохнул Семен Корнеич и ворчливо добавил: — Погода, скажи, стала непутевая! Прежде никогда в это время с вечера тумана не было. Разворошили небесную канцелярию! Ракеты, спутники…
— Спутники-то при чем? — возразил Алексей.
— Ну, бомбы. Одна маета…
— И бомба в нашем хозяйстве нужна, — сказал Алексей.
— В нашем куда ни шло, — согласился Степан Корнеич, — а в ихнем лучше бы не было. Тут ведь до греха недолго. Найдется такая горячая голова, вроде твоей. Швырнет одну… и пошла писать губерния.
— Это почему же вроде моей? — спросил Алексей, притворяясь обиженным.
— Потому. Тоже норовишь на рожон переть. Погляди, далеко ли баржа, а огня ходового не видно. Это еще вверх по течению можно рискнуть. Ткнешься в берег или в мель, застопоришь. Течением обратно стянет. А мы на пониз идем. Да еще с возом. Тут уж, коли ткнулся, задние все на тебя. Собирай щепки!.. Или в неходовую протоку заскочить. Вода на убыль, обсохнешь и кукуй до самой зимы… В нашем деле, Алексей, опаздывать нельзя, а торопиться вовсе…
На берегу развели костер. Не говоря, что приятно в сырой туман посидеть у огонька, была и другая, вовсе основательная причина. Баржевой с хвостовой двухсотки, хромой и молчаливый мужик, которого за угрюмость и не по годам длинную бороду все звали на стариковский лад Митричем, добыл на блесну молодого таймешонка, килограммов на пять.
Все оживились, когда Митрич принес рыбину и положил на траву у костра со словами:
— Вот как сгодился!
Таймешонок, только что вытащенный из воды, где он гулял на надежном кукане, бил хвостом по траве и судорожно заглатывал воздух. На широкой его спинке, покрытой мелкой темно-сизой чешуей, светлыми бликами отражалось пламя костра.
— Хорош жигаленок! — сказал Степан Корнеич.
Гриша достал из ножен подвешенный к бедру длинный якутский нож и пошел
