к воде потрошить тайменя.
— Смотри не упусти! — крикнул вдогонку Алексей.
— А то самого в котел! — добавил Роман.
Сеня сбегал за топором, вырубил в тальнике две рогулины и стал налаживать таган. Варька, присев на корточки, чистила картошку.
Когда уха сказалась готовой терпким и по-особому пряным запахом, Степан Корнеич, хитро прищурясь, посмотрел на Алексея и выразительно крякнул.
Алексей понял и распорядился Варьке:
— Принеси по сто!
Чарку выпили за Митрича, добывшего добрую рыбку, за Варьку, изготовившую вкусную уху, и за хорошего начальника, уважившего работяг.
— Хороший по две подает! — возразил заметно повеселевший Гриша.
Алексей решил быть безусловно хорошим и поманил было Варьку, но Степан Корнеич остановил его:
— Однако, скоро развиднеет. А опосля второй вас не добудишься.
Гриша заметно огорчился, но Роман решительно поддержал старика:
— Доживем, и по третьей поднесут. А пока в самый раз.
— Для аппетиту! — жалобно протянул Гриша.
— То-то у тебя его не хватает.
Аппетита хватило. Впрочем, и ухи тоже.
— Наелся, как дурак на поминках, — сказал Роман, с трудом опрастывая вторую миску. — В следующий раз, Митрич, такого крупного не лови!
Варька унесла посуду. Мужики закурили. Степан Корнеич отсылал всех отдыхать, но никому не хотелось уходить от костра.
— Пожить бы так привольно хоть недельку, другую… — мечтательно произнес Гриша.
Он растянулся навзничь на траве, раскинув руки и ноги. Рыжая щетина на его худом длинном лице стала совершенно огненной.
— Так нет, — продолжал Гриша, — все торопимся, все куда-то спешим. Все выполняем, перевыполняем. Все скорей, скорей, срочно, досрочно… И так всю жизнь, пешком на ероплане!.. Я вот пятый год работаю, ни разу летом отпуска не дали…
— Тебе одному, что ли? — флегматично заметил Сеня, подгребая в костер рассыпавшиеся головешки. — Где работаем? На водном транспорте.
Гриша рывком поднялся и сел, скрестив под себя ноги.
— Не учи ты меня. Сам грамотный. Ну и что, на водном транспорте? Я, может, тоже хочу летом в белых штанах по Кавказам гулять! Или на водном транспорте, значит, мне всю жизнь не видать красивой жизни!
— Что ты понимаешь в жизни, сосунок! — глухо и строго произнес Митрич, сидевший поодаль с цигаркой в руке.
Все обернулись к нему. Если бы давеча таймень, принесенный им, заговорил вдруг, наверно, удивились бы меньше.
— Что ты понимаешь в жизни? — повторил Митрич, уставясь на опешившего парня тяжелым и гневным взглядом. — Ты на готовое пришел. Тебя жареный петух в ж. . . не клевал… Вот я тебе расскажу… про красивую жизнь…
Он не заметил, как сломал цигарку, долго вертел другую трясущимися пальцами, прикурил от тлеющей головешки, затянулся несколько раз и заговорил:
— Вот, после войны вскорости, линию высоковольтную тянули через тайгу. Провода навешивали. Торопились к Октябрьской ток пустить по проводам. Трасса тяжелая: как низина, как топь. Гнус, мошка — свету белого не видать. Морды у всех распухли — глядеть страшно. Спать ляжешь — не уснешь, все тело зудит, ровно в крапиву улегся… Где по сухому, куда ни шло. Зацепил трактором всю связку проводов — и волочи от опоры к опоре. А через болото сам, заместо трактора, по одному проводу вытягиваешь. Обвяжут тебя веревкой для страховки — и пошел. Вода в зыбуне холодная, пока перебредешь, кишки к хребтине пристынут… Пятеро нас было в бригаде. Четверо, вот, выдюжили, а брательник мой меньшой вовсе застудился…
Митрич примолк, потом снова вскинул глаза на Григория и глухо закончил:
— И такой Кавказ не день, не два, а с весны до осени… И заметь, никто не заставлял, сами понимали…
Варька спросила участливо:
— А брательник-то как, долго болел?
— Умер, — сказал Митрич. — Там возле опоры и похоронили… А он, между прочим, тоже вместе мог по Кавказам в белых штанах…
Глава двадцать первая
ТУМАН РАССЕИВАЕТСЯ
— Опять на катер спасаться пойдешь? — спросила Варька, когда все поднялись от догорающего костра.
Роман опередил ответом:
— Уступаю начальнику свою койку.
— Жди, пока позовут! — зло отрезала Варька и повернулась к Алексею: — Чего пристыл?
Он удержал ее за руку и подождал, пока все отойдут.
— Ну что ты так при всех!..
— Мне бояться некого!.. Ты что-то стал шибко стеснительный.
— Полно тебе…
Он притянул ее к себе и поцеловал. Варька губы не отвела, но на поцелуй не ответила.
— Пойдем…
Обнял ее за плечи и осторожно повел вниз по пологому спуску. Варька шагала машинально, как лунатик, не прислоняясь к нему и не отстраняясь, а как-то безразлично повинуясь ему…
Это молчаливое безразличие напугало его.
«Что с тобой, Варенька?» — хотел спросить он, но вовремя понял, что такие вопросы не задают, просто потому, что на них не получишь ответа.
Они медленно поднялись по трапу и прошли в кормовую надстройку, приспособленную под артельную кухню. Часть ее была выгорожена тесовой переборкой под Варькино жилье.
Варька зажгла в кухне лампу, пропустила Алексея в свою каютку, откинула одеяло на постели.
— Ложись.
— А ты куда?
— Сейчас я. Посуду приберу. Ложись. Спи.
И прикрыла дверь.
Алексей разделся и лег. Сквозь щель в рассохшейся дощатой двери пробивался узкий светлый лучик. Алексей передвинул подушку, чтобы свет не падал на лицо, и закрыл глаза. Слышно было, как Варька черпаком налила воды в таз, потом мыла миски, вытирала их и ставила на полку. Алексей считал про себя: первая, вторая, третья… Но, видно, у Варьки нашлась еще какая-то работа, потому что, поставив на полку последнюю девятую миску, она все еще оставалась на кухне.
Алексей понимал: она не торопится к нему. Ну что ж… Так оно и лучше. Давно пора рвать концы.
— Варя!
— Да спи ты!
— Дай еще сто!
Сам удивился, когда Варька, не прекословя, принесла ему кружку и круто посоленный ломоть хлеба.
— Молодец ты у меня!
И покровительственно похлопал по плечу.
Варька даже не шелохнулась. Приняла у него кружку и недоеденный ломоть и, не сказав слова, снова ушла.
И снова чем-то громыхала и звякала на кухне… Так и заснул, не дождавшись ее…
…Проснулся от резкого звука сирены. В оконце, задернутое занавеской, пробивалось белесое раннее утро. Туман рассеялся. Развиднело…
Приподнялся на локоть, собираясь вставать. Варька, спавшая у стенки, тоже проснулась, удержала его.
— Куда ты?
— Отчаливают.
— Куда ты такой? Шагнешь мимо трапа. Спи!..
И пригнула его своей сильной рукой…
Значит, она всю ночь здесь, рядом с ним… Глупой и ненужной показалась давешняя досада. Как в первые дни их близости, Варька была родной и желанной.
Притянул ее к себе, горячо задышал в лицо:
— Варька!.. Варенька!.. Люблю я тебя…
— Ладно… ладно, лежи… — пыталась отвести его жадные руки, но враз обессилела…
Потом он счастливый
