– Ну, – подталкивает к ответу, мягко поглаживая по щеке костяшками пальцев.
– Я оскорбила твоих родственников, – и пока он не успел ничего сказать, накрываю его губы пальчиками, которые он, к удивлению, целует.
Теряюсь, смотрю на эту картину с выпученными глазами и не верю, что подобное возможно. Я говорю человеку про неуважение, а он меня целует. Уму непостижимо. Но длится ласка недолго. Меня нагло кусают за кончик пальчика, намекая, что пауза затянулась, а потом берет одну руку и целует в центр ладони.
– Продолжай. Мне даже интересно, как это было. Я рад, что у мамы появился бойкий соратник. Не все же ей одной удивлять родню.
– Дамир, это не очень приятная тема, но мне кажется, Аму обижают. Ее подавляют и говорят, что она плохо воспитывает Алику. Еще и к малышке как-то пренебрежительно относятся, а еще и обвинили, что она мужа дома не смогла удержать, и это из-за нее он в больнице.
Дамир шипит, сжимает мою талию и явно борется со внутренним зверем, что хочет пойти и всыпать родственникам. Уверена, они огребут за это.
– Ладно, это я услышал. Значит, придется раньше, чем планировал, переговорить со всеми о переезде молодой семьи в отдельный дом, или в дом жены. Но это ведь не все. Что ты мне еще не рассказала?
Смотрит так, что сердце в пятки. Если скажу, то прямо сейчас сорвется на разборки, а мне хочется еще так посидеть. Да и в праве ли я рушить его отношения с отцом, или сама договорюсь со старым мухомором? Мы ведь взрослые люди.
Глава 26
Дамир
Смотрю на Милу и понимаю, что есть что-то, что выходит за грань дозволенного. Не просто так она молчит. Поражаюсь ей. Всегда думает о других. Какая-то дикая самоотдача, которую хочется искоренить в ней. Нельзя быть доброй ко всем, иначе быть беде. У нее есть я, ей пора привыкать к мысли, что самостоятельность в решении проблем закончилась.
В нашей семье будет только один мужчина – я. Сыновья не в счет. Глава семьи я. Они в своих будут главами. Бедная моя девочка, это как же она не привыкла, что может в ее жизни быть кто-то, кто спрячет за своей спиной. Долго мне придется с этим бороться, а там кто знает, может хватит и одного разговора. Не уверен правда, ведь то, что в ней формировалось годами, не вытравить за раз.
– Милан, ничего не бойся. Говори, я все решу. Тебе больше не нужно быть сильной. Для этого у тебя есть я. Слышишь меня?
– Просто, я не знаю… это, – мнется, как невеста в первую ночь. Поднимаю ее лицо, заставляя смотреть прямо в глаза.
– Милан, я понимаю, что ты на подсознательном уровне не доверяешь мужчинам, потому что слишком часто они делали тебе больно, но давай оставим прошлое в прошлом. Я твоя нерушимая стена, которая укроет от всего. Договорились? – кивает, и зажмуривает глаза, борясь с внутренними монстрами.
Да, ни муж, ни отец не подарили ей чувства защищенности. Хотя, если учесть, что Ама молчала о проблемах в своей семье, то где-то и я с отцом допустил ошибку.
– Ты будешь мной недоволен, – утыкается лбом мне в шею, чем еще больше умиляет.
– Говори.
– Я подслушала разговор твоего отца, – и резко отстраняется, чтобы заглянуть мне в глаза. – Только не подумай, это случайно вышло. Дверь была открыта, и он громко говорил, – затараторила, что еле остановил.
– Тихо, тихо. Что ты услышала? – говорю спокойно, а сам уже в стойке.
Кажется, старик не понял моих слов. Ладно, уложу малышку спать и постучусь к нему. Утром мне надо будет уехать очень рано.
– Он сказал кому-то, что не даст нам быть вместе, и если, – снова утыкается в шею, и чувствую, как рубашка становится сырой.
Порываюсь снова оторвать ее от себя, чтобы она видела уверенность и веру в моих глазах, но останавливаюсь в последний момент. Она ищет утешения и защиту. Вот так глупо, прижимаясь в страхе, что оттолкну. Прижимаю к себе, заключая в кольцо своих рук, окутывая собой полностью. Никому не отдам.
– Он сказал… что подставит меня. Я раз я с тобой, хотя не разведена, то ничего не помешает мне лечь с другим, – ее дрожащий голос убивает. – Я боюсь, Дамир. Вдруг он сделает это? Что я смогу против мужчины?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
– Тихо. Я поговорю с ним. Он не посмеет это сделать. Тихо, маленькая моя. Здесь самое безопасное место, где тебя не достанут. Скажу охране, чтобы никого постороннего не пускали. Верь мне. Когда я вернусь, мы уедем и не.
– Ты уезжаешь? Куда? Надолго?
Как встрепенулась. Сразу в глаза смотрит, хочет узнать подробности. Эх, не понравится ей это.
– На пару дней. Это из-за Батура. Нужно решить вопрос с тем, кому он перешел дорогу, а этот человек сейчас не в городе, а вопрос нужно решить здесь и сейчас.
– Это будут самые тяжелые дни, Дамир, – в ее глазах застывают слезы, отчего сердце предательски сжимается. Вот так легко пронять бесчувственную душу, которая оказалась все же живой. – Но я дождусь тебя. Запри меня тут, а? Чтоб никто-никто не зашел.
– Мил, не бойся ничего. Ходи по дому. Я сейчас поговорю с отцом. Не волнуйся. В любом случае, я на телефоне. И охранник будет с тобой вне этой комнаты все время. Сама промолчишь, он доложит, кто обидел. Все. Успокаивайся давай. Тебе спать пора, малыш, – убираю выскочившие прядки ей за ушко и целую в носик, от чего она смущается, вызывая во мне волну умиления.
– Ты устала, а я хочу, чтобы моя девочка сияла, – заваливаю ее на постель, чтобы начала укладываться.
Она прекрасно понимает, что это была не просьба. Поэтому устраивается на постели, прижимаясь ко мне как можно ближе. Лежу неподвижно, чтобы она успокоилась быстрее, и я мог выйти из спальни.
– Ну, ты и тиран, – довольно мурчит, хотя в голосе еще слышно дрожание.
– Зато твой. Сладких снов, – целую ее в макушку и жду.
Все же со своей женщиной приятно засыпать и просто так, кто бы что не говорил. Чувствовать, как выравнивается ее дыхание, как бьется размерено сердце, высший кайф. Таким должно быть счастье. Прислушиваюсь к своей девочке, и когда она начинает тихо посапывать, выбираюсь из ее объятий.
Ну, отец, держись. Под другого мою малышку подложить – это уже перебор. Явно хочет, чтобы я отказался от своей семьи. Но если я это сделаю, то и Аму из семьи заберу. Пусть со мной и Милой живет. Не позволю тиранить сестру. Она хорошая мать и хозяйка, и Лейла не будет тыкать ее за проступки сына. Мужчину надо было воспитать. Чувствовал ведь, что что-то не так.
Решительно захожу в кабинет, который приоткрыт даже в столь поздний час, ведь стрелки часов близятся к полуночи. Закрываю дверь, и приближаюсь к старику. Сидит, гипнотизируя массивный стол, замечает меня, но не спешит говорить первым.
– Знаешь, почему я пришел? – спрашиваю первым, когда сажусь напротив него.
– Что, уже нажаловалась, девка твоя? – печально усмехается, оно и неудивительно, ведь, по словам Милы, мама тоже с ним говорила. – Извиняться перед ней не буду. Даже не проси. Не трону я ее, мне семья дороже, Дамир. Твоя, – осекается, – хоть не по нраву мне, но честная и, как бы не хотелось признавать, добрая. Видно по глазам. И мать твою напоминает. Есть у меня заботы посерьезнее сейчас.
– Так просто? Не верится, отец. У тебя же договоренности, – смотрю на него с прищуром, потому что такая капитуляция очень подозрительна. Он смотрит прямо в глаза, и я не вижу в них лукавства, брови не сводит, спокоен.
– Так просто, сын. Я разберусь. Контрактов мы все равно не подписывали. Думаю, девушка будет рада, что ее не выдали замуж. Да и не мне настаивать на чем-то, когда мать твою так же в дом привел, как ты свою. Выстою. Тут бы со сватами разобраться. Про Аму знаешь?
– Да. И думаю, что им пора переехать к вам или отдельно пожить. Мы воспитывали ее вольной птичкой, которая говорит о желаниях, не боится чувств, а в итоге отправили в клетку. В эмоциональную клетку, в которой она чахнет.
– Я тебя услышал. Подумаю. А ты иди, не волнуйся, присмотрю я за Милой. Хотя, нет, пусть Аня присматривает. Когда я стал таким мягким? Умеют женщины слезами веревки вить. Как же она вывернула все. Еще и мухомором сушеным назвала, представляешь?
