А. ГОРДОН: Она носила столь же скромное название, как и ваша, — «Гордон» и выходила на другом канале. Жила, которую там удалось нащупать, — это тоже случай. Меняющееся руководство канала вызвало меня и на освободившееся после Димы Диброва время и пространство предложило сделать программу, дав при этом карт-бланш. В результате появился очень странный формат, в котором я чувствовал себя достаточно хорошо и уверенно, но который сначала, на выходе вызывал у людей либо недоумение, либо раздражение. Потом свыклись. И действительно, это было телевидение для тех, кто брезгует телевидением, — мне удалось привлечь к этой программе аудиторию, никогда телевизор не включавшую. Сарафанное радио передавало о том, что есть, оказывается, такое телевизионное пространство. И телевизор стали смотреть те люди, которые прежде этого не делали. Грешен.
В. ПОЗНЕР: Но вы понимаете, что телевидение зарабатывает деньги так же, как и вы, и, вероятно, у такой программы — я ее смотрел и очень хорошо помню — аудитория минимальная. Как вы считаете, телевидение все-таки должно иметь подобные программы? Пусть поздно, но все-таки?
A. ГОРДОН: Один канал отличается от другого «лица необщим выраженьем». Должен отличаться, по крайней мере. Есть такое представление, созревшее в последнее время, — мы называем его имиджем. Старое слово — «образ». У канала должен быть некий образ. Это, кстати, работает и для привлечения рекламной аудитории. Так вот, я думаю, что часть времени любой канал должен, обязан жертвовать на программы, которые, может быть, и не соберут рекордной аудитории, но создадут ему некий неповторимый образ. И я рад, что Первый канал, несмотря на то, что он Первый, иногда экспериментирует в этом направлении.
B. ПОЗНЕР: Это правда. Почему вы уехали в Америку? Вам было двадцать пять лет тогда — взрослый человек.
А. ГОРДОН: Ну, как взрослый? Я был достаточно инфантильным, у меня родился ребенок, девочке было полтора года. Я окончил театральное училище имени Щукина с полным убеждением, что театр меня отвратил, и актером я никогда не стану. То есть я оказался с маленьким ребенком на руках без работы и без профессии, но с изрядной долей авантюризма в крови. А в то время пошла эпидемия отъездов, и достаточно большое количество моих дальних и не очень родственников оказалось там. Я последовал их примеру.
В. ПОЗНЕР: Это была прямая миграция в Штаты?
А. ГОРДОН: Через Вену, Рим — как обычно тогда.
В. ПОЗНЕР: Сколько вы там проработали, прожили?
А. ГОРДОН: Семь с половиной лет.
В. ПОЗНЕР: Не особенно удачно, если речь шла о трех сотнях долларов в неделю?
А. ГОРДОН: Нет, триста долларов — я с этого начинал. А в конце события развивались иначе: я поссорился с руководством канала и после трех дней отчаяния на берегу прудика в Коннектикуте, где ловил карпов, потому что ничем другим заниматься не хотел, получил предложение от другого русскоязычного канала на втрое большую сумму. Он располагался уже в Нью-Джерси, в городе Форт-Ли. Потом я вел оттуда программу, которая продавалась здесь, в России, — «Нью-Йорк, Нью-Йорк». И это давало уже очень приличный заработок. Можно было мечтать о домике в Коннектикуте. Но к тому моменту я понял, что эта страна — хороша она или плоха — живет совершенно другими представлениями и в другом ритме, с другими убеждениями, чем я. И как только появилась возможность вернуться не на пустое место, а уже ведущим телевизионных программ на канал, который тогда существовал (ТВ-6, держал его Эдуард Михайлович Сагалаев), я вернулся.
В. ПОЗНЕР: Вы стали гражданином США?
А. ГОРДОН: Да. И остаюсь.
В. ПОЗНЕР: Цитирую вас: «Знаю людей, которые абсолютно счастливы в Америке, но большинство начинает все-таки задавать себе вопрос: «А на хрена я уехал? Зачем это было нужно? Чтобы что?» Мне снятся кошмары о том, что я снова в Америке». Это преувеличение или нет?
А. ГОРДОН: Нет. Я достаточно хорошо изучил аудиторию, которая у меня была там. Назовем ее условно «Брайтон Бич» — то есть это люди среднего и старшего возраста, которые поддались, может быть, не тем настроениям, что я, не обладали известной долей авантюризма, но уезжали за лучшей жизнью. И через год-два-три-четыре, некоторые даже по прошествии более долгого срока, стали действительно задавать себе подобные вопросы, особенно когда здесь начались изменения к лучшему. И находили оправдание всегда только в одном ответе: ради детей. Теперь я вижу, как их дети в достаточно большом количестве возвращаются в Россию. Сначала работать — потому что находят себе выгодные места, будучи двуязычными, и немножко понимают культуру взятки в современной России. А потом остаются. Многие остаются. Парадокс? Да. Но повторяю: есть люди, которым Америка не просто пришлась по вкусу — они чувствуют себя там, как на Родине.
В. ПОЗНЕР: Если я вас правильно понимаю, Америка для вас — страна чужая, вы ее не любите.
А. ГОРДОН: Нет, я люблю Америку как пространство.
В. ПОЗНЕР: Но зачем вы сохраняете гражданство? Или вам просто выгодно иметь этот паспорт? Удобно ездить и так далее?
А. ГОРДОН: Это, во-первых, очень хороший проездной билет по миру, но с каждым годом он теряет такое свое значение. Все больше открывается россиянам стран для безвизового въезда, дай я старше становлюсь, меня уже ломает путешествовать так, как прежде. Но я не хочу оказаться отрезанным от этой страны, потому что у меня там ребенок, довольно пожилая мама, отчим, первая жена и энное количество родственников и друзей. Я прекрасно представляю, что будет, если я сегодня, как это записано в американской Конституции, перед лицом консула США откажусь от американского гражданства, — въезд в эту страну мне будет закрыт навсегда. Оно мне надо?
В. ПОЗНЕР: Это правда. В ответ на вопрос «Что такое родина?» вы говорите: «Это место, за которое ты, во-первых, отвечаешь. Во-вторых, место, за которое ты стал бы сражаться». И добавляете: «Вот за Америку я сражаться не стал бы». А по поводу России? Вы как-то сказали, что мы живем в период самых больших перемен вообще за всю историю человечества, грозящих социальными потрясениями. Но в России, утверждаете вы, есть люди, которые знают, как с этим справиться, и рано или поздно это знание станет общим. У нас есть фора на фоне абсолютной мировой беспечности. Что это за люди такие?
А. ГОРДОН: Волей случая я последние, наверное, пять — семь лет очень много поездил по России, по провинции. Ездил с определенной целью, а потом без нее, привыкнув к поездкам. Сначала я путешествовал с таким даже флером и кортежем, то есть был принимаем губернаторами — просто устроил себе так. После этого уже не было. Цель имел одну-единственную: разглядеть, назовем их условно, чудаков, на которых всегда стояла наша земля. Людей не безразличных, людей, получивших образование и на его основе составивших достаточно жесткое мировоззрение, за которое они могут бороться, и при этом понимают, что не одни живут на земле. Что в зону их ответственности входят не только самые ближайшие люди — семья и так далее, но и те, кто по каким-либо причинам не хочет или не может жить по-другому. По-другому — это значит хорошо. Что такое хорошо в российских условиях — отдельный разговор. Но вот эти энтузиасты — соль Земли. Кстати, на их плечах и на плечах им подобных после величайшей реформы 1861 года, когда был сломан многовековой уклад жизни в России, было создано Земство, вытянувшее страну из пучины крестьянских бунтов и мелких гражданских войн. Земские деятели построили в этой стране в разы больше, наверное, чем централизованное правительство, чем губернаторы и царь. Но это к слову. Так вот, я пытался не просто найти этих людей, а сформировать из них некую надежду и опору для создания гражданского общества в России. Мне представлялось, что выстроенная вертикаль власти работает у нас очень странно. По этой вертикали сигнал не проходит вниз. Например, вам нужно решить какую-то проблему на уровне местного самоуправления где-нибудь в Калужской губернии. Если самый большой начальник в Кремле начнет спускать по вот этой вертикальной трубе сигнал для того, чтобы внизу у него среагировали, то это путь в никуда. Единственный способ — это снять трубку и позвонить прямо туда, тогда дело будет сделано. Я никак не мог понять, что же такое, что ж за вертикаль у нас такая ржавая? Ну даже если это и вертикаль, даже если она и необходима, потому что у нас особые географические и исторические условия, особый народ, восьмой, девятый, десятый, одиннадцатый пути. Но ни одна вертикаль без горизонтали не выстоит. Не может это стоять без фундамента. И я пытался не то чтобы построить этот фундамент, а найти точки роста — путем коммуникаций, путем простого рассказа одному человеку о другом, о том, что он не одинок, что такой же есть в Архангельске или в Новосибирске, создать некую подушку надежности, что ли. И у меня ничего не получилось — по двум причинам. Первая: противодействие росту гражданского общества, исходящее от местных властей, почти повсеместно настолько велико, что справиться с этим не то что в одиночку, а даже при поддержке значительных чиновников, занимающих высокие посты в РФ, у меня не получилось. Может быть, это я бездарен, конечно, но не получилось ни у кого. И вторая: это, к сожалению, деньги, которые, так или иначе, приходится находить для осуществления целого ряда жизненно важных проектов в данных регионах. Они быстро развращают не тех людей, о которых я говорю, а тех, с кем они вынуждены общаться, потому что один в поле не воин. Развращают до такой степени, что я подумал и остаюсь при этом убеждении: у нас 90 % благотворительных фондов, так называемых некоммерческих организаций в стране — это люди, которые придумали себе в качестве работы помощь другим, получая за это приличные гонорары. До смешного доходило. Когда у меня была организация — общественное движение «Образ будущего», в ней работало несколько человек; часть из них была представлена добровольцами, часть сидела на зарплате. И меня вызывали в фискальные органы для того, чтобы спросить, почему я им так мало плачу денег. Я говорю: «Позвольте, это благотворительная организация. Они приходят на два часа в день, отдают свое время, я им за это плачу, потому что у одной — семья, у другой что-то еще, третья — профессионал высочайший, бухгалтер. Это у них хобби такое, они людям помогают». — «Нет, у вас в среднем по отрасли зарплата в пять раз выше, извольте платить такую же». Тогда я понял, что значит «в среднем по отрасли». Это, оказывается, отрасль у нас такая — помогать другим людям за хорошие деньги. Не знаю, я не справился.
