федерального центра и его денежных средств), и важным для этой элиты средством самооправдания, защиты от массовой критики и в то же время переосмысления значения Пермского края. Если для институтов постколониальных нефтедобывающих государств и их складывающегося образа основное значение имели нефтедоллары, полученные на международных рынках, то на постсоветском пространстве существенную роль и в разрушении представлений о государстве в 1990-х годах, и в одновременном росте специфически региональной нефтяной элиты сыграл петробартер. В свете научных представлений о том, как государства и нефтяные корпорации связаны между собой в остальном мире, стоит подчеркнуть, что структура, которую я здесь описал, сложилась задолго до монетизации нефтяных рынков, начала регулярного взимания налогов деньгами, полной приватизации региональной нефтедобычи или создания вертикально интегрированной нефтяной компании. Напротив, консолидация политической власти и оборота нефти подпитывалась бартерными операциями, производимыми вездесущими подразделениями ПФПГ.
Денежный обмен тем не менее явно играл определенную роль – ведь бартер не является закрытой системой [Humphrey 1985; Humphrey, Hugh-Jones 1992]. Интересно, например, что произошло с деньгами, которые ПФПГ заработала на продаже яблок и сахара через сеть магазинов своей дочерней компании «Универсальный торговый дом». Но на этот вопрос вряд ли ответят даже хорошо осведомленные о тех сумбурных годах люди. Одним из конечных пунктов движения тех денег определенно была еще одна дочерняя компания ПФПГ, Лига ценных бумаг, занимавшаяся скупкой акций приватизированных компаний на всей территории Пермского края. Особое внимание она уделила акциям «Пермнефти» – региональной нефтедобывающей компании, находившейся в тяжелом положении, и приобретение этих акций оказалось для региона столь же важным, как и создание «Нефтьсинтезмаркета».
3. «Лукойлизация» нефтедобычи
Пространство, капитал и суррогатные валюты
«То, что выгодно для “ЛУКОЙЛа”, – выгодно для области». Так Сапиро, идейный вдохновитель Пермской товарной биржи, говорил в 1996 году, когда он был спикером Законодательного собрания Пермского края[128]. В то время «ЛУКОЙЛ» Алекперова завершал покупку «Пермнефти», нефтедобывающего предприятия Пермского края, и этот процесс сопровождался серьезными опасениями, отвечает ли такой поворот событий интересам региона. То, как Сапиро перефразировал знаменитое высказывание президента «General Motors» Чарльза Уилсона: «Я всегда думал, что то, что хорошо для страны, хорошо и для “General Motors”, и наоборот», сделанное им в 1953 году на слушаниях перед утверждением в должности министра обороны в правительстве президента Эйзенхауэра, примечательно по двум причинам. Во-первых, что сразу бросается в глаза, Сапиро заменил страну регионом и, стремясь успокоить критиков, подчеркнул важность отношений между корпорациями и регионами в России в 1990-х годах.
Во-вторых, позиции «General Motors» и «ЛУКОЙЛа» в государственных и мировых нефтяных комплексах в годы выступлений Уилсона и Сапиро были абсолютно несхожи. «General Motors» выходила из Второй мировой войны в статусе одного из крупнейших военных подрядчиков в Соединенных Штатах и вступала в послевоенный период, в который автомобильный двигатель V8, субурбанизация и строительство автомагистралей превратились в важнейшие элементы американского образа жизни [Huber 2013][129]; этот образ жизни стал зависеть от все большего количества импортируемой нефти (в основном из стран Ближнего Востока) и помог сформировать международные отношения эпохи холодной войны [Mitchell 2011:41–42]. В Пермском крае в 1990-х годах симбиоз корпораций и государства, к которому призывал Сапиро, порождала динамика другого рода: постепенное превращение «ЛУКОЙЛа» в вертикально интегрированную нефтяную компанию, конкурентоспособную на мировом рынке во времена абсолютной непредсказуемости и слабости государства в России. Для жизни в Пермском крае нефть постепенно тоже приобретала статус одной из базовых основ, но совершенно не так, как в послевоенных Соединенных Штатах из знаменитой фразы Уилсона.
Кризис производства
«Пермнефть» вступила в постсоветский период в значительно худшем состоянии, чем нефтеперерабатывающий завод «Пермнефтеоргсинтез». В 1990 году корреспондент одной газеты, беря интервью у начальника геологического отдела «Пермнефти», отметил, что руководители ПНОС ездят по городу в новых «тойотах». «А мы ездим на уазиках», – ответил геолог. Контраст был двойным: яркие, экзотические импортные «тойоты» – и стандартные советские автомобили; асфальтированные пермские улицы, по которым ездили на работу руководители ПНОС, – и разбитые дороги, ведущие к нефтедобывающим предприятиям региона[130]. Из-за особенностей, унаследованных на региональном уровне от социалистического нефтяного комплекса, в нефтяном секторе Пермского края именно переработка, а не добыча первой обрела признаки блеска и гламура.
Состояние «Пермнефти» в начале 1990-х годов вызывало беспокойство по нескольким причинам[131]. Во-первых, большая часть специального оборудования, используемого в буровых работах в регионе, включая буровые трубы, производилась в Азербайджане и на других территориях, прежде входивших в Советский Союз[132]. Раньше система советского централизованного планирования довольно регулярно доставляла это оборудование в Пермский край, но централизованное планирование прекратило свое существование, и поставщики, теперь ставшие зарубежными, практически не интересовались поставками «Пермнефти» материалов, необходимых для ремонта существующих скважин, не говоря уже о бурении новых. Еще год или два «Пермнефть» могла существовать за счет накопленных ранее запасов, но они быстро истощались. Во-вторых, как я отмечал, говоря о Пермской товарной бирже, контроль над ценами на нефть в Пермском крае сохранялся до начала 1992 года, а на практике и некоторое время после этого. Эти цены искусственно занижали для того, чтобы уберечь российскую экономику от дальнейшего падения за счет замедления роста расходов на транспортировку, но они оказали разрушительное воздействие на «Пермнефть», не защищенную от быстрого роста затрат. Поскольку многие потребители – государственные учреждения и промышленные предприятия – не платили ПНОС за его продукты переработки нефти, сам нефтеперерабатывающий завод часто оказывался не в состоянии платить даже искусственно заниженные цены на сырую нефть, что усугубляло кризис. Заработную плату в «Пермнефти» вскоре стали задерживать, ремонтные работы останавливали – так же как эксплуатацию скважин, – а новые разведочные работы резко сокращали. Кроме того, доступные «Пермнефти» обходные пути были немногочисленны. В условиях фиксированных цен невозможно было получить прибыль от скупки и продажи ценных бумаг на Пермской товарной бирже, и, в отличие от многих других товаров, сырая нефть больше не являлась, как в советское время, товаром, на который был стабильный спрос и который легко можно было обменять, поскольку перед тем, как выяснить ее потребительскую стоимость, ее нужно было переработать на заводе. У самой «Пермнефти» не было никаких возможностей обмениваться своими товарами или руководить их распределением, а потому не было и «тойот», которые у ПНОС появились в самом начале 1990-х годов[133].
Третий комплекс проблем касался существенных трудностей в организации и контроле, созданных крушением советской системы. Все, начиная с правовых норм советской эпохи, касавшихся прав на недра, и заканчивая неформальными связями, упрощавшими отношения нефтяной промышленности с окружающими сообществами, вдруг стало
