Но я знал, что не могу сделать этого, да и она никогда так не скажет. Я задавался вопросом, почему она до сих пор не попросила отпустить ее. Значило ли это, что она больше не хочет уходить, что она счастлива? Я не смел надеяться. И по-прежнему вдыхал аромат ее духов — духов, которыми никогда раньше она не пользовалась. Наверное.
— Адриан, почему ты… такой?
— Какой именно?
— Забудь, — она отвернулась. — Прости.
А я вспомнил свою легенду.
— Я всегда был таким. Неужели я настолько уродлив, что противно смотреть?
Она не отвечала мне некоторое время, и не смотрела в мою сторону. На минуту мне показалось, что мы оба забыли, как дышать, и все рухнуло, разрушилось.
Но в конце концов она сказала: — Нет.
Мы оба сделали глубокий вдох.
— Твоя внешность для меня ничего не значит, — продолжила она. — Я привыкла к ней. Ты был так добр ко мне, Адриан.
Я кивнул.
— Я же твой друг.
Мы провели в этой комнате весь остаток дня и даже не притронулись к учебникам.
— Я попрошу Уилла перенести завтрашние занятия на более позднее время, — сказал я Линди.
Под вечер она сняла это зеленое платье и сложила его обратно в коробку. Той же ночью я — в свете луны — тайком пробрался наверх, забрал платье и положил его к себе под подушку.
Учитывая мое звериное обоняние, я без труда чуял легкий аромат ее духов. Где-то я читал, что запахи нередко будоражат воспоминания. Всю ночь платье пролежало в непосредственной близости с моим лицом, и я мечтал о том, как держу ее в своих объятиях, и о том, что она тоже желает меня. Но это было невозможно. Она же сказала, что я просто друг.
Но на следующее утро, когда Линди спустилась к завтраку, с распущенными блестящими локонами, я снова почуял этот аромат.
Это подарило мне надежду.
Комната Линди находилась на два этажа выше моей. Как же было трудно уснуть, зная, что она здесь, рядом, спит одна-одинешенька. По ночам я практически ощущал ее тело, скользящее на белых прохладных простынях. Мне хотелось изучить каждую родинку на ее коже. И теперь я просто не мог успокоиться. Мои простыни казались мне такими горячими, временами потными, неприятными. До боли я желал, чтобы она оказалась в моей постели, представлял ее, лежащую в своей. Я засыпал с мыслями о ней, и просыпался — весь мокрый — на простынях, скрутившихся вокруг моих ног. Я представлял, каково это — прижаться к ней всем телом. Безумно хотел дотронуться до нее. В тот день, когда она примерила платье, я обратил внимание на то, что она смягчилась по отношению ко мне. Как бы то ни было, я знал, что накрасилась она для меня.
— Жаль, что мы не можем ходить в школу вместе, — как-то раз после урока сказала Линди. — Имею в виду, что ты не можешь ходить в ту школу, где раньше училась я.
Она произнесла это, и я понял, что она по-прежнему хочет вернуться туда, но и со мной она тоже хотела бы остаться.
— Мне бы понравилось там?
Было уже за полдень. Я — без лишних церемоний — открыл окно, и лучи света коснулись ее волос, отчего они стали отливать золотом. Я хотел было протянуть руку и дотронуться до них, но не стал.
Она задумалась.
— Скорее всего, нет. Там все богатые и высокомерные. Я так и не стала для них своей.
А я стал. Сейчас меня это удивляло.
— Что сказали бы твои друзья, если бы увидели среди них кого-то вроде меня?
— У меня не было там друзей, — улыбнулась она. — Но я уверена, кое-кто из членов родительского комитета выступали бы против тебя.
Я засмеялся, представив себе эту картину. И абсолютно точно знал, о чьих родителях идет речь — нет, они не имели ко мне никакого отношения. Но это одни из тех, кто не пропускают ни одного собрания, всячески помогают школе и постоянно на что-то жалуются. Им до всего было дело.
Я помог ей собрать книги.
— «Я не желаю, чтобы какое-то чудовище сидело за одной партой с моим ребенком» — вот, что бы выкрикивали они на очередном собрании. «Я плачу этой школе огромные деньги. Вы не можете позволить всяким отбросам учиться здесь».
Она засмеялась.
— В точку.
Положив книги на стол, она устремилась к оранжерее. Это уже стало ежедневной традицией. После уроков мы шли обедать, потом читали, делились прочитанным — такое своеобразное домашнее задание для тех, кто никогда не выходит за пределы дома. Затем мы шли в оранжерею, там она помогала мне поливать и выполнять другую работу.
— Мы могли бы проводить наши занятия здесь, не правда ли, это отличная идея? — сказал я.
— Мне нравится.
— Тебе нужны какие-нибудь цветы? — я спрашивал ее об этом каждый день.
Если те, что стояли в ее комнате, начинали вянуть, мы срезали новые. Это единственный подарок, который я мог ей сделать, единственная вещь, которую она хотела от меня. Я предлагал и другие подарки, но она постоянно отказывалась.
— Пожалуй, да. Если только ты не будешь по ним скучать.
— Мне будет их не хватать. Но я получаю истинное наслаждение от того, что дарю их тебе, Линди, от того, что есть кто-то, кому я могу их подарить.
Она улыбнулась.
— Я понимаю, Адриан, — мы остановились у белой чайной розы. — Я знаю, каково это — быть одиноким. Я была одинока всю свою жизнь, пока… — она замолчала.
— Пока что? — переспросил я.
— Ничего. Забыла, что хотела сказать.
Я улыбнулся.
— Ладно. Какого цвета розы ты хочешь сегодня? В прошлый раз, по-моему, были красные, и, вроде, они стоят не очень долго, так ведь?
Она наклонилась и потрогала белую розу.
— Знаешь, в школе я по уши влюбилась в одного парня.
— Правда? — от ее слов мороз прокатился по моей коже, и мне стало любопытно, знаю ли я его. — И какой он?
— Идеальный, — она рассмеялась. — Типичный парень, на которых постоянно западают девчонки. Красивый. Популярный. Мне казалась, что он еще и умный, но, скорее всего, мне хотелось, чтобы он таким был. Мне не нравилось, что я стала одной из тех, кто клюнул на его внешность. Ну, ты знаешь, как это бывает.
Я отвернулся, чтобы не видеть своих лап на розах. На их фоне и в свете воспоминаний об этом красавчике я выглядел просто омерзительно.
— Это немного странно, — сказала она. — Люди придают такое большое значение внешности, но потом, со временем, когда ты узнаешь кого-то получше, ты перестаешь обращать на нее внимание, ведь так? Просто так они выглядят.
— Ты думаешь? — я придвинулся ближе, представляя, каково это — провести своим когтистым пальцем по ее ушку, коснуться ее волос. — Так как звали того парня?
— Кайл. Кайл Кингсбери. Невероятное имя, правда? Его отец очень известный телеведущий. Каждый раз, когда вижу его на экране, я вспоминаю Кайла. Они так похожи.
