Шам-Шам говорил о непонятном. Почему смеяться — плохо? Почему Ась и Шам-Шам ушли от всех? Бяка почувствовал неприятное волнение и предчувствие беды, но расспрашивать старика не стал, решил сам присмотреться и понять, что же случилось в Большой Тени пять лет назад и зачем Ась послал его сюда с Сяпой.
— Как грустно, — прошептал Сяпа и весело хихикнул.
Бяка удивленно на него зыркнул:
— Так чего ты хихикаешь, раз грустно?
— Муха где? — строго спросил Шам-Шам. — Только что на повидле сидела.
— Букашка с елки? Лиловая? — догадался Бяка.
— Серо-буро-малиновая, — расхохотался Сяпа.
Шам-Шам и Бяка переглянулись. Сяпа просто давился от смеха. Бяка вскочил, обхватил маленького кыша за коленки, перевернул и затряс что было силы. Сяпа чихнул, и из его носа выпорхнула голубая мошка.
— Кыши, — испуганно ойкнул Сяпа, — я что, Смех слопал?
— Проглот, а не медведь, — вздохнул Бяка. — Гризли, они все такие.
И веселая компания со смехом продолжила чаепитие.
ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ПЕРВАЯ
Калитка в лесу
Глупосмешник.
Откуда в лесу калитка?
Бойтесь длиннохвостых!
Привратник Шурша.
Нам пора, — сказал Сяпа, натянул на голову панаму и подхватил барабан. Бяка сложил все остальное в торбочку и благодарно полобунился с Шам-Шамом.
— Я провожу вас до калитки, — ответил тот.
«Откуда в лесу калитка?» — удивился Бяка. Но потом он решил, что это просто стариковские фантазии.
Шам-Шам резво бежал вперед, показывая дорогу. За ним семенил Сяпа с барабаном. Завершал процессию Бяка, обвешанный торбами с пожитками. Сяпу после чая разморило, он то и дело налетал на ягодные кусты и придорожные камни.
«Барабан что-то потяжелел, вроде до чая легче был. Не подложил ли Бяка в мой барабан большой желудь? Просто так, из вредности?» — сердито бухтел про себя малыш. Заслышав его вздохи, Бяка предложил:
— Давай понесу твой бум-бум.
— Не дам, — вдруг заупрямился Сяпа. — Мое предназначение, мой барабан, и нечего к нам примазываться!
Бяка с добродушной улыбкой все же потянулся за барабаном, но малыш не на шутку уперся:
— Лапы прочь! Прочь лапы, кому говорю. Пиявка липучая!
— Это кто пиявка? Это я — пиявка? — оскорбился Бяка. — Ну и тащи свой огромный пузатый барабанище. Ну и надрывайся, глупое злобище.
Сяпа понял, что вспылил зря, но было поздно. День у него как-то разладился. Испугался змеи, потом Смех чуть не слопал. И все из-за него, из-за Бяки. Все время во все вмешивается, руководит. Спрашивается, для чего он спас этого неуживчивого кыша? Шел бы сейчас один, песни бы пел. Ни забот тебе, ни хлопот. Так нет! Того и жди, отчебучит какую-нибудь вредность.
И тут, в продолжение цепи сегодняшних неудач, малыш поскользнулся на задремавшем слизне. Исполнив эффектное сальто, кыш-философ взмыл вверх и кулем рухнул на землю. Натянутое лыко и звонкая береста барабана гулко ухнули. Птица, сидящая на ближайшей ветке молодого клена, увидев это, язвительно расхохоталась.
— Как называется эта птица? — строго спросил Сяпа, вылезая из кучи елового мусора.
— Никак, — сказал старичок. — Ты же знаешь, по кышьим законам, имя любому живому существу дается после первого изданного им звука. А эта птица всегда молчала.
— Теперь, когда немая птица, которую так потрясло звучное падение Сяпы, заговорила, мы обязаны дать ей имя, — весело заметил Большой Кыш.
— При чем тут я? — удивился Сяпа. — Она захихикала оттого, что лиловую букашку склевала, я видел.
— Ну, опять конец тишине, — рассмеялся Шам-Шам. — Что ж, я к этому привык. А давайте назовем эту птичку — Пересмешник?
— Лучше не придумаешь, — согласился Бяка.
— Ну почему же, — буркнул Сяпа, — я предлагаю назвать эту бестолковую, бестактную птицу так: Глупосмешник-над-несчастным-маленьким-кышем-Сяпой.
— Нет времени на обсуждение, — сказал Бяка, — надо спешить.
— Да, надо спешить, знам-те-дело, — согласился старик и остановился. — А вот и калитка.
Действительно, посреди леса стояла криво сколоченная огромных размеров калитка.
— Откуда она тут взялась? — изумился Сяпа.
— Новые Старейшины распорядились. Мир такой большой: ни начала, ни конца не видно. Вот начальство и решило застолбить свои угодья, чтоб никто больше на них не зарился. — Шам-Шам поморщился. — Каждый понимает мир по-своему, и заборы тут городить не к чему. Вот, скажем, рядом с моей хижинкой под кочкой поселился паук. Я его Дреньком зову и облепиховой разминашкой подкармливаю. Он почти ручным стал, на мой голос отзывается. Так вот, ухо-за-ухо, я его вижу, а другие кыши нет, потому как этот паук — время. Я, выходит, время вижу, а кто-то нет. И не научишь этому, как ни пыхти. Вот такая, дрыг-задней-лапой, история…
Сяпа слушал, открыв рот, а Бяка широко зевал. Чего зря мозги теребить, если разговор о ерунде? Шам-Шам, подметив на Бякиной мордочке гримаску скуки, испугался собственной назойливости и смутился.
— Я, пожалуй, пойду. Если что, зовите, — улыбнулся он и приготовился уходить.
— А как позвать-то? — переспросил Бяка.
— Проще простого, знам-те-дело, — отозвался старичок, — как и всех зовут, крикните в любое дупло, в ямку или по крайности в чайник: «Эй, Шам-Шам!» Хотя ваш чайник такой красивый, что и кричать-то в него жалко, лучше шепнуть тихонько.
— Кстати, о чайниках, — сказал Бяка. — Бери его себе на память, раз нравится.
Шам-Шам схватил подарок и крепко прижал к животу.
— Ну, медведь, благодарю, ухо-за-ухо. Мне бы тоже что-нибудь вам подарить… — засуетился старик. — Жаль, расписных камешков с собой не взял.
— А… Так это ты блинчики-веселяшки по берегу разбрасываешь? — догадался Бяка.
Старик застенчиво кивнул. Большой Кыш порылся в кармашке и достал камешек с Крохой.
— Не знал, понимаешь, что твой. Подобрал, думал ничей.
— Теперь он твой. Да, вот еще: не доверяйте длиннохвостым! — сказал Шам-Шам и засеменил прочь.
Кыши стояли и смотрели ему вслед до тех пор, пока Шам- Шам не скрылся в подлеске.
— А? — спросил Бяку Сяпа.
— Ага, — ответил тот. — Зря мы наврали ему про медведей. Э-э-э! — Бяка расстроенно крякнул.
— Да уж! — вздохнул Сяпа, подошел к калитке и, упираясь в нее плечом, натужно прошептал: — Не открывается!
— А обязательно через калитку надо проходить? — поинтересовался Бяка.
— А как еще можно? — удивился Сяпа.
— Можно обойти, забора-то нет. Отвернемся и пройдем тихо сторонкой, будто ничего не видим.
— Правильно! — неуверенно сказал малыш. — Шнырнем, и все.
Сяпа шагнул в сторону, огляделся, но в последний момент струсил и сунулся лезть через щелястые, занозистые доски. Застряв барабаном, он жалобно пискнул и поник. Бяка, с ухмылкой наблюдавший за действиями друга, укоризненно покачал головой, достал Сяпу вместе с музыкальным инструментом из щели и, подхватив на плечо обоих, быстро обогнул препятствие.
— Мы в Маленькой Тени живем тихо, ничего не знаем, — оправдывался Сяпа. — У нас там все просто. Где хотим, входим в лес, где хотим, выходим… Здесь совсем по-другому. А мы нарушаем.
— Лучшее, что можно сделать с глупыми правилами, так это нарушить их. Превратили лес в помойку, натащили хлама. Сначала калитку поставят, потом к ней забор приделают, умники! Смех прогнали — ума лишились.
Слева раздался грозный храп. Кыши хотели броситься наутек, но передумали и вернулись назад. Заглянув под куст барбариса, они обнаружили спящего там крупного вислоухого кыша.
— Ты кто? — тряхнул его за плечо Бяка.
— Шурша я, Привратник, — сиплым спросонья голосом ответил тот и нехотя поднялся. — На должности. При исполнении. Уполномочен. А вы кто?
— Бяка и Сяпа из Маленькой Тени, — испуганно отозвался Сяпа, загипнотизированный большими деревянными пуговицами на красном жилете чиновника. В Маленькой Тени ни у кого пуговиц не было. Узрев такую красоту, маленький кыш до кончика хвоста прочувствовал, что впереди их ждет странный и незнакомый мир.
ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ВТОРАЯ
Кто? Куда? Зачем?
Что такое ба-ра-бан?
От чего пухнет голова?
Мухой меньше, мухой больше…
Ушастый Шурша стал Привратником совсем недавно. И таможенного опыта у него было не больше, чем у свежевылупившегося кышонка. Но природная подозрительность помогла ему сразу распознать в Бяке и Сяпе чужаков.
— С холма притопали, короткохвостые? — грубо осведомился он, беспрестанно шевеля развесистыми ушами и сердито подергивая неестественно длинным хвостом.
Задавать вопросы при встрече, не полобунившись? Это было весьма невежливо.
— По хвосту встречают, по уму провожают, крыс ушастый, — напружинился Бяка, услышав пренебрежение и надменность в голосе Привратника.
