Ближайшие из французов, остановившись всего в четверти мили, прогуливали коней по полю или стояли на месте, разглядывая небольшое английское войско. В тусклом вечернем свете лесные заросли справа и слева казались совсем черными. Кое-кто из лучников, вкопав колья, уходил в лес, чтобы опорожнить кишки в густых зарослях боярышника, падуба и лещины; остальные разглядывали французов. Хук решил, что Том Скарлет прав. Врагам только и оставалось, что хохотать: на каждого англичанина и без того приходилось по четыре-пять французов, а отряды к северной оконечности поля все прибывали. Хук опустился коленом на влажную землю, осенил себя крестным знамением и принялся молиться святому Криспиниану. Молились и другие: на поле виднелись десятки коленопреклоненных лучников и латников. Среди обреченного на гибель войска ходили священники, раздавая благословение. Хук, открыв глаза и разглядев на поле французов, представил себе их презрительный хохот при виде жалкой армии, которая вначале бросила им вызов, затем попыталась скрыться, а теперь оказалась в ловушке.
— Спаси нас, — молился он святому Криспиниану, не получая никакого отклика: должно быть, молитва терялась где-то в пустой темной бездне, открывающейся за грозными тучами.
Дождь припустил уже всерьез. Ветер стих, холодные капли сыпались на лучников густо и злобно, так что стрелки спешно снимали тетиву с луков и прятали ее под шапки и шлемы, чтобы не промокла. Английские герольды выехали вперед строя, навстречу французским, и Хук увидел, как они кланяются друг другу, не сходя с коней. Чуть погодя английские герольды поскакали обратно, серых коней от копыт до брюха покрывала грязь.
— Сегодня боя не будет, — принес весть сэр Джон. — Остаемся на месте. Костров не жечь! Не шуметь! Враг снизойдет до битвы завтра поутру, так что постарайтесь поспать. Сегодня боя не будет!
Командующий поскакал дальше вдоль строя лучников, его голос постепенно растворился в яростном шуме дождя.
Хук все еще стоял на одном колене.
— Я буду сражаться в твой день, — сообщил он святому, — в твой праздник. Не оставь нас. Сохрани Мелисанду. Сохрани нас всех, прошу тебя, молю во имя Отца. Доведи нас до дома невредимыми.
Ответа не последовало, до ушей Хука донесся лишь шум ливня и дальний раскат грома.
— На коленях ползаешь, Хук? — издевательски осведомился Том Перрил.
Хук встал и повернулся к врагу, однако Том Эвелголд уже втиснулся между двумя лучниками.
— Хочешь поговорить с Хуком? — с вызовом спросил он у Перрила.
— Хочется верить, завтра ты выживешь, Хук, — бросил тот, не обращая внимания на Эвелголда.
— Надеюсь, завтра выживем мы все, — ответил Хук.
Несмотря на лютую ненависть к Перрилу, ему не хотелось затевать драку в дождливых промозглых сумерках.
— Остались кой-какие счеты, — продолжил Перрил.
— Это точно, — согласился Хук.
— Ты ведь убил моего брата, — заявил Перрил, не сводя глаз с Хука. — Не признаешься, но ведь убил! И смерть твоего братца ничего не искупает. Я кой-что обещал матери, и ты-то знаешь, что это за клятва.
Со шлема Перрила стекали капли дождя.
— Вы должны простить друг другу, — вмешался Эвелголд. — Завтра битва, нам не до вражды — врагов и так всем хватает.
— Я обещал, — упрямо повторил Перрил.
— Матери? — не утерпел Хук. — Обещания шлюхам считаются клятвой?
Физиономию Перрила перекосило, однако он сдержался.
— Ей вся ваша семейка поперек горла, мать только и ждет, пока вы перемрете. А ты остался последний.
— Французы, скорее всего, завтра ее и осчастливят, — заметил Эвелголд.
— Или они, или я, — кивнул Перрил, не сводя глаз с Хука. — Но я не стану тебя убивать, пока не кончится бой — вот что я хотел сказать. Ты и так со страху помираешь, — осклабился он, — тебе не до того, чтоб за спину оглядываться!
— Ты свое сказал, — прервал его Эвелголд. — Теперь вон отсюда.
— Перемирие? — предложил Перрил, словно сентенара тут и не было. — До конца битвы?
— Я не буду тебя убивать до конца битвы, — согласился Хук.
— И сегодня тоже, — добавил Перрил.
— И сегодня тоже.
— Ну так спи спокойно, Хук. Может, это твоя последняя ночь на земле, — бросил Перрил и повернулся прочь.
— За что он тебя ненавидит? — спросил Эвелголд.
— Еще с деда повелось. Просто вражда. Просто ненависть между Перрилами и Хуками.
— Ну, завтра к вечеру вас обоих уже не будет, — мрачно заявил сентенар. — Да и никого из нас. Так что перед битвой исповедуйся и причастись. Твои сегодня в карауле вторыми, заступаешь после Уолтера. Идти до середины поля, — сентенар кивнул на распаханную землю, — не шуметь. Ни криков, ни песен, ни музыки.
— Почему?
— Откуда я знаю, прах тебя побери? Если шуметь будет рыцарь или латник — король отберет у него коня и доспехи, если лучник — ему отрежут уши. Приказ короля. Так что ступай в караул, и Бог тебе в помощь, если нагрянут французы.
— Ночью ведь не нагрянут?
— Сэр Джон сказал, что не должны. Но велел выставить караулы. — Эвелголд пожал плечами, словно считал, что от караулов не будет проку, и, не говоря больше ни слова, ушел.
Пока не сгустилась тьма, французы все подъезжали посмотреть на врага, но смеха за дождем было не слышно. Назавтра наступал праздник святых Криспина и Криспиниана — последний день жизни, как считал Хук.
* * *
Ливень не переставал всю ночь. Под холодными потоками дождя сэр Джон Корнуолл перебежал к дому в Мезонселле, где располагался Генрих. В задымленной комнатушке сидели младшие братья короля — Хамфри, герцог Глостерский, и Томас, герцог Йоркский, — и никто не знал, где искать короля Англии.
— Должно быть, он молится, сэр Джон, — предположил Йорк.
— Бога сегодня просто заваливают молитвами, ваша светлость, — мрачно отозвался тот.
— Влейте и свой голос в общую какофонию, — ответил герцог.
Внук Эдуарда Третьего и кузен Ричарда Второго — того самого, чей трон узурпировал отец нынешнего Генриха, — Йорк сумел доказать свою преданность сыну узурпатора и теперь из-за набожности, какой отличался и сам Генрих, пользовался безграничным доверием короля.
— Возможно, его величество испытывает настрой своих воинов, — добавил он.
— Настрой у воинов какой надо, — кивнул сэр Джон. В присутствии герцога, из-за учености и набожности выглядящего слегка отчужденно, он ощущал некоторую неловкость. — Они продрогли, промокли, отчаялись, измучились голодом и болезнью — и все же завтра будут сражаться как бешеные псы. Не хотел бы я оказаться их врагом.
— Вы бы посоветовали… — начал было Хамфри Глостерский, но запнулся и решил не продолжать.
Сэр Джон догадался, что за вопрос повис в воздухе: посоветовал бы он королю бежать под покровом ночи? Разумеется, не посоветовал бы, но вслух командующий этого не сказал. Король не станет скрываться. По крайней мере, сейчас. Сейчас Генрих уверен в особой Божьей милости и утром будет ожидать от Него доказательств в виде чуда.
— Вашим светлостям пора облачаться в доспехи, — заметил сэр Джон. — Я вас оставлю.
— Передать что-нибудь его величеству? — спросил герцог Йоркский.
— Пожелание Божьего благословения, — ответил сэр Джон.
На деле он приходил посмотреть на настрой Генриха, хотя и не сомневался в королевской решимости.
Попрощавшись с герцогами, он вернулся в коровник, где ему устроили ночлег. Какой бы тесной и вонючей ни была доставшаяся ему лачуга, другим повезло еще меньше: войску пришлось ночевать на стылом ветру, под ливнем с громом и молниями.
Дождь колотил по ветхой крыше, просачивался сквозь солому и капал на пол, где еле тлеющий огонь больше дымил, чем грел. Оружейник Ричард Картрайт, спокойным благородным лицом больше похожий на священника, чем любой священник, уже ждал командующего.
— Вы позволите, сэр Джон? — спросил он со своей обычной старомодной вежливостью.
— Приступайте, — кивнул сэр Джон, бросая к огню промокший плащ.
Доспехи, которые командующий снял только вечером, уже были высушены, отчищены от ржавчины и отполированы. Сухими лоскутами, хранившимися в мешке из конской шкуры, Картрайт принялся вытирать плотно облегающие штаны и куртку сэра Джона, некогда сшитые в Лондоне из тонкой оленьей кожи и стоившие целое состояние.
Командующий, стоя с вытянутыми руками, по обыкновению ушел в свои мысли и не обращал внимания на молчаливого Картрайта, втирающего в оленью кожу целые пригоршни шерстяного воска, чтобы доспехи легче скользили по коже и не затрудняли движений. Сэр Джон, вспоминая турниры и битвы, подумал о том боевом азарте, который обычно ощущался перед боем, однако сейчас он не чувствовал ни азарта, ни волнения. Стучал по крыше дождь, резкий ветер забрасывал в дверь холодные брызги.
