ее на следующее свидание вернешь?
Михайла посмотрел лукаво, дерзко... от такого взгляда бабы в полон строем сдавались, и эта тоже не умнее. Побелела, покраснела закивала, как лошадь. И ни слова о том, что мошна не его, а краденая. То-то же! И нечего тебе о таком думать, лучше мы продолжим.
— Я как тебя, боярышня, увидел, так только тебя одну и видел! Других не замечал...
Аксинья цвела и млела, Михайла разливался, что весенняя река, а попутно и про Устинью вопросы задавал. Только по-умному.
Не в лоб, нельзя так. Видно же, что девка на сестру злобится.
В обход надобно, осторожно.
К примеру.
— Неуж ты еще не сговорена? К такой красавице женихи ломиться должны, ворота обивать. Или просто старшую хотят прежде выдать?
— Хотят, — кивнула Аксинья, умалчивая о том, что женихов-то и рядом у нее нет.
— Так небось, отец присмотрел кого. Скоро и тебя, боярышня, посватают, уверен я в том. А мне останется лишь плакать горестно...
— Не присмотрел, — утешила Аксинья несчастного страдальца. — У нас род боярский, древний, абы за кого отец нас не отдаст.
Не то, чтобы Михайлу это утешило. Но — сойдет покамест. Главное, что его красавица пока не сговорена. Остальное порешаем.
Конечно, за одно свидание он у Аксиньи много не узнал. Да и не собирался, правду говоря.
Будет еще время, будет еще место. Сейчас он просто, посмотреть пришел, оглядеться, да, и про кошель свой напомнить. А заодно придумать, как следующую встречу обустроить.
Согласится ли боярышня?
Она уже на все согласна. Вздумай он ей сейчас юбку задрать — даже не пискнула бы. Да только Михайле не она нужна, он за другой добычей охотится.
И своего добьется. Его верх будет, он точно знает.
Михайла целовал руки одной девушке, и думал о другой.
Его время еще придет.
Глава 6
Из ненаписанного дневника царицы Устиньи Алексеевны Заболоцкой.
Если смотреть по святцам, прабабушкой мне Агафья Пантелеевна не является. Скорее, прапрабабкой. Она была сестрой моего прапрадеда.
Замуж ее не выдали — в ней сила проснулась. Но и волхвой она не стала.
Для этого надо было от всего мирского отказаться, а Агафья на то оказалась не способна.
Или нет?
В той, прежней жизни я редко задавалась такими вопросами.
Прабабушка просто есть.
Что было в ее жизни, чем она занимается, чем интересуется, был ли у нее любимый... детей, вроде как не было. Или я об этом не знала.
Много ли мы знаем о своих родных?
Только то, что они согласны нам показать.
Впрочем, кровь у нас общая. Так что и во мне могла проснуться сила. Но откуда что взялось?
Кто был первым в нашем роду? Я этого ничего не знала. В той жизни не знала, в этой наверстать постараюсь. Знания — это сила, это оружие, это щит и клинок.
Теперь я не встречу врага безоружной.
Чем дальше, тем больше я понимаю, что враг все-таки был.
И я, и ОН, и Фёдор, и даже подонок Михайла — все мы стали марионетками в чьем-то спектакле. Кто-то стоял за нами, кто-то дергал за веревочки.
Кто?
Я не знаю.
Я только собираюсь вытащить этого паука на живой свет, и придавить. Насмерть.
Справлюсь ли я?
У меня просто нет выхода. Я — должна. И ради себя, и ради него...
Я уже иду, любимый. Я иду к тебе...
* * *
— УБИИИИИЛИИИИИ!!!
Истошный крик несся над Лембергской улицей, разрывал уши, ввинчиваясь в голову, вырывая слезы из глаз.
— ДЕТОЧКУ, РОДНЕНЬКУЮ, УБИИИИИЛИИИИИ!!!
Что уж там, Элизу на Лембергской улице хорошо знали. Кто в лицо, а кто и по другим местам.
Нашли ее достаточно быстро, стоило только рассвести, и поднялась тревога.
Кто-то сбегал и за Магрит.
Та прилетела резвой ногой — и началось...
Все же доченька, первенка... пусть и непутевая, да материнское сердце обо всех равно болит. Ой, дочка-доченька, горе-то какое....
Женщина выла и раскачивалась над трупом дочери. Люди смотрели с сочувствием.
О самой Магрит никто и слова дурного сказать не мог, понятно же, не виновата баба.... Бывает так.
Муж помер, она не по рукам пошла, честно овощи выращивает, торгует кой-чем... это достойно. А что дочь у нее гулящая оказалась... так и это не в осуждение. Воспитывала Маргит ее, как всех, лупила в меру, а вот — уродилось. Да прежде, чем в чужой огород камни швырять, в своем оглядись-ка?
То-то и оно, мало кто без греха. Где муж жену учит, где сам к таким же, как Элиза, бегает. И все о том знают.
Так что на Магрит смотрели понимающе. Если б Элиза чью семью разбила, мужика увела, свадьбу порушила — дело другое. Тут бы на нее обида была. А она попросту не успела. Вот и получилось, вроде как гулящая, да безвредная, пусть ее.
А уж сейчас, когда молодую девчонку убили, да так страшно, придушили...
Как тут не посочувствовать?
Тут и священник заявился, тут и глава лембергской общины пришел...
Священник занялся своим прямым делом. Кивнул жене, та осторожно отстранила Магрит от трупа, и принялась утешать, воркуя, что 'Бог дал, Бог взял'. Священник же осмотрел тело.
— Явно убита. Может, кто-то из ее.... Клиентов. А может, и грабители.
Осмотрел тело и глава лембергской общины, Пауль Данаэльс. Покачал головой.
— Я бы сказал, что у нее была хорошая ночь. Потом она либо пошла домой, либо... да, кто-то из клиентов. Надо будет узнать в веселом доме...
— Не приходила она ко мне в тот вечер, — Лилиана Геррен, хозяйка веселого дома, понятно, не могла остаться в стороне от события. — Не было ее. Элиза иногда без меня клиентов брала, я не препятствовала, ее дело, ее риск.
Священник и глава общины переглянулись.
Опять-таки, можно понять, дело житейское. Если ты работаешь под крылышком у Лилли, ты ей платишь процент. То есть восемьдесят процентов ей, двадцать тебе. Но за тебя вступятся.
А если ты работаешь сама...
Деньги твои. Но и риск твой, и проблемы твои, и защитить тебя некому.
— Элиза! Боже мой, какое горе!
Руди Истерман выглядел так, что никто бы не засомневался в его потрясении. Волосы всклокочены, глаза больные. Он протолкался через толпу — и упал рядом с телом на колени.
Мужчины переглянулись.
Что Элиза к Истерману захаживала, все знали. Но Руди в том не укоряли. Бывает...
Отношение к нему, правда, было двояким. Вроде как приличный человек, но ни жены не завел, ни детей. Один,
