переложением «Заката западной цивилизации» Освальда Шпенглера. Ответной реакцией на катастрофизм стал роман коммуниста Бруно Ясенского «Я жгу Париж», который можно считать ранним образцом постапокалипсиса. Поэт Антоний Слонимский, которого жизнь сталкивала и с Лемом, и с Хемаром, также оставил после себя два фантастических произведения: «Торпеда времени», в которой он высмеял любителей исправлять прошлое, между делом упредив «И грянул гром» Брэдбери, и «Два конца света» – аллегория наступающего тоталитаризма, поданная в духе бульварных историй о безумных злодеях, жаждущих подчинить себе мир (эта вторая вышла в 1937 году и больше не переиздавалась). Пользовались успехом сочинения о спиритах, магах, всякого рода мистика. К этому направлению принадлежали чтимый Лемом Грабиньский, упоминавшийся уже Ежи Хулевич и дипломат Станислав Балиньский. Одним из самых плодовитых авторов научной фантастики в чистом виде был Феликс Бурдецкий, описывавший технологические достижения будущего. В романе 1931 года «Вавилон» он предрек орбитальные полеты, высадку на Луне, объединение Европы и овладение атомной энергией. Однако книги Бурдецкого не обладали художественными достоинствами – это были главным образом описания технических достижений и ничего больше. Бурдецкий дожил до 1991 года, но все послевоенные годы провел в эмиграции, так как при немцах стал коллаборационистом и призывал к союзу с Третьим рейхом против Советов. После освобождения страны все его книги были запрещены, а творчество забылось. Но самый известный фантастический роман, написанный поляком, появился не в межвоенное двадцатилетие, а куда раньше, в 1903 году, и вышел он во Львове. Это «На серебряной планете. Рукопись с Луны» поэта-декадента Ежи Жулавского. Позднее Жулавский продолжил свой роман, превратив его в трилогию, а много позже внучатый племянник писателя, режиссер Анджей Жулавский, снял новаторский фильм «На серебряной планете»[308].
Наконец, в первые послевоенные годы в Польше, кроме произведений Лема, успели выйти еще несколько вещей в фантастическом жанре: «Схрон на Замковой площади. Роман о Варшаве в 1980 году» 66-летнего дипломата и экономического журналиста Анджея Земенцкого; «Биржа прекращает работу» 29-летнего журналиста паксовской прессы Зыгмунта Штабы и «Внимание! А.Р.7. Роман об атоме» 65-летнего театрального деятеля Казимира Врочиньского, который еще в Российской империи на пару с Лесьмяном стоял у истоков Артистического театра, а потом в независимой Польше помогал Слонимскому, Тувиму и Бжехве организовать польское авторское общество ZAiKS. «Схрон» и «Биржа» вышли в 1947-м, «А.Р.7» – в 1948 году. Первый описывал эффект Рипа Ван Винкля, два других – чудесные изобретения. Причем «Схрон» в 1951 году попал в список запрещенной литературы, хотя удовлетворял критериям соцреализма: там без конца описывались технические диковины будущего, но вот действие происходило отнюдь не при коммунизме, а в кооперативной республике, возникшей после очередной мировой войны[309]. Та же судьба постигла «Людей атомной эры» 40-летнего журналиста Романа Гайды: написанные в 1948 году, они прорвались через сито цензуры лишь десять лет спустя… чтобы получить разнос от критиков[310]. Наконец, в один год с «Астронавтами» вышло дебютное произведение 31-летнего писателя Мариана Леона Белицкого «Бактерия 0,78» об опасности бактериологической войны. Все эти произведения, включая и ранние лемовские, не привлекли к себе особенного внимания. Куда больший успех ждал изданную в 1946 году «Академию пана Кляксы» признанного мастера Яна Бжехвы. Но это была все же детская сказочная фантастика, хотя и имевшая некоторые черты научной. Важным событием должен был стать выход антологии польской фантастической новеллы, составленной Юлианом Тувимом[311]. Но в первом томе, изданном в 1949 году, упор делался на произведения рубежа XVIII–XIX веков, а второй уже не увидел света.
Лем был не единственным, кто обратился тогда к теме межпланетных путешествий. Напротив, это был скорее тренд и чуть ли не общественный заказ. Еще в 1948 году были созданы сразу два произведения о полете на Венеру: «Внеземные миры» Уминьского и «На пасмурной звезде» 48-летнего журналиста Мечислава Кшепковского. Но первое зарубила цензура (оно вышло лишь спустя восемь лет), а второе, написанное по лекалам Жюля Верна, даже для того времени выглядело слишком архаичным[312]. В 1952 году на страницах журнала Horyzonty Techniki («Горизонты техники») публиковались фрагменты романа «Луна в первый раз» авторства Леонарда Жицкого – 54-летнего журналиста и писателя, автора книг для юношества в довоенной Польше. Жицкого, однако, подвело пренебрежительное отношение к науке, из-за чего его произведение так и не было издано отдельной книгой и кануло в Лету. Через год увидела свет первая часть космической трилогии 30-летнего ветерана АК Кшиштофа Боруня и его ровесника Анджея Трепки «Погубленное будущее» о полете к Проксиме Центавра. Но их роман сильно проигрывал «Астронавтам» художественностью: персонажи оказались слишком ходульны, а сюжет – абсурден и примитивен.
Вот так и получилось, что именно Лем задал стандарт польской фантастики. Спустя двадцать лет одна из исследовательниц польской литературы напишет: «<…> Его творчеству не предшествовала практически никакая польская традиция, к ней неприменимы читательские навыки и привычки. Неприменимы потому, что в сознании читателей единственным предшественником Лема был Ежи Жулавский со своей известной только по заголовку, но не читанной никем „лунной трилогией“, а особенно ее первым томом – „На серебряной планете“»[313].
Может показаться странным, что директор издательского концерна не только согласился побеседовать с неизвестным автором, но и подписал с ним договор. Гаевская предполагает, что встреча была организована кем-то из друзей Лема, у которого заканчивался срок кандидата в члены СПЛ и которому грозила служба в армии[314]. Быть может, так и было. А может, Лем просто попал в струю. Сам по себе заказ начинающему литератору не был чем-то из ряда вон выходящим: например, 26-летний Тырманд, издав в 1947 году один-единственный сборник рассказов, спустя семь лет, помыкавшись по разным газетам, точно так же – по заказу «Чительника» – создал криминальный роман «Злой», который принес автору славу.
В разговоре с Бересем Лем поведал, что признался Паньскому в увлечении творчеством Уэллса, Верна, Уминьского и Грабиньского[315]. Последними двумя не исчерпывалось его знание польской фантастики. В работе «Фантастика и футурология» он также обнаружил знакомство с трилогией Жулавского и «Торпедой времени» Слонимского. Но как они могли помочь в написании фантастического произведения, подходящего требованиям Народной Польши? Никак. Поэтому Лем воспользовался опытом советской литературы, уже выработавшей схемы для научной фантастики, и в качестве ориентира использовал роман Григория Адамова «Изгнание владыки», опубликованный в Польше в 1950 году[316].
«Астронавты» увидели свет уже на следующий год, причем сразу и на страницах прессы (в органе Союза польской молодежи Sztandar Młodych («Штандар млодых»/«Знамя молодых»)), и отдельным изданием. Успех был неописуемый, тем более что подписка на «Штандар млодых» для
