ее продолжали, как только в кармане заводился лишний полтинник.
Брат отцом гордился, считал, что для него нет невозможного. Я же ценил в нем положительно заряженный демократизм, на который сам был не способен. Я просто не владел стилем в том смысле, который вкладывал в это понятие Григорий Померанц: «стиль — это установка на разговор с известного рода людьми…». «Булгаков не желает разговаривать с Шариковыми, — писал Померанц, — и демонстративно хранит язык старого режима, звучавший в 20-е годы как белогвардейская провокация». «Люди известного рода» (или родов) вызывали все, что угодно — брезгливость, ненависть, удивление, скуку — но только не желание искать с ними общий язык, общий «стиль». Позднее я буду утешать себя тем, что это и есть мой стиль. Слава Богу, я не подвержен «компаративным» комплексам. И не потому что с детства ощущал свою индивидуальность и неповторимость. Просто распознавание собственного почерка, характера, персональных достоинств и слабостей — залог уверенности и душевного покоя, которых мне хронически не хватало. В конце концов, Богу никто не мешал сотворить меня Семеном Аркадьевичем, но он сделал меня Леонидом Семеновичем. Установка на собеседника — несомненно искусство, дар, но закрепленная за мной роль, пусть неясная, пусть косноязычная в восприятии отдельно взятого зрителя, все равно останется на совести Создателя этого бездарного спектакля под названием «жизнь». Моя задача — не онеметь при виде зрительного зала, не забыть текст.
Шариковы — из другого «профсоюза». Я насмотрелся на них и натерпелся от них. Не хочу (и не умею) быть похожим на них ни экстерьером, ни голосом, ни «стилем».
Еще меньше увлекал меня миф о творческой интеллигенции, за которой, якобы, последнее слово в преображении личности и общества. Да, интеллектуалы умели лучше выразить мысль, внятно, без партийной фени и мата, но дыхания и моральной выносливости у них хватает только на половину дистанции. С воодушевлением колются и раскалываются. Вчерашняя фронда кормится от Литфонда.
После отсидки отец во второй раз женился. Мама противилась нашему появлению в его доме и контактам с новой женой, призывая к бойкоту за все его прегрешения. Я пытался втолковать ей, что плохой мир лучше хорошей войны и что рано или поздно он это поймет (с нашей же помощью). Она горько усмехалась и произносила загадочную фразу:
— Все равно ночная кукушка дневную перекукует.
Отец родился в семье сапожника (как Сталин). Аарон (Аркадий Григорьевич) Махлис в 20-е годы возглавлял артель Промкооперации в Воронеже и гордился знакомством с Лазарем Кагановичем, когда тот стоял во главе ЦК Союза кожевенников. Дед умер за пять лет до моего рождения. Его родной брат Аврум в 1919-м уехал за границу. Больше о нем не слышали. Бабушка Елизавета Давыдовна (баба Лея) была родом из Гродно, жила в Харькове, видел ее лишь пару раз. Семья часто переезжала с места на место: старший сын Володя родился в Белостоке, мой отец — в Елань-Колене. Всего нарожали семерых. Жили в Одессе, Самаре, Воронеже. В 1929 году отца делегировали в Москву на Всесоюзный слет пионеров. После семилетки Семен освоил профессию механика по ремонту счетных и пишущих машинок. Закончив вечерний рабфак, он поехал в Москву поступать в институт. Поступить не удалось. Зато его принял лично комсомольский вождь Александр Косарев и лично же подписал рекомендацию ЦК Комсомола. По этой путевке отца приняли на работу в только что созданную редакцию «Последних известий» Всесоюзного радиокомитета, где он сдружился с Юрием Левитаном и Вадимом Синявским. Как раз заканчивалась реорганизация системы радиовещания и партийного контроля за ним. Л.П.Каменев и Н.К.Крупская уже давно требовали усилить цензурные радиобарьеры, а теперь Сталин решил подмять под себя стратегию радиовещания, переподчинив его в 1933 году Совнаркому.
Жить было негде, но Семену разрешили расстелить матрац на полу одной из студий, которые тогда размещались в здании Центрального телеграфа.
Неплохо складывались дела и у его старшего брата Захара, тоже пошедшего по журналистской стезе. Захар поступил на работу в «Правду» и в 1934 г. стал корреспондентом газеты по Ивановской области. Соскучившись, Елизавета Давыдовна решила навестить сыновей. Постоянных адресов у нее не было и быть не могло. Баба Лея, которая не шибко владела языком титульной нации, прямо с вокзала отправилась в редакцию «Правды». На проходной состоялся такой разговор:
— Вы к кому, гражданка?
— Моя сына…
— У нас работает ваш сын? А как его зовут?
— Мэхлис.
Охранники смущенно переглянулись и, пошептавшись, стали куда-то звонить. Пришел начальник кадров. Диалог повторился. Женщину ввели в комнату с диванами, заботливо усадили и просили подождать несколько минут. Начальник направился к телефону и набрал номер главного редактора газеты. По иронии судьбы, этот пост по совместительству занимал зав. отделом печати ЦК Мехлис. Лев Захарович очень удивился и приказал доставить «маму» к нему. Войдя в кабинет, баба Лея внимательно оглядев присутствующих, громко констатировала:
— Это не моя сына.
Когда разобрались, Мехлис приказал разместить гостью в гостинице 3-го Дома Советов на Божедомке, где останавливались делегаты съездов, и срочно вызвать из Иваново Захара. Вечером семья была в сборе.
В ВРК отец не проработал и года. В ноябре 1934-го молодого выдвиженца назначили уполномоченным Всесоюзного радиокомитета по Калмыкии. Даже не обладая управленческим опытом, 19-летний Семен осознал перспективность такого назначения. Подальше от начальства и неограниченные полномочия, пусть даже в масштабах маленькой Калмыкии, — что может быть лучше? Но начинать надо было на пустом месте. Он с энтузиазмом закатал рукава — предстояло наладить контроль за региональной системой связи, провести радиофикацию в улусах и хотонах, отстроить с нуля инфраструктуру связи, нанять редакторов и дикторов, секретарш и машинисток, артистов и операторов. Радиостанции еще не было. Все передачи первое время шли по проводам. Но ровно через год прозвучали первые позывные новой радиостанции, оснащенной мощным, по тем временам, передатчиком РВ-48. А в ноябре 1935 был утвержден и первый председатель только что созданного Комитета по радиофикации и радиовещанию при СНК КАССР — Семен Аркадьевич Махлис. Степняки услышали голоса местных артистов, поэтов, передовиков-стахановцев. В это трудно поверить, но и новости, и все передачи общественно-политического характера, и радиопостановки, и музыкальные программы выходили в прямом эфире. И это при том, что вещание уже повсюду находилось под цензурным и политическим контролем «агитпропа» ЦК ВКП(б), Реперткома, Главлита и Политконтроля ГПУ. Еще 10 января 1927 года было принято постановление «О руководстве радиовещанием», где в пункте 2 сказано: «Установить обязательный и предварительный просмотр парткомитетами планов и программ всех радиопередач», а пункт 4 предписывал: «Принять меры к обеспечению охраны микрофонов, с тем чтобы всякая передача по радио
