озадаченный, — пойди к благодетелю Губио и откровенно всё ему изложи.
Леонсио не стал ждать. Он с великим уважением подошёл к нашему Инструктору и просто, без обиняков, объяснился:
— Друг мой, я только что узнал, с какой преданностью ты мобилизуешь силы в пользу созданий, отдалённых от добра, таких как мы, чувствующих к себе всеобщее презрение. Именно поэтому и я пришёл просить твоей незамедлительной помощи.
— И чем мы можем быть полезными? — вежливо осведомился ориентер.
— Вот уже семь долгих лет, как я по другую сторону могилы. Я оставил в мире свою жену и новорожденного ребёнка. Я прибыл сюда ещё молодым, истощённым до изнеможения от трудной работы в поисках лёгких денег. Я действительно получил их, после чего сбежал с большим банковским депозитом, который вплоть до сегодняшнего дня держит мою супругу впроголодь. Отчаяние, напрасная надежда вернуть себе тело, которое я покинул, затронутое тщеславие — всё это превратило меня в бесчеловечного помощника, которым так гордится Грегорио, наш руководитель… Но горе мне! Я думал, что являюсь единственным обладателем прелестей женщины, которую я обожал! Два года тому назад моя несчастная Авелина начала обращать внимание на соблазнительные предложения одного врача, который воспользовался органической хрупкостью моего сына, чтобы внедриться в мысли бедной матери, молодой вдовы. Когда его позвали оказать помощь малышу вследствие незначительного инцидента, профессионал быстро сообразил насчёт материальных благ желаемой жертвы. И с тех пор он непрестанно осаждал мою супругу и начал травить моего малыша, постепенно, с помощью наркотиков, которые он выписывал ему, осуществляя свой коварный план. С течением времени ему удалось получить то, чего он ждал от Авелины: денег, иллюзий, удовольствий и обещания стать его женой. Думаю, что брак свершится через несколько дней, и я уже смирился с этим фактом, потому что воплощённая душа живёт под плотной тканью кошмаров и требований. Но чувствуя в моём сыне мощного конкурента насчёт того, что было мной накоплено, преследователь пытается потихоньку устранить его, расчётливо и неблагодарно крадя у него возможность жить для достойного и счастливого будущего.
Он прервался на несколько мгновений и взволнованно продолжил:
— Откровенно говоря, мне стыдно, что я должен молить о милости, которой не заслуживаю, но такой развращённый дух, как я, просящий о спасительных мерах для тех, кого он любит, хранит осознание его собственного невезения во зле, который он выбрал на своём пути… Благодетель, смилуйся! Мой бедный Анжело у края могилы… Я думаю, его физическая смерть произойдёт через несколько дней, если дружеские руки не помогут нам в этом. Я уже сделал всё, что в моих силах, но я являюсь частью фаланги зловредных существ, а зло никого не спасает и не делает лучшим.
Губио хотел ответить, но Элои опередил его и, к нашему великому удивлению, без церемоний спросил:
— А кто он, этот врач? Как имя того человека, который находится на грани детоубийства?
— Его зовут Фелицио де…
Когда он произнёс фамилию, моему компаньону пришлось опереться на меня, чтобы не упасть.
— Это же мой брат! — вскричал он. — Это мой брат…
От сильных эмоций у него побледнел, и тревожное ожидание охватило нас. Но Губио, с характерным для него возвышенным спокойствием, взял Элои за руку и спросил:
— И какой же несчастный не является нашим страждущим братом?
Разумная благожелательная фраза успокоила моего скорбного коллегу.
Возможно, желая развеять облака, собравшиеся в этой маленькой семейной комнатке, и преобразовать её в благословенный алтарь, Инструктор пригласил нас посетить больного малыша, не теряя времени.
Сальданья указал на странную личность — Гаспара, который, казалось, был глух и бесчувственен ко всему, что здесь происходило, и напомнил:
— Мы оставим его одного на несколько часов. Кстати, нам нужен один день, чтобы усилить свою защиту. Фаланга Грегорио не простит нам этого.
Наш Инструктор молча улыбнулся, и мы отправились в путь.
Дул мягкий прохладный ветер первых рассветных часов, и великое спокойствие царило на дорогах, по которым мы шли быстрым шагом.
Леонсио увидел показавшуюся впереди комфортабельную виллу и проинформировал:
— Это здесь.
Мы вошли.
В раздельных комнатах спокойно спали хозяин дома и врач, в то время как привязанный ребёнок едва слышно стонал. Ему было плохо, и он был сильно встревожен.
Можно было заметить опустошение, проведённое токсическими продуктами, регулярно впитываемыми ребёнком. В его взгляде читалась глубокая меланхолия.
Леонсио, ужасный гипнотизёр, взял его за руку и объяснил:
— Тонкие яды, которые он принимает в ничтожно малых постоянных дозах, оккупируют и его тело, и его душу.
Невидимые магнетические нити связывали здесь отца и сына, потому что малыш, в своём волнующем порыве, несмотря на прострацию, в которой он находился, посмотрел в экстазе на большой портрет своего отца, висевший на стене, и тихо умоляюще произнёс:
— Папа, где ты?… Мне страшно, мне очень страшно…
Жгучие слёзы последовали за мольбой, чего никто не ожидал, а гипнотизёр Маргариты, который до этого казался нам ужасным демоном, разразился бурными рыданиями.
Губио отлучился на какой-то момент и вернулся с Фелицио, врачом, временно отделённым во сне от своего физического тела. Несмотря на полусознательное состояние, увидев Элои возле больного, Фелицио попытался отступить под воздействием явного приступа ужаса, но наш руководитель мягко остановил его.
Мой коллега подошёл к нему, с изменившимся выражением лица, и попытался заговорить с ним. Но Инструктор тронул его за руку и предупредил:
— Элои, не вмешивайся. Твои чувства не в том состоянии, чтобы успешно действовать. Чувственное возмущение только выдаст твою временную неспособность отвечать на запросы этого типа служения. Ты понадобишься в конце.
Затем Губио провёл несколько пассов пробуждения на Фелицио, чтобы его разум мог следить за уроком момента с как можно большей степенью сознания. И пациент стал разглядывать нас с большей ясностью, со стыдом и страхом. Он посмотрел на Элои с явным испугом, и снова попытался отступить, когда увидел Леонсио, плачущего над своим малышом, и всё-таки спросил:
— Что, неужели это чудовище способно плакать?
Губио воспользовался грубо заданным вопросом и безмятежно ответил:
— А ты даже не оставляешь права отцу взволноваться, видя своего ребёнка преследуемым и больным?
— Я знаю только, что для меня он жестокий враг, — начал брат Элои с живостью, которую невозможно было сдержать, — и я это признаю. Он муж Авелины… В начале я видел его на ненавистных мне фотографиях, наполнявших этот дом… после он стал бить меня во время долгих часов сна…
— Послушай! — сказал ему Инструктор с нотками нежности в голосе. — Кто первым взял на себя роль противника? Его сердце, униженное и ранимое в самых возвышенных чувствах, которые у него были, или
