Разговор сначала носил общий характер, но потом перешел к конкретным лицам. Знаю ли я Григоренко, Сахарова, Померанца, Якира, Габая и Кима. «Ага, — сообразил я, — они перечисляют авторов тех произведений, которые были изъяты у харьковчан на предыдущих обысках. Дело, выходит, заведено на самиздат, как могло бы быть заведено дело на найденный труп — обвиняемого нет, а свидетелей таскают.»
С П. Г. Григоренко мы почти не разлучались во время похорон писателя Костерина. С Померанцем были соседями, а с остальными знакомство было шапочным, и я решил узнать их поближе после возвращения в Москву.
Остановился я в Харькове в гостинице обкома партии. Директор института, в котором работал Зиновьев, был председателем общества «Знание». По линии этого общества приезжали докладчики не только на научные, но и на политические темы, и общество резервировало для них комнаты в этой гостинице. Думаю, что со сталинских времен обыск в обкомовской гостинице проводился впервые. Во всяком случае, ее служители при расставании выразили мне недовольство.
А повод быть недовольным моим посещением заключался не только в обыске. В эти дни проводилась идеологическая конференция, на которой представитель ЦК КПСС говорил:
— Если раньше мы могли умалчивать в нашей советской печати о некоторых теневых сторонах советской жизни, и о делах, происходящих в капиталистическом мире, то теперь это стало практически невозможно. Более четверти населения или сами слушают иностранные радиостанции, или знают о событиях из уст их слышавших. Теперь мы должны не замалчивать эти факты, а давать им нужную интерпретацию. Не все передачи Западного радио одинаково вредны. Сейчас, например, они часто знакомят слушателей с самиздатом. Это особенно вредно, так как самиздат отражает жизнь нашей страны и более интересен слушателям. Но мы можем влиять на их программы. Просить больше джазовой музыки, рассказов об экзотических местах… Даже религиозные передачи менее вредны, так как рассчитаны на уже верующих. Дикторы сами просят «Пишите нам, дорогие радиослушатели». Вот и давайте им писать!
Все это обсуждалось в вестибюле гостиницы… Провожали меня харьковчане очень тепло. Кроме так называемых демократов, сошлась значительная группа филеров, которые, не стесняясь, нас фотографировали. Четверых из моих новых друзей вскоре арестовали — сначала Алтуняна, потом Левина, Пономарева и Недобору.
Два юбилея
Во время суда над демонстрантами особую симпатию вызвал у меня высокий пожилой человек, организовавший сбор подписей под заявлением с требованием выгнать из зала суда заранее привезенных туда «мальчиков» и впустить нас — друзей подсудимых. Это был разжалованный генерал и видный ученый П. Г. Григоренко. До этого я видел его в доме у Павла Литвинова, где было много народу и гостей друг другу не представляли. Мне захотелось с ним познакомиться поближе. Кто-то в последний день суда поздравил его с наступающим шестидесятилетием, но он ответил:
— Поздравления я буду принимать только у себя дома в день рождения, — и, окинув с высоты своего роста окружающих, добавил, — приглашаю всех, кто захочет меня посетить.
В день его рождения я отправился на Комсомольский проспект позвонить в дверь, поздравить, и если не проявит особого радушия, сделать вид, что я и не собирался у него задерживаться, а спешу по делам и заглянул по дороге. Но получилось совсем не так. Он очень энергично и радушно заставил меня раздеться и ввел в комнату, где за столом сидели гости. Один худощавый человек, окинув взглядом меня в дверях, сказал:
— Вроде личность его знакомая.
Кто-то из-за стола добавил:
— И не только личность, а и сам человек. Чего стоишь, занимай свободное место.
Я протер запотевшие очки и осмотрелся. Гостей было не очень много, но среди них около половины были мне знакомы, а некоторые — очень давно. В этот же день праздновалось рождение и жены Петра Григорьевича — Зинаиды Михайловны. Обстановка была столь непринужденная, что у меня создалось впечатление, будто я в этом доме бывал испокон веков, а хозяева — мои давнишние друзья. Собственно говоря, дружба у нас действительно завязалась, а потом подкрепилась и родственными отношениями, так как одна из сестер моей жены вышла замуж за сына Петра Григорьевича Андрея. На этом запас невест из семьи Великановых иссяк. Старшая, Таня — за Бабицким, Ася — за мной, Катя — за Саней Даниэлем (сыном Юлия Даниэля и Ларисы Богораз) и, наконец, Маша… Кто-то окрестил мою тещу «тещей русской демократии»…
Ходить по дням рождения к незнакомым людям мне понравилось и 11 декабря я поехал в Рязань, надеясь «погулять» на пятидесятилетнем юбилее А. И. Солженицына. На этот раз я нагрузил сумку спиртным и поздно вечером позвонил в дом на улице Яблочкина. Александр Исаевич оказался почему-то трезвым. Побеседовав со мной минут двадцать, он заметил:
— Через двадцать минут уходит из Рязани последний поезд. Вы рискуете на него опоздать.
Принять дары он категорически отказался. Честно говоря, я чувствовал себя по дороге домой не в своей тарелке. Потом ночевавший в этот день у Солженицына Л. З. Копелев мне разъяснил, что, во-первых, Солженицын почти все время работает (даже в дни своих юбилеев), очень ценит время и не тратит его на разговоры даже с близкими друзьями; во-вторых, А.И. не пьет (даже в дни своих юбилеев); в-третьих, он рано ложится спать (не делая из этого правила исключения и в день юбилея), и, наконец, не принимает подарков. Если бы вдруг он изменил всем своим правилам в день юбилея и захотел бы меня оставить пить и ночевать (что в его доме опять-таки не принято), то единственное спальное гостевое место (диван) было занято им, Копелевым.
2-го мая 1969 года Григоренко позвонили из Ташкента по телефону и просили приехать на суд, где он собирался выступить и защиту крымских татар. Татары официально были реабилитированы, но в Крым их не пускали. Наиболее активных радетелей за свои права время от времени судили. На один из таких судов татары пригласили в качестве общественного защитника П. Г. Григоренко. На аэродром Григоренко поехал прямо от праздничного стола — был день рождения его сына. Мы с Машей Подъяпольской проводили его на аэродром и долго с ним не встречались. Звонок был провокацией. В Ташкенте Петра Григорьевича арестовали, и мы с ним в СССР смогли пообщаться только через форточку Черняховской психбольницы. Но это было перед самым моим отъездом из СССР.
Группа людей написала письмо в газеты и к общественности с возмущением против ареста Григоренко. Кроме того, возникшая в это время Инициативная группа по защите прав человека написала письмо в ООН. В Инициативную группу я не входил, но моя фамилия в этих документах стояла. Это послужило поводом для первой серьезной беседы с представителями власти.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
