Безусловно, секрет успеха Энджелфейса-певца заключался в том, что он казался самим воплощением рок-н-ролла – этой смеси американских «черных» блюзов и кантри-мьюзик. Энджелфейс был одним из самых интересных рок-исполнителей в 50-е годы, потом, в 60-е, он вновь «попал в десятку», став солистом ансамбля «Черные ангелы». Каждый раз, когда рок менял стиль и направление, бросало из стороны в сторону и Энджелфейса. Так, в 1967-м он чуть было не оказался похоронен психоделическим роком, но в 1977-м вновь попал на вершину, а журнал «Роллинг стоунз» недоумевал, как долго еще будет удаваться певцу себя реанимировать. Теперь Энджелфейс, появляющийся на сцене весь затянутый в черную кожу, стал олицетворением панк-рока.
«В сущности, все очень просто, – подумал Эдди. – Каждое новое поколение, открывающее для себя рок, открывает и Энджелфейса. Двумя годами старше Мика Джеггера.[3] он все еще казался таким же стройным и юным, как в тот день, когда впервые ступил в лучи прожекторов.
Мэгги застегивала на запястьях мужа манжеты – тоже серебряные и так же, как воротник, украшенные фальшивыми бриллиантами. Затем надела на его тяжелые, флэш-гордоновские ботинки серебряный каркас.
Энджелфейс, внимательно глядя на себя в зеркало, несколько раз провел по бровям черным гримерным карандашом.
– Терпеть не могу сам гримироваться, Мэгги. – Певец ласково коснулся белой лисы, покрывающей плечи жены. – Лучше бы ты позволила девчонке докончить ее работу. К тому же ты прекрасно знаешь, что я в жизни не притронусь к такому мерзкому поскребышу!
– Эта чертовка выпачкала меня кровью, – проворчала в ответ Мэгги, разглядывая свою белую лису. – Ну ладно, я пошла, мне еще надо причесаться к вечеру.
Когда она вышла, Энджелфейс подтянул свой уже слегка наметившийся живот и вновь обернулся к зеркалу. Иногда ему начинало казаться, что Мэгги перебарщивает в своем сумасбродстве. Конечно, и цыпочки много себе позволяют, особенно если знают, что это им сойдет с рук, но Мэгги в припадках ревности переходила границы дозволенного. На прошлой неделе она подпалила волосы одной девицы только потому, что он задел ее задницу, когда спускался со сцены. Молниеносный щелчок зажигалки – и девушка оказалась в больнице. Теперь, вот, разодрала нос гримерше. А что будет дальше? – размышляя так, Энджелфейс поднял телефонную трубку и набрал нью-йоркский номер.
– Джуди? Да, это опять я. Наконец-то тебя застал. Слушай, не смей вешать трубку, а то я обращусь к своему адвокату! Я тебе объясню, почему я звоню: в «Дейли мейл» сообщают, что Лили через месяц начинает сниматься в Британии. Я уже говорил, Джуди, что не верю ни одному твоему слову. Ты прекрасно знаешь, что я не помогал тебе с ребенком, потому что и сам был нищим. Но теперь не то! Теперь я стою во много раз больше самого большого Мака и хочу узнать свою дочь. Я собираюсь встретиться с Лили. Что значит «не могу»? Имею полное право. Не говори, пожалуйста, что у меня нет никаких прав. Слишком поздно ты решила меня уверить, что отец не я. Не верю тебе ни на грош! Кончай свою бодягу про нерегулярные месячные. Я же помню, как ты по мне с ума сходила… Джуди, я надеялся, что ты будешь благоразумной, но, коли нет, слушай, что я тебе скажу. Во-первых, я знаю, что я ее отец. Лицом она вся в меня. Во-вторых, я собираюсь с ней встретиться, ничего ей пока не открывая: хочу сам окончательно во всем убедиться, а потом уже преподнести дочурке сюрприз. И ты меня не остановишь, Джуди, даже не рыпайся, а то пожалеешь. – И Энджелфейс швырнул трубку на рычаг. Джуди в своей манхэттенской квартире тоже опустила трубку на место. И еще кто-то аккуратно, почти беззвучно, положил трубку параллельного телефона.
МАЙ, 1979 ГОДАРазъяренная Лили пробежала через все кафе, вырвала изо рта мужчины зажженную сигарету и изо всей силы ударила его по лицу. Оскорбленный, он выхватил сигарету из ее припухлых губ. Лили вновь рванула сигарету к себе, а он ловким движением повалил девушку на пол, прямо возле старенького, расстроенного пианино, и начал осыпать ее проклятиями. Потом резко схватил Лили за руку, и незаметно их битва перешла в танец апашей – один из самых знаменитых номеров Мистингетт. Лили толкнула мужчину, а тот с силой ударил ее по голове. Вновь она упала навзничь, и он снова дернул ее наверх. Она плюнула ему в лицо, он рванул на ней юбку, и так они продолжали свой танец, изображавший ссору влюбленных. В конце концов, охваченная порывом садомазохистской страсти, Лили пала к ногам мужчины.
– Снято! – произнес Циммер, а все, кто присутствовали в павильоне, зааплодировали. Сексуальный магнетизм Лили как раз и давал ту иллюзию страсти, которая необходима была для танца апашей.
– Циммер! – позвала Лили, все еще сидя на полу. – А что, я действительно должна его бить так сильно?
– Конечно, – крикнул в ответ режиссер. – Этот номер должен быть преисполнен жестокости и садизма. В нем – извечная борьба мужчины и женщины за превосходство. Ты обязана бить его сильно. Ты же мстишь за всех оскорбленных женщин на свете, запомни это! Ну, на сегодня довольно. Все свободны.
Циммер кивнул:
– Мотор!
Раздался щелчок хлопушки. Тридцать шесть танцовщиц кордебалета в телесного цвета трико, придерживая сзади длинные, в десять дюймов «хвосты» из страусовых перьев, торжественно спускались с ярко освещенной лестницы, и их высокие головные уборы из перьев покачивались в такт шагам.
Вверху лестницы показалась Лили. На ней был надет сверкающий газовый шарф, блестящий пояс и прикрепленный к нему огромный павлиний хвост.
– Стоп! – заорал Циммер. – Что у тебя на ногах?
– Лосины! – крикнула в ответ в зияющую перед ней пустоту Лили.
– Сними их сейчас же! Мне нужны блестящие ноги. Перерыв пять минут!
Влетев в гримерную, Лили стянула лосины.
– Мне надо было тебя послушаться, Ги! – воскликнула она. Ги Сен-Симон был персональным костюмером Лили на этой картине.
– Он так психует, потому что боится, – пояснил Ги. – Это самый дорогой фильм, который ему приходилось снимать. И он хочет, чтобы твои ноги сверкали в лучах прожекторов, как это было модно в двадцатые. Давай наденем шелковое трико.
С величайшей осторожностью они натянули на ноги Лили три пары шелковых чулок.
– Но мои ноги стали похожи на сосиски! – воскликнула актриса, взглянув в зеркало.
Ги печально кивнул. У Мистингетт ноги, наверное, были как спички, если она нормально выглядела в трех парах.
Лили вновь показалась на верхней ступеньке лестницы.
– Стоп! У тебя ноги, как saucissons!
– Но ты же сам хотел, чтобы получился костюм, как у Мистингетт, – закричала в ответ Лили.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
