Долгие часы я думал обо всем этом, и свечи догорели.
Наконец я почувствовал прикосновение руки к моему плечу, услышал Фабио.
— Господин, скоро утро. — Я встал, и он добавил: — Они положили его в часовню, не спросив вашего разрешения. Вы не сердитесь?
— Они поступили правильно.
Он замялся, потом спросил:
— Что мне делать?
Я смотрел на него, не понимая.
— Он не может оставаться здесь, и она… ее надо похоронить.
— Отвези их в церковь и похорони в усыпальнице, которую построил мой отец… вместе.
— Мужчину тоже? — переспросил Фабио. — В вашей семейной усыпальнице?
Я вздохнул и с грустью ответил:
— Возможно, он любил ее сильнее, чем я.
Произнеся эти слова, я услышал рыдание у своих ног. Мужчина, которого я не заметил раньше, взял мою руку и поцеловал. Я почувствовал, что она стала влажной от слез.
— Кто ты? — спросил я.
— Он был моим господином, и я его любил, — ответил стоявший на коленях мужчина, его голос дрожал. — Я благодарю вас за то, что вы не выбросили его, как собаку.
Я посмотрел на него и пожалел: так велико было его горе.
— Что ты теперь будешь делать?
— Не знаю. Я сорванный лист, который уносит ветром.
Я не знал, что ему и сказать.
— Возьмите меня в слуги. Я буду очень преданным.
— Ты просишь об этом меня? Разве ты не знаешь…
— Знаю! Вы забрали его жизнь, с которой ему не терпелось расстаться. Вы оказали ему услугу, а теперь достойно хороните, и за это я вам благодарен. Это ваш долг передо мной. Вы лишили меня одного господина, так дайте мне другого.
— Нет, бедный ты мой! Слуги мне теперь не нужны. Я тоже чувствую себя щепкой, которую несет по бурному морю. И для меня все кончено.
Я еще раз посмотрел на Джулию, а потом вернул на место белую материю — укрыл их лица.
— Приведи мою лошадь, Фабио.
Через несколько минут она уже ждала меня.
— Вы кого-нибудь возьмете с собой?
— Никого!
Когда я вскочил в седло и собрался тронуть лошадь с места, он спросил:
— Куда вы теперь?
И я искренне ответил:
— Это известно только Богу!
Глава 41
С каждой минутой я удалялся от города. День только начинался, все вокруг было холодным и серым. Ехал я бесцельно, куда вела дорога, по равнине, к виднеющимся на востоке горам. Солнце поднималось все выше, впереди я видел реку, вьющуюся среди полей по ровной, как стол, земле. Тут и там попадались небольшие рощи. Я проезжал мимо деревенек, однажды вроде бы услышал колокольный звон. Остановился в какой-то харчевне, только чтобы напоить лошадь, и поспешил дальше — не мог видеть людей. Утренняя прохлада ушла, и под жарким солнцем мы тащились по уходящей к горизонту дороге. Лошадь начала потеть, за нами поднимались клубы белой пыли.
Около полудня я остановился в придорожной гостинице. Спешился, отдал лошадь конюху, вошел в зал. Хозяин предложил заказать что-нибудь из еды. Есть я не мог. Заказал вина. Мне его принесли, я налил немного, пригубил. Поставил локти на стол и зажал голову руками, словно она разламывалась от боли.
— Мессир?!
Я поднял голову и увидел францисканского монаха, стоящего у моего столика. С мешком на спине. Я предположил, что он собирал еду.
— Мессир, я молю вас о пожертвовании для больных и сирых.
Я достал золотой, отдал ему.
— Тяжеловато сегодня путешествовать по дорогам.
Я не ответил.
— Далеко едете, мессир?
— Тому, кто собирает пожертвования, возможно, не пристала назойливость.
— Ах, нет, мессир, все это из любви к Господу и милосердия. Но я не собирался докучать вам. Подумал, что могу помочь.
— Я не нуждаюсь в помощи.
— Вы выглядите несчастным.
— Прошу тебя, оставь меня в покое.
Он ушел, я вновь зажал голову руками. По ощущениям ее залили свинцом. Но буквально через мгновение рядом раздался ворчливый голос:
— Мессир Филиппо Брандолини!
Я поднял голову. Поначалу не узнал человека, который обращался ко мне, но, как только в голове прояснилось, я понял, что это Эрколе Пьячентини. Что он здесь делал? Потом я вспомнил, что нахожусь на дороге в Форли. Вероятно, он получил приказ покинуть Кастелло и теперь направлялся к прежним хозяевам. Однако я говорить с ним не хотел. Снова опустил голову на руки.
— Так отвечать невежливо, — не унимался он. — Мессир Филиппо!
Я поднял голову, мрачно глянул на него:
— Если я не отвечаю, то причина в том, что нет у меня желания с вами разговаривать.
— А если я желаю поговорить с вами?
— Тогда я должен взять на себя смелость попросить вас придержать язык.
— Да вы наглец.
Я чувствовал себя слишком несчастным, чтобы злиться.
— Ради Бога, оставьте меня. Вы уже наскучили мне до смерти.
— Я говорю вам, что вы наглец, и буду делать то, что считаю нужным.
— Вы тоже нищий, раз такой назойливый? Что вам угодно?
— Помнится, вы говорили в Форли, что готовы сразиться со мной при первой представившейся возможности. Она представилась. Я готов отблагодарить вас за высылку из Кастелло.
— Когда я хотел сразиться с вами, мессир, я считал, что вы благородный господин. Теперь я знаю, кто вы по происхождению, и должен ответить отказом.
— Трус!
— Конечно же, отказ от поединка с таким, как вы, никак не может считаться трусостью.
Теперь он кипел от ярости, я же сохранял полное спокойствие.
— Нечем тебе хвалиться! — проревел он.
— К счастью, я не рожден вне брака.
— Рогоносец!
— Что?
Я вскочил и с ужасом уставился на него. Он презрительно рассмеялся и повторил:
— Рогоносец!
Теперь пришла моя очередь злиться. Кровь ударила в голову, жуткая ярость охватила меня. Я схватил кружку с вином, стоявшую на столе, и со всей силы швырнул в него. Вино выплеснулось на лицо, кружка ударила в лоб и порезала так, что потекла кровь. Через мгновение мы оба выхватили свои мечи.
Эрколе умел сражаться и сражался хорошо, но против меня шансов у него не было. Ярость и агония последнего дня сломили бы любое сопротивление. Я кричал от радости, потому что наконец-то нашел того, кому мог отомстить за все мои горести. Мне казалось, что я сражаюсь со всем миром, и вкладывал в каждый удар всю накопившуюся во мне ненависть. Ярость придала мне силу дьявола. Я теснил и теснил противника, яростно атакуя. Через минуту я вышиб меч из его руки, при этом, похоже, сломав ему запястье. Эрколе прижался спиной к стене, откинув голову, беспомощно разведя руки.
— Спасибо Тебе, Господи! — восторженно воскликнул я. — Теперь я счастлив!
Я занес меч над головой, чтобы раскроить ему череп, и рука уже пошла вниз… когда вдруг я остановился. Увидел его вытаращенные глаза, бледное лицо, перекошенное ужасом. Он привалился к стене, будто упал на нее. Я опустил меч — не смог его убить.
Сунул меч в ножны.
— Уходи! Не буду я тебя убивать. Слишком презираю тебя.
Он не шевельнулся. Стоял, будто обратился в камень, все еще объятый ужасом. Потом, чтобы показать мое презрение, я взял рог с водой и выплеснул в него.
— Что-то ты бледен, друг мой. Вот тебе вода, чтобы смешать ее с вином.
И расхохотался. Смеялся, пока не заболели бока, но никак не мог остановиться.
Я оставил деньги, чтобы расплатиться за полученное удовольствие, и вышел. Сел на лошадь и отправился дальше по пустынным дорогам. Голова разболелась сильнее, чем прежде. Вся радость ушла — больше я не мог получать удовольствие от жизни. И сколько это могло длиться? Сколько? Я ехал под дневным солнцем, лучи которого, казалось, прожигали голову насквозь. И бедное животное опустило голову, язык вывалился наружу, потрескавшийся и сухой. Августовское солнце не знало пощады, все живое замерло в испепеляющей жаре. И человек, и зверь укрылись от обжигающих лучей. Люди спали, домашнюю скотину и лошадей увели в сараи и конюшни, птицы молчали, даже ящерицы залезли в норы. Только лошадь и я тащились по дороге, лошадь и я. Никакой тени не было, низкие стены вдоль дороги не позволяли за ними укрыться, от самой дороги, белой и пыльной, шел жар. Я словно ехал в печи. Все было против меня. Все. Даже солнце испускало самые жаркие лучи, чтобы добавить мне горестей. Что я такого сделал и почему все это выпало на мою долю? Я вскинул кулак и в бессильной ярости погрозил Богу…
Наконец я увидел небольшой холм, заросший хвойными деревьями. Подъехал ближе, и их темная зелень притягивала, как холодная вода. Больше я не мог выносить эту ужасную жару. От большой дороги отходила маленькая, которая вилась вверх по склону. Я повернул лошадь, и вскоре мы оказались среди деревьев. Я глубоко вдохнул прохладный, пропитанный ароматом хвои, воздух. Спешился и повел лошадь за уздечку. Как же мне понравилась эта прогулка. Под ногами мягко пружинила опавшая хвоя, я полной грудью вдыхал лесные ароматы. Мы вышли на полянку, увидели небольшой пруд. Я напоил бедное животное, потом жадно напился сам. Привязал лошадь к дереву и дальше пошел один. Вышел к обрыву. Внизу расстилалась равнина. Высокие хвойные деревья обеспечивали тень и прохладу. Я сел, оглядел равнину внизу, безоблачное и бездонное небо над головой. По одну сторону равнины я видел стены и башни какого-то города, к нему широкими изгибами текла река. Далеко-далеко синели горы, а внизу моим глазам открывались поля пшеницы и овса, виноградники, оливковые рощи. Почему мир столь прекрасен, когда мне так плохо?
