Я блефовал, я импровизировал и не удивлюсь, если он догадывался об этом, но я протягивал соломинку, и он ухватился за нее, за что я никак не мог осуждать его.
Показалось, что он украдкой вздохнул с облегчением.
— Ну что ж, — сказал он и, приняв решение, обрел нормальный вид. — Думаю, устроим.
Еще бы ты думал по-другому, услужливый ты наш…
2
Разговор с генералом Петровым получился на редкость бездарным. Прошибить его почти не удалось. И только в конце нашей с ним беседы я сказал ему нечто такое, после чего он не знал, что правильнее: хвалить себя или ругать?
С самого начала он заявил, что время его лимитировано и он может уделить мне не более десяти минут. Он думал сразить этим следователя, но Турецкому было наплевать, сколько у генерала лишнего времени. Я повторил угрозу — доложить об этом деле генеральному прокурору и сообщить в газеты. Он и глазом не моргнул.
— Это ваше право. У нас достаточно доказательств вины Аничкина, и если даже нам придется выносить мусор из избы и снова подвергаться нападкам прессы — пусть. Справедливость для нас дороже чести мундира. А дело, кстати, ввиду секретности подследственно не вам, а Следуправлению ФСБ.
— Так в чем же состоит вина Аничкина?
— Насколько я знаю, — спокойно повторил мне генерал, — пока это дело не вашей подследственности. Доложите дело шефу, и, если будет принято решение передать его в следчасть Генеральной прокуратуры страны — тогда другой разговор. Тогда и поговорим, и поспорим — кому его вести. А до тех пор — извините, я очень занят важными государственными делами — делами контрразведки.
И он выразительно показал на часы.
Что оставалось делать? Снова импровизировать.
— Могу я попросить вас о свидании с Аничкиным?
Он даже не усмехнулся: сидел и спокойно смотрел мне в глаза.
— Значит, вы не боитесь огласки в деле Аничкина, — сказал я, лихорадочно соображая, что еще ему такого гадостного сказать. — А если я, к примеру, расскажу газетчикам, ну и своему начальству заодно, о некоей организации, которая пытается повесить на Аничкина то, что он никогда не совершал, не говоря уже о других, более страшных ее делах?
Он не пошевелился, но я видел, что напрягся. «Генерал Петров — предатель», — вспомнил я и импровизировал напропалую: терять было нечего.
Он спросил меня:
— Вы имеете в виду американский ку-клукс-клан?
— Очень смешно, — кивнул я. — Нет, господин генерал. Я имею в виду вполне доморощенную российскую организацию, которая увлекается стратегией и управлением.
Говоря все это, я в упор смотрел на генерала. И к своему величайшему облегчению, понял по едва изменившемуся его лицу, что его таки проняло. Некоторое время он молчал, буравя своими глазками мое лицо. Молчал и я, стараясь выглядеть как можно настойчивее.
Наконец он первым нарушил молчание:
— Понятия не имею, что такое вы имеете в виду. Впрочем, и я что-то о вас слышал. Даже могу вспомнить, очень для вас лестное.
— Спасибо, господин генерал-полковник. — Этикет требовал, чтобы я начал расшаркиваться.
— Очевидно, вы на пороге какого-то открытия, — продолжал тем временем генерал-полковник. — Думаю, что ваши профессионализм и компетентность заслуживают того, чтобы мы удовлетворили ваше любопытство. Позвоните мне сегодня где-нибудь в девятнадцать часов. Посмотрим, что мы сможем для вас сделать.
Я был потрясен.
— Неужели вы позволите мне встретиться с Аничкиным? — не верил я своим ушам.
— Почему бы и нет? — пожал он плечами. — Позвоните.
И он кивком дал понять, что аудиенция окончена.
Теперь вы понимаете, почему я сказал, что разговор наш прошел для меня на редкость бездарно?
Итак, я засветился. Генерал Петров, несомненно, активный член Стратегического управления. И они сильны. Он не боится меня. Чего ему меня бояться? Он даже даст мне встречу с Аничкиным, если это не ловушка.
Чего он хочет от меня, чего добивается? Завербовать меня? А ради чего?
О, ему есть ради чего! Это ему очень многое даст, Турецкий. Фактически, если ты дашь слабину, он будет в курсе всего расследования.
А что? Иуда Турецкий — это даже звучит!
Но с другой стороны, чем он рискует? Тем, что я могу что-то узнать у Аничкина об их организации? Ведь генералу вполне по силам помочь мне занять место в одной камере с тем же Аничкиным. Похоронят меня в Лефортове, и никто не узнает, где могилка моя. Первый раз, что ли?
Значит, игра наша выходит на финишную прямую. Я знаю, что генерал Петров — преступник, он, в свою очередь, знает, что я это про него знаю. Но даже если он и забеспокоился, то по внешнему его виду догадаться об этом сложно. Достойный соперник, что и говорить.
Кстати о финишной прямой. Судя по всему, они тоже вышли на завершающий этап своих действий. Вполне может быть, что недалек тот час, когда ОНИ выступят уже в открытую. Если все, что я знаю о Стратегическом управлении со слов последнего маршала, правда, то они уже наложили впечатляющую кучу дерьма. И может быть, даже закончили первый, скрытый этап своей деятельности.
Может быть, может быть. Почему бы и нет. Как бы там ни было, бояться поздно. Он предлагает мне воспользоваться их любезностью и встретиться с Аничкиным?! Гран мерси, господин генерал. Или как вас там — все еще товарищ?
3
Федор Борисов был убит на больничной койке.
Я мог это предвидеть. Я обязан был предвидеть!..
Сразу после встречи с генералом Петровым я поехал в контору. Нужно было сделать два дела: поговорить с Меркуловым и произвести небольшую утечку информации. Не помню, чтобы я твердо обещал генералу свято хранить тайну местопребывания Владимира Аничкина. Нет, я не собирался созывать пресс-конференцию и сообщать журналистам о том, о чем им пока знать не следовало. Но сделать так, чтобы о судьбе мужа Тани Зеркаловой знали те, кому это следует знать, это я сумею. Есть у меня в подобных случаях безотказное средство.
Я пришел к Меркулову и узнал, что Костя у генерального. Понятное дело, время напряженное. Хотя убей меня Бог, если я хоть приблизительно представлял себе, о чем они могли подолгу разговаривать. Может, составляют план подпольной борьбы с коммунистами, если последние придут к власти?
Я взял лист бумаги и написал от руки что-то вроде письма на имя генерального: прошу, мол, дать указание руководству ФСБ разрешить допрос свидетеля Аничкина, находящегося в Лефортове и так далее и тому подобное. Можно было, конечно, попробовать действовать и так, но сомневаюсь, что в этом, казалось бы надежном, случае у меня все получилось бы гладко и без сучка без задоринки. Навредить же мне генерал Петров может без проблем. Наверняка пройдет неделя, пока бюрократические проволочки перестанут быть непреодолимой преградой и я смогу встретиться с искомым Аничкиным. Или, прошу прощения, его хладным трупом. Время да и дело такие, что поручиться нельзя ни за что.
Написанное я отдал Томочке Щукиной, машинистке. Томочка — существо удивительное. Ей где-то около пятидесяти, но чувствует она себя семнадцатилетней. И ведет соответственно. Она напоминает мне хохотушку-отличницу, не стареющую, к сожалению, только душой. Я был уверен, что через двадцать минут, после того как она перепечатает это мое якобы письмо, о судьбе Аничкина будут знать все. Причем не только в нашем здании, но, к примеру, и в МУРе, где у нашей Томочки есть закадычная подруга Любочка. Когда-то они начинали вместе, но потом их пути разошлись, впрочем ненамного, и до сей поры идут параллельно друг другу. Так что за свою контору и МУР в придачу я был спокоен. И за свою шкуру тоже — более-менее.
Кстати об осведомленности Томочки, в том числе о ее способности эту осведомленность демонстрировать. Именно она и сообщила мне о Борисове.
— Вы уже слышали? — спросила она, принимая из моих рук бумагу и делая при этом скорбное лицо.
— О чем? — вяло поинтересовался я, готовясь выслушать очередную сплетню.
— Об этом Борисове! Ну, на которого покушались.
Я моментально навострил уши:
— А что такое?
— Скончался, — вздохнула скорбно Томочка.
У меня не было оснований не верить ей. Но и принимать все на веру я тоже не мог.
— Это точно? — хотя я уже знал, что точно.
— К сожалению.
Интересно, она о нем скорбит или мне сочувствует? Ох уж мне эти сердобольные машинистки!
Я подождал, пока она напечатает письмо, забрал его, прошел в свой кабинет, порвал его на мелкие кусочки за ненадобностью, успел отметить, что Лили Федотовой нигде нет, вздохнул и поехал в военный госпиталь, где, по словам Томочки, скончался Федор Борисов.
На месте происшествия, как водится, уже орудовала оперативно-следственная бригада из МУРа во главе с Грязновым.
— Что-то мы в последнее время часто стали видеться, — посетовал я на судьбу, пожимая Грязнову руку. — Куда ни приду — всюду ты. Зачем ты их убиваешь, Слава?
