— Да, так! — дружно откликнулись тысячи.
— Тогда поймете и другое: чтобы сидеть здесь и иметь вольготность вместо тесноты, должны пойти на обессиленных в сечах антов и отбросить их за Буг-реку. С нами, сородичи мои, Танга и его воины также!
Первый обнажил меч, пришпорил жеребца и, разворачиваясь, призвал сородичей своих на подвиг и славу. Слышно воины следуют за ним, и идут мощно, всей, что под его рукой, силою. Проникся ощущением той силы, буйством жеребца, что бушевал под ним, а глаз не спускал с антов. Видел же: они тоже не ждут, пока кутригуры сблизятся и вломятся в ихние ряды. Предводители встали уже во главе тысяч, сняли, как и он, мечи, зовут своих мужей, всю рать идти вперед — стенка на стенку, тысяча на тысячу.
Силе противостояла сила. Гудела от ударов копытами земля, гудело небо, волнуясь тревогами земли, потревожено свистело мимо ушей, и лишь сердца человеческие, малые и беззащитные, немели от того гудения в груди. Выбросил каждый вперед копье, припал к гриве коня и пер неистово, на всю конскую силу. Страх перед неизбежным стал повелением неминуемого, а воля предводителя — волей всех. Единственное, что было своего еще в каждом и пульсировал в темени каждого — мысль: как будет и что будет, когда сойдутся с супостатом и ударят копьями о щиты, а мечами о мечи?
Не мог не думать об этом и хан Заверган. Ибо сближался уже с антами и хорошо видел: впереди рядов антов прет на буйногривом жеребце витязь с яловцем на шлеме. Князья. Неужели тот самый, с которым так рад был беседовать когда-то о переправе через Дунай? Идет прямо на него, Завергана. Какой же сейчас будет их беседа и чем закончится? Как и тогда, сердечным согласием или, может…
Когда появились друг перед другом и нацелились друг на друга копьями, Заверган увидел и понял вдруг: перед ним князь, однако не тот, что вел с ним переговоры. Похож на Волота, а все же не Волот.
«Сын» — мелькнула мысль и, видимо, заставила поколебаться сердце, а сердце поколебало руку: сразу почувствовал разящий удар в грудь, там, где был щит, и была надежда на надежное прикрытие.
— Как это? Почему? — спросил, все еще не веря, что он вылетел из седла, падает на землю раненный, и ранен смертельно.
Где-то ржали лошади, слышались гневные, однако удаленно приглушенные повеления и приглушенные, как из-за стены, угрозы и проклятия, а хан ловил это краем уха и думал последним проблеском памяти: «Это все. Это конец. Что же будет с сечей без меня и — с кутригурами после сечи»?
Часть вторая. ОБРЫ
«К тебе идет наибольший и наисильнейший народ, непобедимое аварское племя, оно способно легко отбить, нападения врагов твоих и уничтожить их. Вот почему тебе выгодно заключить с аварами соглашение — иметь в их лице замечательных защитников своей земли. Однако они лишь в том случае будут поддерживать дружеские отношения с римским государством, если будут от тебя драгоценные подарки и деньги ежегодно, а еще будут размещены тобою на плодоносных землях».
Менандр Протиктор, заявление аварского посла императору Юстиниану.
«Господин! Наследуя власть отца своего, ты обязан и друзьям отечества воздавать так, как благодарил он… Отцу твоему, который милостиво вознаграждал нас подарками, мы платили тем, что не нападали на римские владения, хотя и имели такую возможность. Более того, мы уничтожили одновременно тех своих соседей-варваров, которые постоянно опустошали Фракию.
…Мы уверены, ты сделаешь относительно нас лишь то снисхождение, что будешь платить нам больше, чем платил твой отец».
Менандр Протиктор, заявление аварского посла императору Юстину Второму.
«Вы нагло требуете от нас и вместе с тем просите. Думаете, этой неразберихой в речах ваших добьетесь желаемого? Так знайте, ожиданиям вашим не суждено было осуществиться. Вы не обманите нас лестью и не запугаете угрозами. Я дам вам больше, чем мой отец, заставлю вас прийти в себя, если вы слишком уж возгордились. Я никогда не буду нуждаться в союзе с вами. Вы ничего не будете иметь от нас, кроме только того, что посчитаем нужным дать вам в награду за службу».
Менандр Протиктор, ответ императора Юстина Второго аварам.
I
Бабушка Доброгнева, ласковая моя знахарка! Сладкими были ваши слова, еще слаще мысли о божьем повелении — жить в мире и согласии, а народ земной другое, видишь, велит: хочешь быть свободным, независимым, носи при себе меч.
Почему так получается? У бабки слишком древнее понимание закона и благодати или мысли и чаяния благонравия никогда не были и не будут совместимы с тем, что есть? Что-то очень похоже на это. Он так уверовал, в свое время, в то, что говорила его бабушка, весь отселенский народ намеревался вести по ее стопам — найти не только землю-кормилицу, а и землю-мироносицу, а ведь, как обернулось: все-таки повел своих втикачей на битву и один, и второй, и третий раз. Более того, исчезли вот обры, угомонили кутригуров — и будто не по себе стало. Вокруг свой народ, своя земля, есть даже кровные, а сердцу неуютно, чего-то хочет, куда-то рвется. Все-таки к милому сердцу уюту — на Втикач? Впрочем, похоже, будто другой червь точит сердце: не все сделал в Тиверии, оставшись за отца своего. Вероятно, не следовало уповать на уговоры кутригуров прекратить битву, гнать пришлось бы их до самого Дуная, пока не сделал свободной всю Тиверию.
«А если бы произошло то, что болтали кутригуры: в противном случае будут вынуждены обратиться за помощью к обрам? Это новый раздор и новая сеча! Или низовья, в которые оттеснили их, такая великая потеря для Тиверии? Зато не будем соседями с обрами. И кутригуры остались благодарны за милосердие. Эта благодарность немало будет весить в будущем!».
Скорее приехал бы князь-отец. Доложил бы, что сделал без него в Тиверской земле и знал бы уже, так ли сделал.
Поляне, росичи, уличи успели отправиться домой. Вероятно, пируют после сечи, славят богов, себя. Ибо все-таки вернулись с поля боя, с победой — такой, что про нее годы будут помнить. Нет на Днепре обров, притихли, будучи разгромленны, утигуры и кутригуры. А это сладкая радость, тем более для уличей, полян, да и для них, втикачей. Только Тенгри как был, так и остался спокоен. А под боком коварные и жестокие ромеи, да склонные до татьбы обры. Вдруг распахнулась дверь, и на пороге встал слуга:
— Князь, ромейские гости прибыли в Черн.
— Ну и что? Без меня некому дать разрешение на торг?
— Дать есть кому, но навикулярий хочет говорить с князем.
— Ну, тогда вели, пусть заходит.
Гость не замедлил. Был неказистый из себя — слишком мелкий телом, зато вон, какой шустрый. Рьянно переступил порог, измерил быстрым взглядом Богданко и потом назвался.
— Навикулярий Несторий с приюта Фомы.
— Сын княжеский Богданко. Челядь доложила мне: гость и муж от ромеев хочет видеть князя Тиверии. Его нет сейчас в Черни. Я тут за него. Если у навикулярия неотложное дело, могу выслушать.
Несторий еще раз огляделся и, заметив, что слуг нет при беседе, убрал доверительный вид.
— У меня приятные для княжича и его отца новости. Княжны Злата и Милана велели кланяться государю Тиверской земли и заверить его, что они живы и здоровы.
— Правда? — обрадовался Богданко и не стал скрывать своей радости; подошел к гостю, взял за плечи, счастливо и обнадежено посмотрел ему в глаза. — Где же они? Что с ними? Как случилось, что они оказались в ромеях?
Навикулярий почувствовал себя неловко, и вместе с тем утешился, и это ощущение не замедлило засветиться в его глазах.
— В тот день, как лодья с княжнами отправилась к Дунаю, задул супротивный ветер — норд-вест. Ваши лодочники не справились с парусами, и лодью унесло в открытое море. Слава богу, на них наткнулся дромон, на котором находился епарх скифских Томов Виталиан. Он подобрал потерпевших.
— Так они в Томах?
— Да. Находятся под надежной охраной епарха Виталиана. Он велел передать князю Тиверии, чтобы поспешил прийти и забрать их, пока не узнали обры.
Вот как: пока не дознались обры.
— Навикулярий Несторий только с этим прибыл в Тиверскую землю или имеет намерение производить и торги?
— Торг — также, да и вести от епарха, прежде всего.
— На торги будет разрешение, как и содействие княжеское, и не только сейчас, а и потом. А за добрые вести, за достойные мужа и друга поступки будет благодарность от всей земли. И тебе, навикулярию и епарху Виталиану. Тиверцы умеют ценить дружескую благосклонность, а союзническую добродетель, прежде всего. Одно скажи: как долго будешь у нас? Князь Тиверии вот-вот должен вернуться в стольный город. Было бы желательно, если бы ты встретился непосредственно с ним.
— Мне что, — пожал плечами ромей. — Я не спешу. Своим желанием немедленно поговорить с княжичем хотел сказать, что поспешить следует вам. Обры откровенно нагло ведут себя в Скифии. Узнают, что дочери князя в Томах, — епарху не удержать их под своим крылом.
