На полу лежал ковер с непонятными восточными узорами, дальний угол был подозрительно измочален – то ли корова пожевала, то ли собака Кузя, а по центру шли проплешины. Что символизировал этот потрепанный ковер, я сказать не могу, но помещению он придавал уют и замызганность одновременно.
На книжных полках лавбургеры, от еще старинных, до последних, где в космонавтов влюблялись. Книги – это хорошо, они учат жизни и состраданию.
Кроме того, в комнате плескался беспорядок. Некоторые легенды гласят, что вампиры не терпят беспорядок, не могут пройти мимо рассыпанного коробка спичек, впадают в бешенство при виде грязных ботинок и выпрыгивают в окно, если виртуоз-балалаечник по телевизору пускает фальшивую ноту. Вранье. В вампире так мало электричества, что он не обращает внимания на такие мелочи, как рассыпанные спички. Но насчет жилища – это да, есть комплекс. Минимализм, геометризм, линолеум должен быть всегда вдоль, никаких косых линий. И это у всех, и не объясняется никак. Раньше и у Костромы было все в шахматном строе, теперь с этим происходила борьба. Много мелких вещей и много неперпендикулярных прямых, все вкривь, вкось и кое-как.
Ну и Кузя.
Кузя притворялся мертвым в корзине, забранной со всех сторон войлоком, так что получилось как бы такое осиное гнездо. Не показывался. Лежал, не дыша.
Гнездо Кузи, кстати, весьма вписывалось в общую схему хаоса, организованного Костроминой. Сам Кузя, наверное, тоже создавал беспорядок. Беспорядок развивал в Костроминой человеческую непредсказуемость и загадочность, заглавные человеческие качества.
Не знаю, как Костромина, а я себя в этой комнате чувствовал как-то не по себе. Казалось, что вот-вот я куда-то свалюсь.
Беловоблов тоже чувствовал себя неуютно, листал туда-сюда дуэльную брошюру, шевелил губами. Кто как стоять должен, кто первый стреляет, как потом правильно труп уносить – чтобы обязательно рука по снегу волочилась. Или по земле, оказывается, в дуэлях множество тонкостей, без которых дуэль толком и не дуэль вовсе, а так, спортивная стрельба по мишеням. А дуэль – это культура.
– Надо все-таки стреляться, – пробурчал Беловоблов. – Все стреляются.
Всегда знал, что сильным мозгом он не отличается, впрочем, у них вся семья такая, все работают трубогибами да канализаторами, и Беловоблов тоже будет канализатором.
– Пистолеты не подойдут, – отклонила предложение Костромина. – Причины вполне понятны. И давайте без откровенной экзотики, дело серьезное. Есть какие-нибудь еще идеи?
– На бензопилах, – предложил я.
Костромина к.б. расхохоталась, но я предложил снова:
– На бензопилах. А что? Это классически.
– С чего это бензопила – классический дуэльный предмет? – не поняла Кострома. – Обоснуй.
Я обосновал.
– Завсегда так происходило, – сказал я. – Я это в книжке какой-то читал, из старых. Раньше, в человеческие времена, это был весьма распространенный способ выяснения отношений. Бензопилы компактны, удобны, разрушительны, ими всегда дрались. Сначала топорами всякими, затем саблями, потом шпагами, ну и бензопилами, наконец. Даже фильмы снимали про бензопильные битвы. С разных сторон сходилось человек по двести – и давай бензопилами махаться.
Беловоблов пожал плечами.
– Я могу парочку найти, – сказал он. – У нас много разных железок, наверное, бензопилы тоже есть.
– Вот и отлично. – Костромина улыбнулась. – Так и решим. Послушай, Беловоблов, а у тебя еще есть такие печальные рассказы? Или только пилы?
– Да, есть и рассказы. Мы раньше в Новороссийске жили, там все время что-то происходило. Я их много знаю, этих историй…
– Здорово. Встречаемся завтра в пять, – сказала Кострома. – В пять, Беловоблов. Все дуэли происходят ранним утром, это тоже традиция. Про пилы не забудь. Дуэль сначала, а потом истории снова послушаем. Ладно?
– Ладно.
Глава 13
«Дружба»
– Какие славные ты истории рассказываешь, – передразнил я.
Кострома поглядела на меня с интересом.
– Какие славные ты истории рассказываешь, – повторил я.
– Да брось, – махнула рукой Костромина. – Ты что, решил, что я…
Костромина уставилась на меня, а потом к.б. расхохоталась.
– Что?
– То. Дурак ты, Поленов, дурак. Его заинтересовать надо было, выслушать. А ты его по уху сразу. Так дуэли не делаются.
– И что?
– Ничего. Ты, Поленов, конечно, мой друг, но… Но нет в тебе перспектив. Я это с каждым разом все больше и больше вижу.
Сказала Кострома к.б. с разочарованием.
– Не бойся, не брошу, – тут же успокоила она меня. – Не брошу. Бросать – это не по-человечески. А нам надо стараться жить по-человечески. Но нам надо очень постараться, ты понимаешь?
– Еще как.
– Вот и постарайся. Когда Света приедет, поздно стараться будет. Я на тебя надеюсь.
– Я тоже, – сказал я.
Со стороны ангара показался Беловоблов. На плечах он тащил две какие-то громоздкие оранжевые конструкции. Мы с Костроминой переглянулись с непониманием.
– Что это? – поинтересовалась она.
– Бензопилы, – ответил Беловоблов и сгрузил аппараты на асфальт.– «Дружба» называются.
Я представлял бензопилу несколько иначе. Компактный инструмент с отточенным, как бритва, лезвием, которым при желании можно даже жонглировать. Изящный инструмент. Практически шпага. Мне дедушка рассказывал, что в детстве он ходил в цирк, там один вамп жонглировал как раз бензопилами, целыми тремя, а одну не поймал. И она ему прямо на голову и упала. На две половинки распилила. Не думаю, чтобы тремя такими вот «Дружбами» можно было бы жонглировать.
– «Дружба», – перечитала Костромина название. – На самом деле бензопилы. Какие-то очень уж старые.
– Зато надежные, – заверил Беловоблов. – Грубые, но безотказные.
– Пожалуй…
Костромина взяла пилу, повертела.
– Будем биться на них, – сказал Беловоблов. – Как?
Я согласно пожал плечами. Можно биться и ими, почему нет?
– Вот и отлично. Тогда поехали. Надо спешить. Едем в аэропорт.
– Почему в аэропорт? – спросил Беловоблов. – Это же далеко.
– Зато нам никто не помешает.
Мы отправились в аэропорт. Дождались трамвая, с лязгом в него погрузились, всю заднюю площадку оккупировали. Поехали. Трамвай трясло, подбрасывало и мотало из стороны в сторону, рельсы были старые и неровные, два раза мы соскакивали с рельс, и вагоновожатый, ругаясь, выходил наружу и возвращал трамвай обратно. Над головой верещало электричество, иногда в салон просыпались синие искры, немногочисленные пассажиры тушили их в воздухе пальцами.
Город закончился, затем прекратился дождь – мы выехали за границы действия погодных установок. Стало медленно светлеть, пассажиры потянулись за масками, а Костромина раздала нам противогазы. Нам с Беловобловым старые резиновые, так что мы сразу сделались похожи на слонов-карликов, а себе новенький карбоновый, не с жуткими кругляками глаз, а с прозрачной маской. Я хотел сказать, что противогаз ей идет, но подумал, что это будет бестактно.
– Аэропорт, – объявил вожатый.
– Наша, – сказала Костромина.
Мы выгрузились.
Это действительно когда-то было аэропортом. Старые, похожие на мертвых гусей самолеты, закопавшиеся носом в землю, ангары, покосившиеся вышки, чудом сохранившиеся полосатые чулки на антеннах, чулки шевелились на ветру, оживляли пейзаж.
– Как раз, – сказала Костромина. – Все выглядит как полагается.
– А как полагается? – неприветливо спросил Беловоблов.
– Как надо, так и полагается… Драться будете…
Костромина оглядела аэродром.
– Вон там, – она указала на круглый топливный танк, блестящий, похожий на вкопанную в землю банку из-под газировки. – На крыше.
– Почему там? – спросил Беловоблов.
– Это брутальнее, – загадочно ответила Костромина.
Мы с Беловобловым непонимающе переглянулись.
– Опаснее то есть, – пояснила она. – На земле вы будете три часа махаться, а там… Там даже самая незначительная рана может оказаться смертельной. Это все равно что стреляться с десяти шагов. Что непонятного?
Беловоблов согласно кивнул, и мы направились к танку. Мне было все равно, где драться, но я отметил, что Костромина осуществила правильный выбор – на крыше бака на самом деле красивее. Каждый предпочитает возвышенную смерть.
– Можете не переживать, – говорила по пути Костромина, – я все зафиксирую. Дядя прислал видеокамеру, так что ваша схватка останется в веках. И Света непременно ее увидит. Увидит, что вы не щадили живота своего, пролили кровь, ну, и все такое.
– Мы что, до смерти биться станем? – спросил Беловоблов.
– А ты что, боишься? – тут же ухмыльнулся я.
– Нет. Я не боюсь. Просто…
– Просто ты боишься, – повторил я.
– Конечно, не до смерти, – успокоила Костромина. – Это бессмысленно.
– Почему это бессмысленно? – поинтересовался я. – По-моему, как раз не бессмысленно. Раньше так всегда делали. Он… – Я указал на Беловоблова. – Он встал на моем пути и должен быть… это… строго наказан. Я должен расчистить жизненные пространства, ведь правда?
