— В моем участке, в хуторе Пятихатки, его зазноба проживает, — сказал он, — с племянником.
— С племянником? — удивилась Клава. — У Насти нет племянников.
Василий поспешно разъяснил:
— Иван Бугров, с Полтавщины.
— Она с Кубани родом! — уточнила Клава. — Какой он из себя?
— Высокий, чернявый, с бородой и усиками, — сообщил Сысой Карпович.
— Высокий, чернявый? — переспросила Лунина и вдруг выпалила: — А может, это сам Метелин!
— Что ты, перекрестись! — испугался Сысой Карпович.
Эсэсовец намеренно не прекращал их перепалки. Потом попросил на карте показать, где расположен хутор Пятихатки. Сысой Карпович, тыкая пальцем в карту, оправдывался:
— Иван Бугров чахоточный, как есть совсем больной. Глаз с него не спускаю. Ничего такого… Овощи выращивает.
Немец брезгливо отвернулся от назойливого полицая и приказал:
— Немедленно арестуйте всю семью Трубниковых. К утру доставьте Настю и ее племянника. — Указав на Василия, добавил: — А с шутником поговорите по-свойски, как умеете!
«Будут бить», — отметил Василий. Но другая мысль вытеснила первую: «И мать вот так, в затхлую одиночку!.. И Ежика!»
Позже не мог бы объяснить: почему, услышав об аресте всей семьи, забыл об Ирине, Косте? Мать и Сашко не выходили из головы.
Немец и переводчица уехали. Начальник полиции внушительно сказал арестованному:
— Надеюсь, ты уловил смысл приказа? Скрывать не стану, «разговаривать» с такими, как ты, у нас научились. Слово — и нет зубов, другое — лопнуло ребро. Не запугиваю. Предупреждаю. Выдумка о подброшенных листовках хороша для идиотов. Мы таких не держим. Скажу больше: листовки напечатаны в хуторе Пятихатки. Сделали это Метелин и ты. Скорее — Метелин. Сегодня уточним. Одновременно познакомимся с «племянником». Честно признаюсь: кто он, я пока затрудняюсь сказать. Если это Семен Метелин, отдаю должное: ловко нас околпачивали. Мы перепотрошили весь город, прощупали крупные станицы и села. А он — рядом, в балке пристроился. Как видите, не скрываю, выложил все свои козыри. Твоя карта бита. Если не скажешь — узнаем сами. В первом случае гарантирую жизнь, во втором — не обещаю.
— Моей вины перед вами никакой нет, — невнятно бормотал Василий. — Я — всего возчик, иначе — конюх. Прикажут полные ящики в магазин отвезти — отвезу. Скажут собрать пустую тару по торговым точкам — соберу. О листовках никакого понятия не имею.
— Га-а, рано запричитал, — прикрикнул начальник полиции. — Отвечай как человек человеку: Иван Бугров и есть Семен Метелин?
Трубников тупо взглянул на начальника:
— Метелина я один раз видел. Еще до войны. Бугров — не такой.
Не глядя на Василия, начальник бросил дежурному:
— В третью, в костоломку его. Там обработают.
Василий понял: третьей называют комнату пыток. И он ужаснулся: «И маму вот так — в третью?.. И Ежика?»
НАСТЯ
Семен Метелин, уложив в мешок детали печатного станка, ожидал глухой ночи, чтобы перебраться через бухту до «Ласточкиного гнезда»: шрифты он уже переправил.
Настя напекла ему кукурузных лепешек, снабдила помидорами, огурцами. Условились, что завтра она пустит слух об отъезде племянника на Полтавщину, а через полмесяца получит фиктивное письмо, в котором будет говориться, что Иван Бугров умер — задушила чахотка.
Сидели без огня. Семен думал: «Встретимся ли?».. Минуты молчания были томительны. Наконец Метелин проникновенно сказал:
— Спасибо, сестренка, как за родным ухаживала!
— А ты, Сема, родной и есть, — отозвалась Настя.
— И ты для меня родная. — Семен нащупал в темноте ее шершавую руку и поцеловал.
— Ой, что ты, Сема, что ты! — засмущалась Настя.
— Чем только отблагодарить тебя, сестренка?.. Нечем.
— И-и, что ты? — запротестовала хозяйка. — Ты, Сема, для всех нас больше делаешь, себя не щадишь!
В эту минуту она искренне жалела, что Метелин покидает ее дом, тревожилась за его жизнь, готова была снова терпеть короткие наезды Василия, только бы ему, Метелину, ничего не угрожало. В том, что в Пятихатках на ее глазах Семену безопасно, она твердо была уверена: что-то его ждет на новом месте?
Однако на ее вопрос, почему он покидает хутор, Метелин ответил: «Так решил комитет». И это успокоило Настю: «Им виднее, как поступить».
И все-таки ее давила необъяснимая тоска.
— Что-то Василий мой, — вздохнула она, — второй день глаз не кажет.
— Не волнуйся, он частенько задерживается.
— Нынче что-то места себе не нахожу, не знаю почему, вся в тревоге? Душа ноет и ноет.
— Успокойся, он у матери ночует.
— Ох, дождусь ли утра?..
— Это у тебя от усталости.
За окном что-то зашуршало. Настя припала к стеклу. В тусклом свете за плетнем различила конную подводу, трех вооруженных людей. Двое, крадучись, пробирались во двор, один притаился у окна, выходящего на улицу.
Настя отшатнулась от стекла. Сысой Карпович и раньше заглядывал к ней по ночам — выпить. Иногда дружков прихватывал. Так почему же сейчас екнуло сердце, подкосились ноги?.. Ухватив мешок с печатным станком, она поволокла его в сенцы.
— Ой, поберегись, Сема. В погреб полезай.
Метелин поддался ее настроению, с мешком спустился в бункер, устроенный для типографии.
В дверь постучали. Настя, помедлив, проворчала:
— Кого нелегкая по ночам носит? — Приблизившись к двери, ласково спросила: — Это ты, Ваня?
— Полиция! Чего копаешься, открывай!
— Дай хоть юбку натяну. Спала я.
В комнату ворвался Сысой Карпович. Осветив постель Метелина, спросил:
— Квартирант где?
Когда нужно напустить туману, одурачить кого-нибудь, хитрая хохлушка всегда переходила на язык предков:
— Вы легки на помине. Иван и то жалился: что-то благодетель позабыл нас, — тараторила Настя. — То-то рад-радехонек будет, — и доверительно зашептала: — у него до вас дило есть. Секретное. Я допытывалась, не сказывает.
— Соскучился? Я осчастливлю! — загадочно произнес полицай и прикрикнул на хозяйку: — Копоти не напускай. Я спрашиваю, где он?
Зажигая лампу, Настя смущенно захихикала:
— Знамо где. У крали вин.
— Ха-ха, чахоточный! — рассмеялся полицай. — Куда конь с копытом, туда и рак с клешней. Где живет зазноба его?
— Який вумный! — опять рассмеялась Настя. — Не кажет.
— В Пятихатках?
— Ни-и, у соседнем хуторе. Та вин скоро приде.
— Дуралей, в собственной хате товар закисает, а он на стороне что-то ищет. Когда вернется?
— Мы ж сродственники, — засмущалась хозяйка. — Як питухи заспивают, вин объявится.
— Говорят, что у тебя нет племянника?
— Який дурень сплетни вье?
— Клава-переводчица. И нас, подлюка, дураками выставила, в краску перед начальством ввела.
Словоохотливый Сысой Карпович тут же одернул себя: говорить этого не следовало.
Полицай пробежал по комнате, заглянул в чулан, потом по-приятельски спросил Настю:
— У тебя, хозяюшка, не найдется ли что-нибудь такого? — и щелкнул пальцем по горлу.
— Ни капельки.
— Ступай, у соседки разживись, — приказал он и, высунувшись в дверь, позвал: — Прошу, господа, заходите.
В хату ввалились два угрюмых полицая.
Накинув на плечи шаль, Настя с порожней четвертью выбежала на улицу. Сысой Карпович, как старший, дал задание каждому из своих спутников:
— Ты — давай в погреб, а ты — на горище: нет ли там кого и чего? Подождем, пока зараза Бугров от бабы вернется. До утра все равно управимся. Хозяйку не буду запугивать, пусть нам пока послужит.
Полицаи бросились выполнять указание Сысоя Карповича.
□
В поведении старшего полицейского Настя почувствовала что-то недоброе. Остановилась у подводы. «Ой, неспроста все углы обшаривают. Втроем. Не иначе — за Семой».
Раздобыв у соседки первача, попросила горсть «гадюшника» — мелко просеянного табака, которым чабаны пользуют куршивых овец. Высыпав его в четверть, взболтнула самогон.
— Угомонятся быстрее, чертяки…
Полицейских, терпеливо ожидавших ее возвращения, она нашла за столом. Поблагодарив за самогон, старшой потребовал малосольных огурцов. Со свечой в руке Настя спустилась в погреб. Отодвинув кадушку от лаза в пещеру, предупредила:
— Это я, Сема, с лихом они.
— Догадываюсь. Один из них сюда со спичками заглядывал, — сообщил Метелин. — Хорошо, что я лаз кадушкой прикрыл.
— Тикай через запасной ход.
— А как же ты?
— Пока не знаю.
— Запоминай, что скажу, — припал к ее уху Метелин, — в случае опасности направляйся в хутор, что на берегу Соленого лимана. Знаешь? Найдешь учительницу Марию Александровну, она при школе живет. Скажешь, что я прислал. Она переправит к партизанам. Прощай, сестричка, спасибо за все, что для меня сделала.
