В войско собирались все бывшие и нынешние служилые люди, шли все, кто мог носить оружие. А вскоре появился и настоящий боевой отряд, вокруг которого и стал формироваться настоящая, мощная рать. К нижегородцам пришел двухтысячный отряд смоленских стрельцов, в прошлом году воевавших с ратями самозванца и не поспевших на выручку воеводе Михаилу Шейну — им просто не удалось пройти через уже занятые поляками земли. Опытные воины предпочли не гибнуть зря и отступили, однако теперь только искали случая объединиться с более крупным войском, чтобы биться против ненавистных иноземцев и отомстить за павший Смоленск и погибшего, как они были уверены, воеводу.
Оставалось теперь найти воеводу, и тут-то Козьме рассказали, что вблизи Нижнего Новгорода живет в своем небольшом имении знаменитый князь Дмитрий Пожарский, ставший героем Московского ополчения, получивший в боях тяжелую рану и спасенный от гибели своими товарищами.
Решено было отрядить к Пожарскому послов, но Козьму отговаривали: «Едва ли князь согласится! И здоровье его еще никуда, да и кто ж вновь в ту же петлю полезет! Вон, что в Москве тогда учинилось: атаман Заруцкий с атаманом Ляпуновым передрались, аки псы, больше друг на друга насели, чем на ляхов, другие не лучше оказались… А что один Пожарский мог поделать? Так неужто он сейчас поверит, что мы победу одержим?»
Но Дмитрий Михайлович поверил. И не просто согласился возглавить ополчение, а тут же принялся, используя и свой опыт, и воинский дар, создавать настоящую, подготовленную, хорошо слаженную армию. Он сам учил новобранцев обращаться с разного рода оружием, ходить правильным строем, атаковать и обороняться по всем правилам, как делали это воины-европейцы. Будучи еще юношей, он побывал с посольством царя Бориса Годунова в Германии и видел учения тамошней пехоты и кавалерии, которые вызвали в нем легкую зависть: отчего же у нас-то не так? Теперь ему представилась возможность добиться таких же действий от своей собственной армии.
— Нечего бегать в наступление толпой! — наставлял он воинов. — Мы ж не татары. Ряд за рядом идти куда выгоднее: и стрелять можно всем вместе — пули пройдут между рядов, никого из своих не заденут. И если придется отступать, свалки не выйдет. Да и движение так куда скорее.
Минин восхищался князем, а князь искренне восхищался Козьмою, считая его душой ополчения и доверяя ему, как самому себе. Несмотря на разницу в возрасте и совершенно разные характеры, они вскоре сделались почти дружны.
Пожарский почти никогда не спорил со своим первым помощником, признавая его опыт и сметливый, хотя и немного нерасторопный ум. И когда Козьма посоветовал выступить из Нижнего до начала весны, до того, как вскроется лед на Оке, и она перекроет ополчению дорогу, князь не возражал. Оба понимали, что войско еще не готово к решительной битве за Москву, но оба хотели подвести свои полки ближе к столице, чтобы начать штурмовать ее уже этим летом.
В марте они выступили из Нижнего Новгорода и двинулись вверх по Волге, а в начале апреля их уже встречали колокольным звоном жители Ярославля. Этот город был достаточно хорошо укрепленной крепостью, но все же возьмись за него ляхи как следует, ему вряд ли удалось бы устоять — все же не Смоленск, да и такого воеводы у ярославцев не было. Потому и провели они последние два года в тревожном ожидании: вдруг да нагрянет проклятое войско польско, и их Кремль, посад, окрестные села будут сожжены и разорены, как многие области и уезды Руси? Теперь же, с приходом ополчения, можно было вздохнуть спокойно — на могучую армию, в которой к этому времени насчитывалось уже не менее десяти тысяч человек, пожалуй не рискнет так вот запросто напасть и войско короля Сигизмунда, а уж рыскавшие по окрестностям разрозненные отряды захватчиков теперь и близко сюда не подойдут.
В Ярославле армия стала еще больше прирастать новыми отрядами и обзаводиться оружием, припасами, лошадьми. Пожарский не хотел глядеться перед людьми очередным атаманом вроде того же Заруцкого, а потому решил создать здесь настоящее правительство. Так были учреждены ведавшие всеми нужными делами приказы: Разрядный, Поместный, Посольский, Денежный двор. Указы и послания шли теперь во все концы свободных и захваченных русских земель от имени «Всея земли». В соседние государства направлялись послы: нужно было по возможности исключить опасность нападения со стороны Швеции, Германии, Австрии, а для того внушить их правительствам, что войну ополчение будет вести с одной-единственной целью — изгнать из Московского Царства войско захватчиков.
Теперь, в середине июля лета 1612-го от Рождества Христова, войско Пожарского и Минина насчитывало уже почти тридцать тысяч бойцов, и князь принял решение вскоре выступать на Москву. Лазутчики доносили, что часть московского посада еще прошлой осенью отвоевали казаки, которыми командовали князь Трубецкой и атаман Иван Заруцкий, тот самый, что поссорился с Прокопием Ляпуновым, заманил того в ловушку и зарубил. Командуя остатками прежнего ополчения, эти два предводителя заняли Белый город[46] и стояли там таборами.
Это известие не особенно радовало Пожарского. Он знал о том, что и Трубецкой не раз готов был переметнуться с одной стороны на другую, а уж Ивашка Заруцкий и подавно ни у кого доверия не вызывал. Лих атаман, смел и удал, да вот только нет ему дела до Москвы и вообще до Руси и ее беды. Себя бы показать, власти добиться да добра нажить — вся-то его забота. Потому и дерется то с поляками, то на их стороне, то, было недавно, и вообще готов был целовать крест самозванцу. Потому, видно, и поляки не так уж тревожились из-за соседства с казаками Заруцкого и Трубецкого. Куда страшнее было для них то, что ни по Смоленской, ни по другим ведущим к Москве дорогам уже давно не шли к ним обозы от Ходкевича и от других частей войска польска. Все вокруг Москвы поляки уже полностью разорили и разграбили, ну а получить что-либо издалека уже не могли: обозы перехватывали то казаки (а чьи, Бог их знает!), то специально высланные для этой цели передовые отряды ополчения. Да и не было уже возможности у самого пана Ходкевича, засевшего в Твери, собирать продовольствие и отправлять в Москву — своих бы прокормить. Деревни кругом были сожжены, прошлогодний урожай во многих краях не собран — откуда же взять теперь продовольствие. Знать бы, что гнусные московиты будут сопротивляться так долго, так надо было бы удерживать воинов от безудержного разрушения, но ведь такого никто не предполагал…
Лазутчики сообщали, что помощь Москве и голодающему там польскому гарнизону готовит и Ходкевич, и сам король Сигизмунд, готовый вновь двинуть свои войска к столице Московии. Значит, нужно было поспешить и взять Москву раньше.
Сосчитав свои силы, взвесив все возможности, Пожарский назначил выступление на конец июля, с тем, чтобы в середине августа подойти к столице.
Козьму это радовало. В молодости и он был служилым человеком, воевал, умел и почти любил драться, поэтому сейчас прежние умения вспоминались, и руки все чаще тянулись к оружию. Хотелось вновь испытать себя в бою, понять, что еще годен для ратного дела, значит, еще не стар.
Старым его никто бы и не назвал. Высоченный, мощный, он казался на первый взгляд тяжелым. Но когда шагал упругой, твердой походкой, слегка наклонив темно-русую кучерявую голову, чуть отмахивая правой рукой, видно было, как он на самом деле подвижен и стремителен. Лицо у него было крупное, но не тяжелое, с живыми темными глазами, обрамленное шапкой волос и темной, с легким серебром бородой.
Он имел обыкновение носить довольно короткий, куда выше щиколотки, синий охабень[47] и отороченную куницей шапку, а на ноги чаще всего надевал высокие мягкие сапоги.
Сейчас было жарко, и Козьма сидел возле стен Ярославского Кремля, распахнув охабень, сняв шапку и с удовольствием ею обмахиваясь.
— Ты будешь воевода Минин?
Прозвучавший всего в нескольких шагах голос едва не заставил его вздрогнуть. Надо же! Он так задумался, что и не заметил, как к нему подошли.
Перед ним стоял, пыхтя и вытирая рукавом пот после быстрого подъема по крутой лестнице, приказной дьяк Василий Зубов, а рядом с ним топтался кряжистый, среднего роста человек, с широким, смуглым лицом, одетый в алый польский жупан, дорогую мелкотканную кольчугу и шишак очень старинной работы, времен, наверное, Ивана Калиты, когда шлемы делались еще без стеганой подкладки. Именно поэтому смуглолицый надел свой шлем поверх тюрбана из тонкой золотой парчи.
Козьма улыбнулся бы при виде такого наряда, но за долгие месяцы сбора ополчения он уже привык ко всяким зрелищам, а потому остался серьезен.
— Что ты, добрый человек, какой я воевода! — воскликнул он в ответ на вопрос смуглолицего. — Воеводой у нас князь Дмитрий Михайлович Пожарский. А я — помощник его. Ты кто будешь и кого сюда привел?
