Тогда полковник, набрав в грудь воздуха, попытался продолжить прерванную речь:
— Наш милостивый король готов простить тебе все твои грамоты, все призывы к бунту. Он готов возвратить тебе свободу и даже сохранить за тобой сан. Да, он готов даже и на это, хотя после всего, что ты делал, о таком великодушии нельзя было бы думать… Но доброта короля Сигизмунда беспредельна. Ты должен будешь только написать новые грамоты. Ты призовешь русских признать власть Речи Посполитой, которая принесет Московии мир и благополучие, а князя Пожарского — распустить войско бунтовщиков, что сейчас собирается в Нижнем Новгороде. Тогда и они получат прощение короля, и сам князь сохранит свои владения и сможет жить, где ему вздумается. Если ты согласишься на это, я тотчас велю перевести тебя назад, в Патриаршии палаты, где к тебе, конечно, до поры до времени приставят охрану, однако будут обходиться с тобою не как с узником, а как с почтенным человеком. Ответ ты должен дать мне сейчас, потому что больше я не приду. Подумай и говори.
Гонсевский перевел дыхание. Кажется, у него получилось сказать, все, что он задумывал. Однако ему почему-то не хотелось смотреть в лицо Гермогену — что-то его пугало. Наконец они встретились взглядами, и вот тут полковник невольно содрогнулся: старец смотрел на него и улыбался. Улыбка эта была спокойна, печальна и удивительно светла.
— Послушай, пан Гонсевский, — наконец заговорил Патриарх, — а ты знаешь ли, отчего монастырь этот Чудовым прозывается?
— Нет, — в недоумении ответил поляк. — Но при чем тут?..
— А вот при том. Построил его, может, ты и слыхал, князь Иван по прошению Митрополита Московского святителя Алексия. Алексий чудотворец был, великий молитвенник! Русь тогда под татарами стонала, как вот ныне под поляками. Много от них претерпели. Но вот у хана татарского Джанибека любимая жена заболела. Ослепла. И увиделся ей во сне наш святитель Алексий, о коем она слышала, как он праведен, будто он молебен над нею отслужил, и она исцелилась. Послал хан за нашим Митрополитом. Тот приехал в Орду, молебен отслужил, и татарка прозрела! Тогда-то хан и вывел из Кремля двор своего московского наместника, а место, где тот располагался, отдал под этот вот монастырь. Но только посвящен он не тому чуду.
Речь Патриарха текла медленно, неторопливо, он словно бы произносил проповедь, наставляя слушающих. И Гонсевский не прерывал его — что-то завораживающее было и в этом рассказе, и в голосе, и в словах старца.
— Тот день, когда исцелилась жена хана Джанибека Хайдула[41], пришелся в нашем церковном календаре с днем, когда чтим мы память другого дивного чуда, явленного самим Архистратигом Небесных Сил Михаилом. Когда-то, когда только-только утверждалась Христова Вера, в одном азиатском городе, что звался Хоны, жил-был некий язычник, а у того язычника была красавица-дочь. И вот случилось так, что она ослепла, ну вовсе, как и жена татарского хана. Отец очень любил ее и очень горевал, но однажды ему во сне явился Архангел Михаил и сказал, что вблизи горы, у которой стоял город, есть источник, из коего слепой девушке надлежит испить воды, и тогда ее очи вновь увидят свет. Отец поверил, повел дочь к источнику. И чудо свершилось: испив воды, она стала видеть! После того отец и дочь приняли святое крещение, а над источником бывший язычник выстроил храм во имя Архистратига Михаила.
Думаешь, на том все и кончилось? Ан, нет! Язычникам города Хоны был ненавистен тот храм, а еще пуще пресвитер Архипп, который в нем служил и пребывал денно и нощно. Видели они, что все больше людей склоняется к Вере Христовой через Архипповы проповеди. И задумали они погубить и храм, и священника. Однажды пошли в горы, прорыли канал на крутом склоне, а после соединили русла двух текших наверху рек, и воды их страшным потоком ринулись прямо на церковь Божию. Увидав то, пресвитер Архипп не побежал прочь, но воздел руки к небу и взмолился о спасении храма. Взмолились и христиане, что в это время собирались к службе и пришли в ужас, видя, что поток вот-вот уничтожит святыню. И вдруг явился перед ними, во всем блеске своем, Архистратиг Михаил и ударом своего огненного меча прорубил огромную скалу. Сквозь это отверстие и хлынул поток, минуя храм и никому не причинив вреда. Тут пришли креститься и самые ярые из язычников, и даже те, кто остался упорен в своей злобе и неверии, поняли, что тщетно пытаются препятствовать Воле Божией. Вот такое чудо, даже два чуда подряд явил людям Архангел Михаил.
Владыка замолчал, пристально и печально продолжая смотреть большими, глубоко запавшими глазами в глаза полковнику. И тот вдруг снова ощутил холод, проникший сквозь густой мех его шубы.
— И что же? — спросил он наконец. — К чему ты рассказал мне все это, старик?
— А ты не понял? Желающий прозреть прозреет, но только если верит в Бога. А Воля Божия непреодолима, и даже когда кажется, что гибель неотвратима, молитва может совершить чудо. Да, мы сейчас унижены и сокрушены. Наша же кровавая междоусобица породила рознь и открыла двери в Царство Московское его лютым врагам. Но когда все соборно помолятся об избавлении от ига, тогда обязательно придет Божья Помощь! Огненный меч Архистратига Михаила разобьет наши оковы, и мы получим свободу Не осталась Русь Святая под татарами, не останется и под поляками. И кто бы ни пришел попирать нашу Веру Православную, отымать нашу землю, будет сокрушен. Для чего же ты явился сюда, ко мне? Хочешь, чтобы я в Бога верить перестал? Или Русь любить? Для меня то и другое — едино.
Запоздалая ярость душной волной накрыла Гонсевского. От этой ярости, от сознания собственного бессилия, у него на миг даже потемнело в глазах.
— Ты что, старый безумец, шутить со мной вздумал?! — прохрипел пан полковник, вскакивая со скамьи. — Полчаса я слушал твои сказки, чтобы затем ты вновь повел бунтарские речи! С кем?! Со мною?! Живо, соглашайся писать грамоты, какие я велю, или я вытрясу из тебя остатки твоей поганой жизни, ну!!!
И вновь Гермоген улыбнулся:
— Ты давно бы это сделал, будь прежде на то твоя воля. Значит, теперь это — воля твоего короля. Значит, и он понял, что дело ваше плохо, и испугался.
— Ах ты, русская скотина! Неужто думаешь, что сюда явится Архангел Михаил, огненным мечом разобьет вот эту дверь и тебя спасет? А?!
— Будет так, как захочет Господь! — с прежней улыбкой, сводившей полковника с ума, сказал старец.
— Я покажу тебе, чего Он хочет! Я тебе покажу! — завопил Гонсевский и, кинувшись на Патриарха, уже ничего не видя и не понимая от злобы, вцепился обеими руками в горло Гермогену.
Тот пошатнулся и медленно стал оседать, обвисая в цепкой хватке рассвирепевшего поляка.
Шляхтичи-охранники дернулись было к своему начальнику, но поняли, что помощь ему не нужна, а останавливать его было бы сейчас смерти подобно.
— Ну что?! — кричал полковник, продолжая душить и одновременно трясти все более и более сникающего в его руках старика. — Ну?! Где Архангел?! Где его огненный меч?! А?!
Тотчас он получил ответ на эти слова. Грянул гром, полыхнул огонь, и тяжелые створки дубовой двери, сорванные с петель, влетели в келью и грохнулись на пол.
— Матка Боска! — хором взвыли охранники, от изумления даже не подумавшие схватиться за оружие.
В отверстую дверь влетело облако дыма, и несколько мгновений спустя, окутанные этим дымом, ворвались четверо людей.
— Стража! — опомнившись, вскрикнул один из шляхтичей.
— Нету! — отозвался Хельмут Шнелль, выпуская стрелу, которая заставила поляка разом умолкнуть.
Второго он убил кинжалом, третий достался Якобу, не без удовольствия опустившему на его голову свою саблю. Что до воеводы, то он сразу бросился к полковнику, в мгновение ока оторвал его от Гермогена, ударом в грудь отшвырнул к стене и одновременно другой рукой подхватил оседающего на пол старика.
— Убил! — взревел он. — Этот ублюдок его убил!!!
— Нет, нет, Владыка жив! — поспешил заверить монах Захария, пощупав руку и заглянув в глаза Патриарху. — Слава Богу, мы успели вовремя.
Глава 7. Крещение
Убедившись, что трое охранников Гонсевского мертвы, а сам полковник, оглушенный, мешком сник, привалившись к стене, Хельмут выскочил в коридор. Нет, там было пусто — похоже, здесь, в подвале темницы, действительно больше никого не было, а наверху не слышали сравнительно слабый взрыв: уж он-то знал, как подложить три крохотные петарды (к каждой из петель и к замку двери), чтобы рвануло не сильно, но дверь сшибло наверняка. Конечно, сверху все же могли спуститься охранники — полковник находился в подземелье долго, а тут еще к нему повели этого странного монаха… Но шаги они теперь в любом случае услышат и будут готовы.
— Якоб! — вернувшись в келью, приказал Шнелль. — Скрути этого мерзавца (он кивнул в сторону полковника) и заткни ему рот. Свернуть бы ему сразу его толстую шею, да ведь еще пригодиться может! Миша, ну что?
