И она дернулась вперед в искреннем порыве оказать помощь, когда Шебридж вынул руку из кармана. Он снова полностью владел собой. Но мир вокруг него изменился. Его планета перешла на другую орбиту. Орбиту опасную, но отнюдь не чреватую катастрофой. Однако потребуется время и определенные усилия, чтобы вернуться на прежнюю траекторию.
С пистолетом в руке Шебридж сказал:
– Войдите в дом.
Бланш перевела взгляд с пистолета на его лицо. Способность на любое насилие читалось на нем теперь со всей определенностью. Она чувствовала эту способность, разлитую по его телу, но сдерживаемую и пока контролируемую. Его не окружала аура зла, но зато Бланш почти физически ощущала исходившие от него пульсирующие черные волны холодной ярости.
– Делайте то, что вам приказывает мой муж, – произнесла миссис Шебридж.
На мгновение ее пальцы дотронулись до плеча Бланш. И, не произнеся больше ни слова, Бланш позволила провести себя в холл, куда свет давало лишь отражение лучей фонаря под портиком. И вместе с этим движением в ней начал подниматься из глубины души удушающий страх. Вспыхнула люстра, подвешенная под потолком.
Шебридж, близко державшийся сбоку от Бланш, остановил ее жестом руки, а потом открыл дверь одной из комнат.
– Ждите здесь. – Он обернулся к жене и передал ей пистолет. – Останься с ней. Я управлюсь один. Только проследи, чтобы она не снимала перчаток.
Он задвинул засов снаружи и вернулся к архиепископу. Это был крупный мужчина. Шебридж начал с того, что обернул его одеялами. Затем ему пришлось привстать на колено, перебросить тело через плечо, медленно, с усилием распрямиться и занести пленника в холл. Ногой он захлопнул дверь, и она сама заперлась на защелку, а свободной рукой выключил свет в портике. В дальнем углу холла Шебридж нажал другую, хорошо замаскированную кнопку, и часть стены, за которой скрывался основной вход в подвал, отъехала в сторону.
– Через пятнадцать минут меня ждут в доме десять по Даунинг-стрит[13], – со значением сказал Грандисон. – В данный момент только сам премьер осведомлен обо всем. Я попросил, чтобы к нему вместе со мной приехали министр внутренних дел и начальник полиции столичного региона. Сэр Чарльз Мэдем уже направляется туда. Он обещал, что примет все необходимые меры, зависящие от него. Вот копия письма.
Он подал Бушу снятую под копирку копию. Буш догадывался, что письмо перепечатал лично Грандисон, и первый экземпляр лежал сейчас у него в кармане. Как не сомневался, что анализ оригинала не даст им ничего ни с точки зрения содержания, ни в виде каких-либо прямых улик.
Буш тщательно скрыл злость и раздражение, давно переполнявшее его.
– Он замахнулся на сей раз очень высоко, – произнес он.
– А разве мы не знали, что так и будет? – Грандисон пожал плечами и улыбнулся. – Вся операция задумана и осуществлена блестяще. И так просто. Если он ни в чем не допустит промаха, поймать его нам не удастся. Для этого понадобится редкостная удача, почти невероятное везение. А ты знаешь, что произойдет, если такое преступление сойдет ему с рук?
Буш кивнул:
– Все наши недруги поспешат вонзить ножи нам в спину. Департамент расформируют.
Грандисон не стал добавлять, что разгон департамента никак не скажется на нем самом. Пострадает только Буш. Это станет клеймом, если не крестом на его дальнейшей карьере.
Когда Грандисон ушел, Буш внимательно прочитал письмо. Обратил внимание на его примитивный стиль. Причем сделано это было наверняка намеренно. В этом человеке не было и не могло быть ничего примитивного. Под текстом письма Грандисон добавил свои заметки после разговора с сэром Чарльзом. Его высокопреосвященство, давний друг сэра Чарльза, приехал к нему погостить на уик-энд. Исчез во время предвечерней прогулки по саду. Посещал усадьбу Ривер-Парк три раза в год в одни и те же дни. Привычки всегда облегчают задачу преступникам, как успел неоднократно убедиться Буш на собственной следственной практике. И почти наверняка где-то в подшивках столичных изданий обнаружится милый очерк о любимом отдыхе архиепископа, который мог дать первоначальный толчок намерениям Торговца, подсказать, в каком направлении действовать. Остальное было уже совсем просто.
Буш позвонил в отдел картографии, и ему доставили план района масштабом в шесть дюймов на милю. Две дороги тянулись мимо Ривер-Парка. Семейная часовня была обозначена на северном берегу небольшого озера. Она стояла в нескольких десятках ярдов от одной из дорог. Интуиция и опыт подсказали Бушу, что именно там все произошло. Его высокопреосвященство, лорда-архиепископа – одного из двух людей, возглавлявших англиканскую церковь, которыми были архиепископы Кентский и Кентерберийский, стоявших в иерархии власти в стране вслед за королевской семьей и лордом-канцлером, среди бела дня как мешок картошки швырнули в легковую машину или фургон и увезли в неизвестном направлении! За полумиллионный выкуп. Клерикальная верхушка и отцы церкви будут в полнейшем восторге. Ведь им и придется выделить значительную часть данной суммы.
Буш снял с полки справочник и сверился с ним. От биржевых инвестиций, земельных владений, сдачи зданий в аренду, закладных, процентов по займам и пожертвований паствы церковь имела ежегодный доход, превышавший двадцать четыре миллиона фунтов. Более двадцати миллионов уходило на зарплаты и стипендии, обновление и реконструкцию храмов, равно как домов священников и другой церковной собственности. Оставалось не так уж много. Но стоило шепнуть по секрету нескольким состоятельным дамам, что жизнь их дорогого архиепископа подвергалась опасности, и полмиллиона можно найти в течение часа. Торговец сделал очень удачный выбор. Никакая огласка невозможна. Боже, трудно даже представить, во что превратили бы такую сенсацию газеты! А сколько голов полетело бы с плеч! По сравнению с этим похищение какого-нибудь посла выглядело сущим пустяком. А он, Буш, вынужден торчать здесь… Но что он мог сделать? Заламывать в отчаянии руки? Наверное, Грандисон прав. Самое время начинать молиться.
Пробило семь часов. Бланш сидела на стуле с высокой спинкой по ту сторону стола, что располагалась ближе к камину. Комната выполняла роль столовой. И стол и стулья были здесь из старого, давно вышедшего из моды красного дерева. В серванте сияло отблесками стекло посуды, отражая свет от красноватых абажуров бра, служивших источниками освещения. В окна яростно ломились дождь и ветер. Миссис Шебридж расположилась ближе к двери. Это была высокая темноволосая женщина с бледным овальным лицом, с которого не сходило выражение спокойной задумчивости. Сам Шебридж сел напротив Бланш. В перчатках он просматривал содержимое ее сумочки.
Ей налили бокал хереса, но по-прежнему не разрешали снять перчаток. Все вещи из сумочки Шебридж вывалил на стол и теперь методично изучал записи в ее ежедневнике, перелистывая страницу за страницей. Бланш была напугана, но не паниковала. Хотя было уже ясно, что она попала в беду… В большую беду. Ей хватало сообразительности, чтобы без лишних объяснений понять многое. Тот мужчина был архиепископом. Ошибиться она не могла. Ошибка состояла в том, что Бланш громогласно сообщила: ей известно, кто он такой. Хотя они бы схватили ее в любом случае. Она слышала о похищениях, совершенных Торговцем. И догадалась, что Эдвард Шебридж скорее всего им и являлся.
Чуть раньше она сидела в этой же комнате под охраной миссис Шебридж, державшей ее на мушке и молча наблюдавшей за ней, пресекая любые попытки Бланш хотя бы начать диалог. Когда вернулся Шебридж, Бланш переполняли гнев и возмущение, но эти чувства были, скорее, делом принципа, чем искренними эмоциями. Причем толку от них не оказалось никакого. Она не представляла, какую линию поведения с этими людьми следует выбрать, и рассказала Шебриджу, что приехала повидаться с ним по поводу возможного устройства кемпинга на его территории. Он выслушал не перебивая, а затем попросил жену налить Бланш хереса, а сам взялся за сумочку.
Сейчас Шебридж молча сидел, отложив ежедневник в сторону и взявшись за телефонную книжку Бланш. Достал отдельный листок, на котором она записала адрес, продиктованный Энгерсом, положил его рядом с собой на стол и продолжил просмотр номеров телефонов. Бланш с тревогой наблюдала за ним. Каждое его движение выглядело точным и расчетливым. В них присутствовала та же неспешная уверенность в себе, какая выделялась главной отличительной чертой его образа в целом. Среднего роста и сложения, почти хрупкий с виду, но то были обманчивые легкость и хрупкость, скрывавшие недюжинную силу. Лицо хорошо загорело, а кожа казалась обветренной и жесткой. В неподвижных чертах не читалось никакого выражения. Лишь однажды Бланш сделала попытку что-то сказать, выразить свое возмущение, да и то лишь для того, чтобы звук собственного голоса немного успокоил ее, но Шебридж покачал головой, хотя его лицо оставалось по-прежнему невозмутимым. И она мгновенно осеклась, почувствовав на себе этот взгляд, как холодный удар в душу, нанесенный со всей мощью его личности. Этот человек, поняла Бланш, с легкостью убьет ее, если сочтет необходимым. Она отогнала от себя приступ страха, перекрыв его волной внутреннего неприятия подобного развития событий. Ради всего святого, Бланш, сказала она себе, не теряй головы и не будь дурой.
