– Эймори, я… – Джил осекся и, наклонившись, поцеловал меня в губы.
На долю секунды я мысленно перенеслась в тот вечер, когда он целовал меня в последний раз. Стараясь говорить как можно осторожнее, я тогда призналась ему, что выхожу замуж за Майло, и Джил проявил великодушие, объясняющееся воспитанием и его собственными душевными качествами. После того как было сказано все, что могло быть сказано в данной ситуации, он, уходя от меня навсегда, вдруг остановился, подошел и, взяв в руки мое лицо, поцеловал. Этот нежный прощальный поцелуй сказал так много, что, как ни была я влюблена в Майло, мне стало больно. Когда Джил ушел, я расплакалась, почувствовав себя очень несчастной. И то же самое я ощутила сейчас – пронзительную, щемящую грусть и томление одинокого сердца, которое толком не могла объяснить.
Поцелуй Джила становился жарче, он теснее прижал меня к себе, и я вернулась к действительности. Сейчас все иначе. Что бы я ни чувствовала, Майло все еще мой муж. Мягко уперевшись в грудь Джила руками, я отстранилась, и между нами образовалось небольшое пространство.
– Нельзя, Джил, – мирно сказала я.
Он моргнул, как будто только что сам это понял, и отдернул руки словно от раскаленного железа.
– Прости.
Сделав шаг назад, Джил покачнулся, и я испугалась, что он упадет.
– Все в порядке. – Я протянула к нему руки, чтобы поддержать. – Сядь, прошу тебя. Я закажу кофе.
Я пошла к телефону, а Джил тяжело опустился на диван и закрыл лицо руками.
– Любовь способна на невероятные глупости, правда? – Он будто разговаривал сам с собой. – Влюбляешься все время не в тех. Как было бы просто, если бы… Знаешь, я не понимал ее… Не верил, что она всерьез…
Он уже не обо мне. Тогда о ком? Я подсела к нему на диван.
– Ты хотел?.. Тебе нужно о чем-то поговорить, Джил?
– Я думал, она так молода, потеряла голову. Я не понял, что она серьезно.
Так он мог говорить только об Эммелине, больше ни о ком. Но что он имеет в виду? Джил откинулся, положив голову на спинку дивана, и произнес:
– Мне так плохо.
– Знаю, дорогой. Выпей кофе, станет получше.
Мне было очень интересно, почему Джил вдруг вспомнил об Эммелине и ее любви к Руперту, но я молчала, давая ему передохнуть. Я все еще ни на йоту не верила, что Джил убийца, однако странно, что он решил пожалеть горюющую сестру именно сейчас. Правда, он, конечно, много выпил. Вероятно, ему все, что он говорил, казалось логичным.
Когда раздался стук, я открыла дверь и, чтобы горничная не увидела Джила, перехватила у нее поднос. Поставив его на столик у дивана, я бодро возвестила:
– Вот кофе. То, что надо.
Джил будто оглох.
– Джил?
Я присмотрелась и вздохнула – он либо уснул, либо просто отключился. Невозможно было выставить его, не устроив шумного скандала. Придется ему спать тут на диване.
Я сняла с него галстук, стащила ботинки и уложила как следует. Затем накрыла запасным одеялом и потушила свет. Думать я могла при этом только об одном: если кто-нибудь узнает, что Джил провел ночь в моей комнате, мне будет чертовски трудно объяснить это Майло.
Глава 23
Когда Джил зашевелился, я уже оделась. Хотя шторы были задернуты, а небо зловеще-серое, открыв глаза, он сощурился, затем, увидев меня, рывком сел и поморщился.
– Что за?.. О-о, нет!
– Доброе утро, Джил, – весело поздоровалась я, стараясь смягчить удар.
– Я тебя вчера целовал, – произнес он, отклонив мое приглашение к светской беседе.
– Да.
Джил провел рукой по лицу.
– Прости, Эймори. Даже не знаю, что сказать.
– Ничего не надо говорить.
– Я, должно быть, тебе отвратителен. Ты решила, что это я спьяну…
– Ты всегда джентльмен, Джил, – строго перебила я его. – И давай больше не будем об этом.
– Кто-нибудь знает, что я… провел здесь ночь?
– От всей души надеюсь, что нет. Ты кому-нибудь говорил, что идешь ко мне?
– Кажется, нет, – сокрушенно ответил он. – Никогда в жизни так не напивался. Мне очень стыдно.
– Ради бога, не надо, Джил. Все мы хоть раз в жизни делали то, о чем потом жалели.
Мои слова повисли в воздухе. Джил посмотрел на меня долгим взглядом и резко вскочил.
– Лучше пойду, пока никто нас не увидел.
– Ботинки под столом.
Он как мог привел себя в порядок, хотя его выдавали взъерошенные волосы и щетина. У дверей Джил остановился.
– Если бы я не напился, я бы к тебе не пришел, – сказал он. – Хотя мне очень хотелось поговорить с тобой про… о том, что здесь произошло.
– Повторяю, Джил, не надо больше об этом.
– Поговорим позже, хорошо?
– Хорошо.
Я закрыла за ним дверь и тяжело вздохнула. Ждать, пока это все закончится, невозможно. Значит, нужно возвращаться к привычной жизни. Или какой-то ее разновидности.
Мне никого не хотелось видеть, и первую половину дня я провела в номере. Однако это не значило, что я отказалась от мысли раскрыть преступление. Как ни бурно развивалась моя личная жизнь, имелись более неотложные задачи. Чтобы во всем разобраться, совершенно необходимо выяснить, кто убил Руперта и Хэмильтона.
Я помнила строгое предупреждение инспектора Джонса не заниматься никакой самодеятельностью и не была так наивна или самоуверенна, чтобы не глядя отмахнуться от него. Инспектор прав, опасность вполне реальна, и убийство Хэмильтона продемонстрировало это в полной мере. Однако я уже слишком глубоко увязла, чтобы теперь сдаваться. Кто-то из нас убил двух человек и скорее всего пытался убить еще двух, в том числе меня. Одна мысль об этом выводила из себя. Я не собиралась предоставлять убийце возможность привести в исполнение его гнусные замыслы и снова задумалась, зачем кому-то было давать мне снотворное. Интуитивно я чувствовала, что, предостерегая меня, Джонс чего-то недоговорил, его слова несли еще какой-то смысл. Может, он знает что-то, чего не знаю я? И больше не подозревает Джила? О, если бы он не был таким скрытным! Инспектор даже намеком не дал понять, какой версии придерживается сам, но мне казалось, он очень близок к тому, чтобы получить какие-то важные сведения, а может, даже изобличить убийцу. Но если он знает или хотя бы догадывается, что Джил невиновен, то почему бездействует?
Я предположила, что Джонсу не хватает улик, поэтому он до сих пор ничего и не предпринимает. Если так, я могла бы помочь. Вдруг мне удастся что-то обнаружить, и тогда мы сможем положить всему этому конец? Я очень надеялась, что, если найду какую-нибудь важную улику, инспектор Джонс великодушно закроет глаза на мое непослушание.
Отложив все сомнения, я решила сосредоточиться на том, что мне известно. Почти не притронувшись к подносу с обедом, я подошла к письменному столу и взяла лист бумаги, который мы писали вместе с Майло. Мистера Хэмильтона, конечно же, можно вычеркивать. Почему его убили? Мне казалось, чтобы понять, кто убийца, необходимо выяснить, что связывало Руперта и Хэмильтона. Возможно, у них были какие-то общие дела, но, наверно, если связь между ними действительно существовала, инспектор Джонс уже все разузнал.
Нет, Хэмильтона убили не потому, что он был замешан в темные дела. Он что-то знал, это точно, поэтому его требовалось убрать. Но что? Скорее всего, это как-то связано с предметом, который он нашел на берегу. В его номере мне не удалось обнаружить ничего, что хоть отдаленно напоминало бы орудие убийства. Значит, или он избавился от находки, или это было вовсе не орудие убийства, а что-то другое.
Чтобы проверить первую версию, я решила еще раз пройтись по тропинке. Вряд ли в высокой траве удастся что-то найти, но попытаться стоит. В любом случае, мне казалось, оставшись в комнате, я просто сойду с ума.
В холле я столкнулась с Вероникой Картер, которая как раз подходила к лифту. Она выглядела озабоченной, обычный холодок оставил ее.
– Миссис Хэмильтон привезли из больницы, – сообщила она. – Выглядит ужасно. Я хотела с ней поговорить… Но что тут скажешь, правда?
– Да, – кивнула я, невольно испытав очередной прилив симпатии к мисс Картер. – Она у себя в номере?
Вероника покачала головой:
– Она не захотела туда возвращаться… Вы понимаете.
– Разумеется.
– По-моему, ей предоставили другой номер. Она сейчас в гостиной. – Самообладание оставило мисс Картер, и проявившаяся хрупкость сделала ее мягкой, прелестной. – Я хочу домой, – тихо закончила она.
– Осталось недолго, – сказала я, всей душой надеясь, что так оно и есть.
После этого я прошла в гостиную выразить соболезнования миссис Хэмильтон. Она одиноко сидела в кресле, укрывшись пледом. Меня поразило, как по-разному люди реагируют на горе. Если Эммелина после смерти Руперта просто рухнула, миссис Хэмильтон, похоже, была сделана из более прочного материала. Правда, она сидела очень бледная, бледнее обычного – хотя это и казалось невозможным, – но полностью владела собой.
– Мне так жаль, миссис Хэмильтон, – произнесла я. – Если я что-нибудь могу сделать…
