class="p1">Сергей Леонтьевич объяснил:
— Шлотбург по-нашему значит — Замóк-город.
Егозливый Ширяй подпрыгнул, шлепнув себя ладонью по пятке.
— Леонтьич, — проговорил он, — Шлиссельбург — Ключ-город, дело понятное. А я все думаю: ключ есть, а замок где?.. Так вот он, замок-то!
Да, так оно и было. В верховье минувшей осенью русское войско добыло ключ к Неве и к морю. Нынешней же весной в низовье появился и замóк, которым для врага накрепко закрывалась дорога в Неву и в Ладожское озеро. Шлотбург. Город-замок.
Но миновало несколько дней, и стало ясно, что замок должен быть совсем не тут, а в другом месте, еще ближе к морю.
IV. НА ВЗМОРЬЕ
1. „АСТРЕЛЬ“ И „ГЕДАН“
Каждое утро и каждый вечер эскадра Нумерса давала пушечный лозунг. Крепость неизменно отвечала.
Шведский адмирал, обманутый ответом и спокойствием на взморье, послал два судна в устье Невы. Они с осторожностью проходили трудный фарватер. В устье их застала ночь. Убрав паруса, корабли дожидались утра.
Но в русском лагере утра не ждали. Вестовые с щепотевской заставы сообщили о маневре шведов.
Тридцать лодок под командой бомбардирского капитана спустились вниз по течению. Несколько отплыв, отряд разделился. Часть лодок продолжала путь по Неве. Другие направились по Безымянному ерику.
Лодки двигались неслышно, «тихой греблей».
Бухвостов и Окулов первыми достигли взморья и в плавнях разыскали Щепотева. Весь день шел дождь. Только сейчас немного прояснило. Солдаты вымокли и ворчали, что нельзя даже костер разжечь, обсушиться.
Лодки едва слышно скрипели, касаясь бортами.
— Канцы четвертый день наши, — сказал Бухвостов Щепотеву.
— Знаю, — отозвался Михайла Иванович.
— Ты знаешь, а Нумерс нет, — вмешался в разговор Тимофей Окулов.
— Никак в толк не возьму, — проговорил Щепотев, — почему эскадра приросла к месту. Будто не воевать пришла. И ветер-то подходящий…
— Понять немудрено, — всерьез объяснил ладожанин. — Нумерс — презнаменитый адмирал. А у нас старший по званию — всего-навсего капитан. Не может адмирал скрестить с ним шпагу. Чин не подходит.
Михайла Иванович потянулся из своей лодки, положил руку на плечо Окулова, сказал с нежностью:
— Теплая у тебя душа, Тимоша. Хорошо пошутить в такой час…
Не отстраняясь от руки друга, Окулов промолвил:
— Перед боем всегда про жизнь думаю. Какая ни есть, и трудная она, вперемежку добрая и злая, а мила.
Волнуясь, Тимофей заговорил о родной Ладоге, о корабельщиках и рыбаках, что плавают на озерном просторе. Крепкий, надежный народ.
— Леонтьич, — Окулов повернулся к сидящему в лодке рядышком Бухвостову, — ты как про жизнь и людей думаешь?
Сергей Леонтьевич не ответил. Щепотев пристально посмотрел на него. Что с ним? Всего несколько дней не виделись, а как переменился. Седины на висках прибавилось. Морщины у рта легли резче. И в глазах темнеет неизбывная угрюмина. А может быть, то в лунном свете показалось.
— Чего кручинишься? — толкнул его локтем Михайла Иванович. — В такую минуту не задумывайся — дурной знак.
У самого входа в Неву чуть покачиваются голыми мачтами два корабля. Ни звука не долетает с кораблей, не блеснут огоньки. Там все спокойно, дремотно, тихо.
Береговые леса отбрасывают на воду густую черную полосу. В той полосе притаились лодки. Гребцы готовы рвануть весла. Ждут команды.
Солдаты перешептываются. Слышны приглушенные слова. С соседней лодки доносятся два голоса. Один — молодой, почти мальчишеский, ломкий от волнения или от робости. Другой — хрипловатый, уверенный, немного насмешливый.
— Неужто пойдем на лодках, — спрашивает молодой, — супротив кораблей?
— Нечего страшиться, — рассуждает хриплый, — что крепость, что корабль брать — все едино. Только корабль качается. Вот и вся разница.
— Так у них жа пушки.
— Привык за пушку-то хорониться, — язвит хриплый.
— Так с пушками жа способней.
Молчание. Потом — опять юношеский голос:
— Они вон какие большущие, корабли-то. А мы махонькие.
— Махонький ты, — издевается собеседник, — сажень в плечах…
Окулов прислушивается. Но на лодках примолкли.
Волны за бортом, похоже, застыли, один скат черный, другой лунный.
— Ну и ночь, — шепчет Тимофей, — до зорьки далеко.
Где-то поблизости стукнул пистольный выстрел. Звук, дробясь эхом, прокатился по воде.
С двух сторон от берегов пошли лодки. Теперь уж хорониться нечего. Только бы побыстрее добраться до шведов.
Бухвостову кажется, что его лодка едва ползет. Он помогает гребцам кормовым правилом. Весла отбрасывают воду. Одно сломалось с коротким гулким треском. На кораблях заметили опасность. Ставят паруса, хотят уйти. Никуда им не деться на такой узости фарватера.
Вдали, мористее, маячит мачтами эскадра. Там какое-то движение. Успеют ли открыть огонь? Через несколько минут будет поздно. Лодки вплотную подойдут к двум кораблям. Тогда эскадра будет вынуждена к молчанию, чтобы не расстрелять своих.
Скорей, скорей! Мелькают весла. Трудно и шумно дышат люди.
Крутой, высокий всплеск. Вот еще и еще. Стреляют корабли, застрявшие в устье, как в медвежьем капкане. Развернулись бортами. Белые дымки вспыхивают и долго держатся, не тронутые ветром.
Лодка Бухвостова въехала на водяную гору, вскинутую ядром. Сильно крутануло в широкой воронке. Сергей Леонтьевич с трудом выровнял лодку и снова повернул к гремящим кораблям.
Скорей, скорей! Вот уж они совсем близко. Видны выгнутые, как лебединые шеи, ростры, видны даже огромные расплющенные шляпки гвоздей на обшивке.
С ходу лодки стукаются о высокие борта. Треск, гул рвущихся гранат. Наши баграми вцепились. Берут шведов на абордаж.
Теперь уж пушки и мушкеты ни к чему. Люди схлестнулись вплотную. Дерутся на палубах ножами, кулаками, зубами.
На корме, перед дверьми шкиперской каюты, бьются с шведскими моряками Щепотев и Окулов. Их оттеснили одного от другого.
Бухвостов кричит Тимофею, чтобы следил за каютой. Но тот в горячке боя ничего не слышит. Из распахнутой двери выбегают трое шведов. Они сбивают Окулова с ног. В воздухе замелькали острые, тонкие, как жало, кортики.
Гибель друга видит и Щепотев. От ужаса, от боли закрывает лицо ладонями. И сразу же отдергивает их. Лицо его становится страшным. Перекошенный рот в пене…
Сергей Леонтьевич не отклоняется от сабельных ударов. Ему кажется, что они минуют его, а клинки звенят и сверкают где-то в стороне. Странно, что напряжение битвы не туманит голову, как обычно. С поразительной ясностью примечает он все вокруг. И то, как Щепотев схватил шведа и, разрывая на нем одежду, перевалил за борт, в воду. И то, как бородатый матрос тоненько по-заячьему завопил, поднимая руки. И то, как на него наскочил рослый парнище с криком:
— Поздно, поздно пардону просишь!
Через борта все лезли и лезли солдаты. Лодки кишели вокруг кораблей.
Загорелись мачты. На них
