настороже!
Вблизи от устья все еще ходит эскадра Нумерса. Русские пушкари подшучивают над шведскими моряками:
— Задумал адмирал Неву закупорить. Да силенок-то не хватает. Отощал!
Днем Логин мотается на батарее. Ему и ночью не спится. Сомкнет веки — и вздрогнет. Точно некая сила его на ноги поставит. Бежит к батарее. Чудится: шведские корабли к острову подплывают…
Строится крепость на Заячьем без передышки, без останова. Спешат солдаты. Спешат землерои и плотники.
Как не понять — бой не кончен. Может, заутра, может, через час снова заговорят пушки.
Мало того, что на взморье курсирует шведская эскадра. Пришла весть: от Выборга надвигается многотысячная армия генерала Кронгиорта. У генерала приказ — вернуть Неву королю.
Бомбардирскому капитану Петру Михайлову каждый день среди лесов и болот на краю неоглядного, манящего простора прибавляет забот.
Среди тех забот — главнейшая: пришли к морю, а настоящего флота нету. Речные суда, ладьи, верейки не в счет. Мыслимое ли дело — удержаться на большой воде без могуче вооруженных кораблей? Без сильного отечественного флота — не жить!
Шестнадцатое мая — начало крепости и города на взморье.
Санкт-Петербург закладывался без Петра.
Он был на Ладожском озере.
3. СУРОВАЯ КОЛЫБЕЛЬ
Похожая на белую птицу легкая шнява, отсалютовав флагом Орешку, под всеми парусами спешила к восточному побережью Ладоги.
Здесь в устьях рек Паша, Свирь, Сясь денно и нощно работали верфи. В селах, окруженных корабельными лесами, жили мастера. Они умели строить неизносимо крепкие еловые суда, которым не страшны ни озерные бури, ни речные пороги.
Еще позапрошлой зимой, когда лишь задуман был штурм Нотебурга, приезжали сюда посланные из Москвы «мелкие места смотреть и в аршины измерять, и где кораблей делать к спуску на воду ближе…»
На этих верфях выстроены были суда, помогавшие освобождать Орешек, брать Ниеншанц, вырваться к морю.
Теперь шла речь об иных кораблях: не речных — морских. Для дальнего плавания. Для орудийного боя.
Невдалеке от этих мест, в Прионежье, в Петровской слободе разгораться огням в печах железоделательного завода. Работать заводу на болотных рудах, при вододействующих станах. Там — лить пушки, ковать якоря и всю железную корабельную оснастку.
Озером и лесными дорогами всему этому добру идти на Свирь, на Сясь, на Пашу.
Самой крупной была верфь на Свири. Называлась она Олонецкой, по ближнему городу.
Олонецкое адмиралтейство давало о себе знать издалека — огнями над горновыми трубами, частым стуком топоров, заливистым звоном пил.
Бухвостов, стоя у борта шнявы, вглядывался в наплывающий лесистый берег. Судовая команда топала босыми ногами по нагретой солнцем палубе, тянула снасти, убирала паруса.
Многим петровским солдатам эти края были хорошо знакомы. Где-то здесь останавливались в последний раз перед выходом в озеро фрегаты, протащенные посуху по «Государевой дороге».
Перед глазами сержанта проходили родные места Окулова, судового знатца, беззаветного воина. Тяжело было думать, что ему не порадоваться родным ладожским далям, не вслушаться в лесной гул, не дышать озерным ветром. Взгрустнулось…
Но уже чалки летят на берег. Их наматывают на приземистые, глубоко вбитые столбы. Не дожидаясь, когда перекинут траповую доску, Петр Михайлов спрыгнул на пристань, в толпу встречавших.
Наклонив голову, на ходу слушает рапорт коменданта верфи. Петр спешит к стапелям. Он идет своим обычным шагом. Комендант едва поспевает вприпрыжку.
На верфи работы в разгаре. Из черных, закопченных кузниц валом валит чад. Над смольней разогретый воздух дрожит прозрачным маревом. На канатопрядильном дворе от вóрота к вóроту тянутся пеньковые дорожки, без конца сматываются и разматываются.
Из мастерских, из провиантских амбаров и чертежных изб все торопятся к берегу, к стапелям.
Стапели похожи на орлиные гнезда. Только сложены они не из веток, а из бревен. Переплет этот густой, не сразу различишь людей, снующих на ярусах, и то огромное, крутобокое, что растет, вызревает в том гнезде.
Петр Михайлов пробует деревянные ребра будущих кораблей. Крепки, добротны. Осматривает мачты, не суковаты ли, достаточно ли упруги. Вымеряет пушечные настилы, просторны ли. Лазает в трюмы, возвращается оттуда, измазанный в смоле, бесконечно довольный.
Всего дольше пробыл капитан бомбардирский на самом большом стапеле. Здесь строится 28-пушечный корабль, настоящая плавучая крепость.
— Перед такой махиной первейший адмирал шляпу снимет, — говорит Петр своим спутникам.
Отсюда ему не уйти. Прикидывает, как батареи ставить. Обо всем на свете позабыл.
Комендант, приподнимаясь на носки, давно уже о чем-то докладывает. Ничего не поделаешь. Надо прощаться с будущим кораблем.
Петр шагает прочь, и все на фрегат оглядывается. С высоты своего огромного роста капитан бомбардирский, наверно, видит то, что другим не разглядеть.
Но вот над шумом и сутолокой, перекрывая все голоса, звучит остерегающее:
— У стапеля — бо-ойся!
Сергей Леонтьевич увидел плотников с топорами в руках, бегущих к крайнему гнезду, нависшему над рекой.
Переданная от человека к человеку, многоголосо повторенная команда означает, что сейчас начнется трудное и очень важное.
Плотники застыли, занеся топоры над бревнами. Старшóй — он только по званию своему старшóй, годами молод, и голос у него ликующий, звонкий:
— Упоры, нáпрочь!
На стапеле ничего не происходит. Только слышно, как стучат топоры. Бухвостов ждет. Но все остается так, как было. Неподвижно орлиное гнездо над водой.
Вдруг в толпе подкинули шапки вверх, закричали:
— Пошел! Пошел!
Хруст, треск размочаленных бревен. Из гнезда медленно, а через минуту все быстрей, быстрей скользила громада. С полозьев, по которым она двигалась, полыхнуло пламенем. Всех обдало едким дымом.
Взметнув высокую стену воды, сразу рассыпавшуюся брызгами, на реке покачивается корпус корабля.
Сергей Леонтьевич видит, как бомбардирский капитан хватает старшóго, прижимает его к груди и крепко целует.
— Спасибо, Федос, — говорит Петр.
Так вот он какой, ладожский корабельщик…
К только что спущенному фрегату спешат лодки. Закидывают канаты, как оброть на неезженного коня. Корабль по узкому каналу отводят в «ковш» — пруд с тихой водой. Сотни рук тотчас принимаются доделывать, оснащать новорожденного богатыря.
То, что в этот день увидел Сергей Леонтьевич, было не просто рождением корабля. Рождался морской Балтийский[13] флот. Суровая Ладога становилась его колыбелью.
В Свирском устье развело высокую волну. Белые барашки бежали в гору, к серому небу. Петровская шнява готовилась к отплытию.
Бухвостов собирался взойти на борт, когда услышал, что его кто-то зовет.
На пристани стоял олонецкий батюшка Иван Окулов. Приметно было, что он спешил, опасаясь не застать шняву. Прерывисто дышал. Только крест на затрапезной поддевке выдавал его сан.
Сержант положил руки на плечи старика и почувствовал, что плечи дрогнули.
— Будь добр, скажи, — попросил отец
