– Смотри не ошибись, – мрачно заметил Клим, ни на секунду не переставая жевать. Перспектива его явно не устраивала, но сдаваться он не хотел. – Я тебя не знаю, а меня в городе многие знают. У меня пацаны крепкие, если понадобится, мы с Африки выбьем долги. Нам вся Россия платит. На таких, как я, даже губернаторы ставят.
– На таких, как ты, ложат, – поправил я.
Клим спорить не стал. Спросил мрачно:
– Ломка у нарика?
Я кивнул.
– Ну, вот загнется… Тоже проблема… Труп-то куда?…
Это он как бы уже неназойливо предлагал услуги, как бы торговался.
– Этот не загнется, – успокоил я Клима. – Этот выскочит.
– Выскочит? Этот? – не поверил Клим. И перекрестился: – Вот крест, браток, он, мразь, он омолодиться к тебе приполз. Разве можно чухану верить? Отлежится, мразь, и доза на некоторое время понадобится поменьше. А это экономия, сам понимаешь. «Уйдет любоваться закатами, кино смотреть!» – передразнил он меня. – Ну, ты сказал! Он же чухан, он урод, от него тлением тянет. Раз попробовал, значит, до конца жизни будет помнить, что есть другой способ быть счастливее, чем любоваться рассветами и смотреть кино. Дозу ему ничто не заменит. Если он и выскочит отсюда, то только, чтобы сразу ширнуться.
И перевел на меня мрачный взгляд:
– Ну, выгнал ты цыган из города, разгромил наши точки, связи порушил. Что толку-то? Затариться кайфом можно в любой аптеке. Не запретишь же ты медицинские препараты, тот же солутан, верно? – ухмыльнулся Клим. – Ты сам случаем не астматик? Трудно, что ли, перегнать солутан в первитин? А про эфедрин я уж совсем молчу. Так что, ты сам хорошо подумай, – посоветовал он. – А то скоро сюда придут. От нас не спрячешься.
– Это не вы ко мне, – поправил я Клима. – Это я к вам приду.
3
Трубников на время исчез.
Ясень и Щукин копили информацию, снимали торговцев.
Судя по тому, что майор Федин перестал меня дергать, все шло без особых эксцессов. Единственное, что удивляло – грязь, с завидной постоянностью выливавшаяся газетами. Если, черт возьми, папка Филина действительно находилась у майора, никакие ссылки на демократию его не оправдывали. Журналистов не обязательно пугать, им достаточно перекрыть доступ к информации. Кому нужны гнусные намеки на умирающую жену Щукина? Кому нужно перетряхивать не слишком-то чистоплотные деяния Трубникова? Леню Ясеня трогали меньше, но трогали-трогали, и висело в воздухе какое-то тревожное ожидание. Почему-то мне казалось, что по-настоящему о Ясене заговорят в связи со мной. Если уж понадобится скомпрометировать работу Фонда, то ударить придется по основателям. Столько грязи, сколько вылито было на Щукина и Трубу, я еще не видел. Но при этом, как ни странно, слухи о Фонде проникали чуть ли не в каждый дом. А город стал чище. Не торчали на каждом углу смуглые беженцы, у которых всегда можно найти дозу. Слиняли ромалы. Не валялись шприцы в подъездах. Травку, и ту стало найти в городе почти невозможно. Жаркое, в сизой пелене навалилось на город лето. Иногда сизая пелена сгущалась еще сильнее – со стороны Казахстана наплывали пылевые бури.
В явном успехе Фонда сомневался только майор.
Дважды мы встречались с ним в тихой пиццерии на левом берегу и дважды он говорил, покачивая головой: «Ну, что за благодать? Чистая благодать. Не нравится мне эта благодать».
«Почему?»
«Свято место пусто не бывает, – качал он головой. – Сам смотри. Рынок мы расчистили, точки выжгли, но главная голова где-то осталась. Ты прав, торговцев, связников, посредников сильно поубавилось, но клиентура не вымерла, она расползлась по окраинам, до которых нам никогда не дотянуться. Клиентура никуда не делась, нарики, как черви, затаились в пригородах, они мрут от самоделов, но ты должен понимать: долго так тянуться не может. Леню Ясеня я знаю, он мужик крепкий, а вот Щукин уже осматривается. Ему надоело, к тому же, он снял тоску. – Майор так и выразился – снял тоску. – У Щукина дело есть, он предприниматель, заинтересован в прибылях. А у нас он только тратится. Пока душа болела, плевал, а теперь пришел в себя. А стоит нам ослабить контроль, рынок вновь начнет зарастать сорняками. По другому не бывает. Черный рынок всегда надо держать под постоянным, под самым жесточайшим контролем. Иначе, или свои подрастут, или чужие подъедут. Мелкие партии, сам знаешь, и сейчас просачиваются. Присутствует дурь в городе.
Майор любил говорить красиво.
– А кроме того, – напомнил он, помолчав, – главная голова осталась. Мы даже знаем, где она прописана – в столице, но срубить не можем. Большинство щупальцев отрублено, а главная голова цела, полна жизни. Мы радуемся победе, а голова уже начинает новую компанию.
– Есть такая информация?
– Я сейчас не об этом, – неохотно ответил майор. – Я, так сказать, о философии общего дела. Ослабь мы контроль, даже не заметим, как вновь пойдет качественный продукт. Он, собственно, и сейчас, наверное, идет, просто все надежно спрятано. В городе дурью вроде не пахнет, но журчит, журчит ручеек. Если не отрубим главную голову, – сказал майор, – грош цена полученным результатам.
Я промолчал.
Летом вернулись головные боли.
Я многих мог вспомнить, многое повидал за полгода работы в Фонде, но чаще всего вспоминал Юху и Шурку. При этом больше Юху. Шурка – Бог с ним, у него был выбор, он сделал его сознательно, а вот Юха ничего не выбирал, его заставили выбрать. Я никогда не мог понять, почему никому нельзя набить морду конкретно за Юху? Майор Федин, например, утверждал, что такой конкретной мордой могла быть загадочная главная голова, но…
Однажды я побывал в новом доме на Мичурина.
Богатые дома рядом с профессорским теперь росли, как грибы, в одну из квартир я попал по делам Фонда. Неофициально, конечно. Был твердо уверен, что никого в интересовавшей нас квартире не найду. Так оно и оказалось, но позже в кухню, когда я проверял раковину, неожиданно вошла старушка. Наверное, раньше срока вернулась с прогулки, а наши люди замешкались с сигналом. На старушке был светлый плащ, на голове косынка. Увидев на кухне человека в синем рабочем комбинезоне и с сумкой для инструментов (я работал под сантехника), она слегка растерялась, но не оробела. В элитном доме, где посторонние люди просто так не бывают, такие, как эта старушка, уже отвыкли бояться. Тем более, что я улыбнулся (два наших человека работали в это время с консьержем, еще один проверял выходы с чердака) и приветливо помахал разводным ключом.
Старушка внимательно на меня посмотрела:
– Тебя кто вызвал-то?
– Нас теперь не вызывают. Мы сами за порядком следим.
– Из ЖЭУ, что ли?
– Ну да.
– А чего этот-то, – она имела в виду консьержа. – ничего внизу не сказал?
– Газету читает.
– Зато не пьет, – неодобрительно заметила старушка, ей, наверное, хотелось поговорить.
– Все равно, – сказал я. – Он на рабочем месте. Мог бы и не отвлекаться. Вдруг бандиты придут?
– Какие бандиты? – поджала губы бабка. – Ты, наверное, нынешние газеты читаешь?
Я кивнул.
– Это зря, – сказала старушка сердито. – Всё в них врут.
– Так уж всё?
– Всё – от первого до последнего слова.
– Да зачем так много? – удивился я.
– А то не понимаешь?
– Не понимаю.
– А чтобы боялись, – объяснила старушка.
Она так сказала – боялись.
То есть, чтобы кто-то другой боялся, какие-то другие люди, а не она.
И действительно, чего ей было бояться? Достаток в доме был. Жила старушка при снохе, при двоих внуках, при сыне. Квартира громадная, двухуровневая, сын держал автосалон на Большевистской, любил модный прикид, а под кухонной раковиной скрывал увесистый пластиковый пакет с героином. Так сказать, не гнушался черных заработков. Семья об этом не подозревала. А о внуках он не думал. Считал, наверное, что его внуки защищены.
– Ну, бандиты ладно, – сказал я старушке, неторопливо собирая инструмент. – Бандиты к вам не попадут. А если наркоман заберется в дом, а? Слышали про наркоманов? Им ведь все по барабану, у них совести нет.
– Это ты нынешних газет начитался.
Короче, трижды забрасывал старик невод в море.
Но так и не попал.
4
Покинув богатый дом, я вышел на проспект и двинулся к часовне.
Миновал подвальчик, в котором когда-то выставляла зеленых баб Нюрка, в скверике перед театром присел на скамью. Был самый разгар буднего дня, под громадной афишей на солнцепеке сосали баночное пиво крутые ребята, явно не обделенные жизнью. Я подумал, а не взять ли и мне баночку? – но предпочел минералку. Голова у меня снова болела, я знал, что если гляну в зеркало, то увижу совсем больные глаза – покрасневшие, увлажненные. Нехорошо я выглядел, да и умная старушка меня достала. «Это ты газет начитался». На всякий случай, уходя, я много чего наплел умной старушке, надеясь, что позже во дворе на скамеечке она подробно повторит мои слова знакомым старушкам. Правда, теперь я в этом засомневался. Несмотря на стильный вид старушка могла оказаться дурой. Богатство ведь не делает умнее.
