Балаш давно зарекся садиться за руль. Все его попытки непременно заканчивались ДТП, и общение с ГАИ стояло уже поперек горла. Он считал, что чем меньше вокруг него людей, тем надежнее он себя будет чувствовать. За каждым можно приглянуть, каждого проверить. Но даже чрезмерная осторожность на этот раз его не уберегла, и он промахнулся, просмотрел, обманулся. Богдан мог гордиться собой. А он еще никогда в жизни не чувствовал себя так паршиво.
Уже через короткое время Балаш относился к нему, как к родному. По какой причине? Возможно потому, что не очень давно потерял собственного сына, почти ровесника Богдана, а теперь нашел, кем его заменить. Тем более, он был в курсе относительно семейного положения своего нового водителя. Правда он имел еще дочку, симпатичную и упрямую четырнадцатилетнюю девчонку. Заметив, с каким интересом наблюдает она за Богданом, Балаш поспешил заботливо предупредить его:
— Ты смотри! Испортишь мне девку раньше времени — пеняй на себя.
Богдан только усмехнулся. Скорее Балашу следовало бы предупреждать его вовсе не насчет дочери, но он не знал, что Богдан имеет богатый опыт общения именно с женщинами возраста его жены. Да и ладно! Ничего и так быть не могло. Жена Балаша тоже отнеслась к Богдану как-то по родственному, наверное, все по той же причине. Его тепло и искренне приняли в этом доме, и неожиданно вернулось забытое ощущение семьи. Даже с Юлькой сложились приятельские отношения.
Девчонка любила пользоваться папиными машинами. Она и сама уже умела водить (старший брат научил). Но кто же ей позволит, в четырнадцать-то! Балаш даже в самой пустынной глуши, где на километры вокруг днем с огнем не найдешь и простого человечка, не говоря уже о гаишниках, не разрешил бы ей сесть за руль, беспокоясь, что дочери передалась по наследству его собственная непреодолимая тяга к придорожным столбам и одиноким прохожим на обочине. А Богдан разрешал, когда рядом не было отца, и когда Юльке до безумия хотелось повыделываться перед подружками.
Несмотря на опасения Балаша, Юлька вела себя с Богданом пристойно, даже глазки не строила. Богдан и не предполагал, что у него за спиной она красочно и эмоционально описывает подружкам скрываемые в строжайшей тайне от предков свои любовные свидания с папиным водителем. Но однажды Балаш случайно услышал один из ее занимательных рассказиков.
— Я тебя, кажется, предупреждал, — сквозь зубы процедил он, и желваки вздулись на его скулах. Богдан не успел ни испугаться, ни задуматься.
— Ты о чем?
— О Юльке! — Балаш разозлился еще больше, заметив выражение невинного недоумения на лице Богдана. — Я предупреждал.
— Я помню. Мы же договорились, — спокойно произнес Богдан (честно признаться, он предполагал, что речь пойдет совсем о другом), и его уверенность немного смутила Балаша.
— Ты хочешь сказать, что у вас ничего не было?
— А что могло быть? Зачем она мне? Какой от нее толк, кроме того, что она твоя дочь?
— Ты не врешь? — все еще недоверчиво глянул Балаш.
— Ты считаешь, что для меня проблема — бабу найти?
Конечно, Балаш так не считал, но сомнения его развеялись не окончательно.
— А что же она рассказывала?
— Откуда я знаю. Ты у нее спроси.
Юлька не стала отпираться. Она честно призналась отцу, что все выдумала. Надо же было придать себе вес в глазах подруг! Чтобы они слушали с открытыми ртами, готовые в любой момент грохнуться в обморок от изумления. Но суровый папаша по-другому оценивал жизненные обстоятельства, он строго приказал дочери покаяться и убедить подружек забыть ее глупые россказни. Юлька заявила, что лучше умрет, чем сознается. Балаш постращал ее всеми карами небесными, но ничего не добился.
— Давай по чуть-чуть, — предложил он Богдану, доставая бутылку своего любимого — местного виноградного крепленого.
— Я не пью.
— Ну? — не поверил Балаш.
— Не могу. Организм не принимает, — усмехнулся Богдан.
— Болеешь что ли чем?
— Нет. Детские комплексы.
— Что? Первый раз слышу! — Балаш заинтересовался, не совсем понимая — шутит Богдан или говорит серьезно. — Давай рассказывай!
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Богдан помялся, а потом все-таки рассказал, как лет в четырнадцать, живя у бабы Веры, неплохо погулял с пацанами. Что они там пили? А кто знает! Что нашлось. Зато потом дорога до дома затянулась необыкновенно, петляя от колонки к колодцу, от колодца к следующей колонке. Сколько холодной воды вылил он на свою непутевую голову — не сосчитать!
Да как назло, мама в то время тоже гостила у бабы Веры. Увидев свое драгоценное чадо мокрым, бледным как смерть и еле держащимся на ногах, она сдержанно промолчала, но зато на следующий день… Но не это произвело на Даньку наисильнейшее впечатление. Как было плохо! Как тошно! В жизни не забыть. И до сих пор уже от нескольких глотков оживали давние яркие ощущения и нестерпимо тянуло в одно занимательное местечко в объятия гладкого, белого друга, не страшащегося никакой грязи и дряни.
Услышав занятную Богданову историю, Балаш почему-то не развеселился, наоборот, помрачнел.
— Тогда, может, водку? Или коньяк? — он отхлебнул из стакана и тихо рассказал:
— Помню, Женька, когда учился еще, наверное, в первом классе, в свой день рождения спер со взрослого стола рюмку водки и заглотнул разом. Хотел покрасоваться перед приятелями. Покрасовался — пришлось «неотложку» вызывать! И эта дура! — неожиданно вспомнил он. — Перед подругами ей надо выделаться!
Вслед за отцом перед Богданом предстала и Юлька.
— Ты извини, что я тебя впутала.
— Да ладно. Моя-то репутация не пострадает.
— Да ну его, папочку! — вздохнула Юлька. — Он не понимает, думает кому-то интересно, какая я умная, скромная и порядочная, — она снова вздохнула, а потом мечтательно закатила глаза. — А знаешь, как девчонки мне завидовали! Они почти все уже с мальчиками встречаются, а меня папочка все бдит. Я им и сказала: «Нужны мне ваши малолетки сопливые! Вот я…» Я же не рассчитывала, что папа тоже услышит.
Балаш привык иметь сына, Юлька — старшего брата, с которым можно пооткровенничать, от которого не нужно скрывать семейные тайны.
— Богдан, а правда, что твои родители умерли? — тихонько спросила она.
— Правда, — спокойно подтвердил он, и Юлькины глаза стали большими-пребольшими.
— А как же ты? — растерянно прошептала девчонка. — Я даже представить не могу, чтобы я делала без родителей. Я бы, наверное, тоже сразу умерла. От страха. Я бы не смогла. Я хочу, чтобы они жили всегда. И мама, и папа.
Ее голос дрожал, она вот-вот готова была расплакаться. Страшные мысли пугали ее, тяготили, и Юлька постаралась поскорей отделаться от них, торопливо возвращаясь к прежней теме.
— Он сильно на тебя орал? — виновато поинтересовалась она.
— Он на меня не орал, — отвернувшись, медленно проговорил Богдан.
— Угу, — Юлька и не сомневалась. — Он тебе верит больше, чем мне.
Ему захотелось возразить. Скорее всего, чтобы успокоить собственную совесть.
Уже позже он потихоньку начал понимать, что добренький дядя Саша отнюдь не случайно подсунул Балашу именно его, не утруждая себя поисками кого-нибудь поопытней и понадежней. Слабости на то и слабости, чтобы суметь на них сыграть выгодно для себя. Балаш ведь тоже использовал чужуя слабость, наживая деньги. Разве грех — для благого дела воспользоваться болью преступной души? И, как всегда, никто не брал в расчет его собственную душу. А ему еще вменяют в вину, что он конченный циник!
7
С большими покупателями Балаш встречался сам. Хоть и пальцем ни к чему не притрагивался, но предпочитал лично наблюдать за происходящим. И до сих пор дела шли превосходно. Балаш и не подозревал, что ожидает его на этот раз.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Как хотите, но чтобы мой парень остался цел и невредим, — потребовал Тарасов.
— Ну, знаешь, майор! — услышал он в ответ. — Я тоже своими мальчиками напрасно рисковать не стану. Эти подонки ни одного из них не стоят. Что сможем — сделаем. Но если они сразу не сдадутся, то… сам знаешь. Поэтому, если за своего парня переживаешь, устрой так, чтобы его там не оказалось. Понимали ведь, на что идете!
