Конечно, Тарасов понимал, и все равно злился, в какой-то мере даже на себя. А Богдан не представлял до конца, что ему предстоит, поэтому не очень и боялся за собственную шкуру. Его терзало другое — как смотреть в глаза по-отечески привязавшегося к нему Балаша? Больше всего на свете хотелось отговорить того от намеченной встречи. Пусть лучше пошлет кого-нибудь вместо себя, а сам не едет.
Временами не выдерживал и все-таки заводил разговор, пробовал намекать и на ненадежность покупателя, и на то, что нет никакой необходимости в личном присутствии. Он прекрасно понимал, что из-за его намеков может провалиться долго и тщательно подготавливаемая, тысячу раз просчитанная и выверенная важная операция. Плевать! И надо было давно признаться Тарасову, что не хочет, не желает во всем этом участвовать. Он и сам порядочная дрянь, не ему бороться за праведное дело. Увольте! Да хоть убейте!
Богдан сдерживал нервную дрожь, скорее инстинктивно приказывал мышцам расслабиться, чтобы никто не заметил его трясущихся рук. Он неуверенно вел машину, и Балаш быстро обратил на это внимание.
— Ты что сегодня?
— Волнуюсь, — сознался Богдан. — Не нравится мне… — он остановился на середине фразы, не в силах врать и искать оправдания.
— Опять за старое, — проворчал Балаш. — Ты словно в первый раз!
— Оставайся в машине, — предложил Богдану Балаш, когда прибыли на место, и насмешливо хмыкнул: — Мнительный!
Богдан упрямо смотрел вперед.
— Мы недолго, — сообщил Балаш на прощание, последним выбираясь из машины, и они ушли. А Богдан так и не решился посмотреть ему вслед.
Он скрестил руки на руле, уронил на них голову, заставляя себя не думать о том, что должно произойти несколько минут спустя, но невольно прислушивался.
Он различил тихие шаги и все равно вздрогнул, почувствовав на затылке холод металла.
— Выходи! Быстро! И тихо! Не оборачиваться! Руки на машину!
Все! Он облегченно прикрыл глаза, и тут услышал то, что ожидал и не ожидал одновременно.
Выстрелы, выстрелы, опять выстрелы!
Богдан не понимал, о чем говорят ему люди в черных масках, а их разозлили его заторможенность и бездействие. Его развернули рывком и швырнули вперед.
— Шевелись, …! — с ним не церемонились, потому как считали одним из тех, тех…
Зачем они привели его туда? Чтобы он воочию убедился, как рассчитываются по заслугам, чтобы прочувствовал свое ближайшее будущее и раскаялся в своем преступном прошлом?
Балаш был еще жив. Он смотрел на Богдана тусклыми, печальными глазами. Его губы двигались, словно он хотел что-то сказать, но звука не получилось, только красный ручеек побежал по бледной щеке.
Богдан не мог пошевелиться, не мог оторвать взгляда от тонкой струйки. Он не заметил, как подошел Тарасов, не слышал его громкого и достаточно долгого крика, за красочными словами прячущего скромный смысл: на кой вы притащили его сюда? Майор еле сдвинул его с места, чуть ли не за ручку вел до желтой машины с мигалкой на крыше. Проехав какое-то расстояние, они пересели в обычный «жигуленок», и Тарасов увез Богдана к собственным родителям в пригородный совхоз.
— Побудь пока здесь.
Богдан не выдержал дольше двух дней. Что уж там наговорил дядя Саша своим старикам! Они отнеслись к гостю с заботливым вниманием и жалостью. Мать Тарасова почти с первых минут знакомства стала называть Богдана «внучек», а он воспринял это, как укор.
— Спасибо, конечно, — заявил он старикам, — но я домой.
— Не спеши, поживи с нами, — уговаривали те, но Богдан упрямо стоял на своем.
— Нет. Нет. Меня ждут.
Кто его там ждал? Точнее — что? Тихая, пустая квартира, тревожное одиночество и страшные ночи, когда вскакивал с постели, отчетливо слыша рядом громкие выстрелы и видя перед глазами лицо умирающего Балаша. Он замечал свое тело, лежащее на полу среди других, безжизненных и безгласых и чувствовал боль несуществующих ран. А потом появлялась Юлька. Она, сосредоточенно сжав губы, крутила баранку, временами победно усмехаясь, и гордо поглядывала на него. И опять — Балаш. Что это были за слова, которые он пытался сказать? Его последние в жизни слова. «Я хочу, чтобы они жили всегда. И мама, и папа». И мама, и папа. Он тоже хотел. Но их больше не было. Не было, точно так же, как теперь у Юльки не было отца.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Серега, дай что-нибудь, чтобы спать и не видеть никаких снов. Чтобы спокойно заснуть… и не проснуться.
— Здрасьте! Не проснуться! Что за неуважение к жизни и чужому труду! Зря что ли я когда-то надрывался, тебя тащивши.
Достать «травку» он мог и без посторонней помощи. Мог и не только «травку», но пока хватало и того, что есть.
Он редко появлялся дома. Да разве это дом? Хорошо хоть Тарасов из предусмотрительной осторожности не искал с ним встреч. Иначе бы проклял себя дядя Саша.
Но тут неожиданно возник ниоткуда некто Чоня.
Богдан не помнил точно, как познакомился с ним, потому что во время их первой встречи находился вне объективной реальности. Зато помнил, что происходило до и после. До: он сидел на низкой чугунной ограде в скверике, в руках — почти докуренный косячок, в мыслях — полный восторг. После: комнатушка со стеллажами по всем стенам и зарешеченным окном, груда зеленых и красных одеял и парень, почему-то не просто неизвестный парень, а именно Чоня. Только это чудом спаслось из недавнего провала в памяти. Он и интересоваться не стал, как оказался в незнакомом месте, даже порадовался, что больше нет необходимости возвращаться домой. Можно жить и здесь. Чоня ведь жил!
Вообще-то, у Чони была бабка где-то в станице, и раньше он обитал у нее, маялся от скуки и, наконец, не выдержал, сбежал. Все равно — куда, лишь бы подальше, а в выживаемости ему не откажешь. Чоня отличался неприхотливостью и полным равнодушием к удобствам. Спать он мог где угодно, было бы тепло, и никто бы не мешал.
С первого взгляда Чоня мог показаться слишком молчаливым и покорным. Ничего подобного! Просто ему было наплевать на то, что о нем думают другие, и какое место он занимает в обществе. Какое сам себе определял, такое и занимал. Он легко становился тихим и незаметным и так же легко менялся, всех строил и заставлял делать то, что он хотел. Но на самом деле Чоня был добрым и верным, не забывал время от времени добросовестно навещать свою бабку.
Кстати, мотоцикл принадлежал ему, но он без колебаний одалживал его Богдану и не возмущался, когда тот не удосуживался спросить его разрешения. А еще, единственный из всех, Чоня задумался и правильно разобрался в том, что случилось с Малым.
Он вовсе не боялся Богдана, наоборот, Богдан временами пугался его решительности и необъяснимой преданности. Заметив однажды, что не успевшего еще окончательно оправиться от знаменательной драки приятеля уже повело на старенькое, милый друг Чоня безжалостно и бесстрашно выгреб и выбросил все его запасы и, не скрывая заботы, ласково пообещал: «Лучше я тебя сам сразу убью, чем буду смотреть, как ты тут медленно подыхаешь у меня на глазах». И, как ни странно, Чоня считал своей заслугой то, что когда-то привел к Богдану Аню.
Его забавляла воинствующая красотка Лола, он никогда не упускал случая посмеяться над ней, а на Аньку смотрел с восхищением и нежностью. И, наверное, недаром именно Чоне встретилась она пять лет спустя.
Никто другой не обратил бы внимания, не вспомнил бы, что была когда-то у Богдана такая девушка, и, уж точно, никто не побежал бы сразу докладывать ему об этом. А Чоня не просто доложил — подробно описал место встречи, видимо уверенный, что приятеля непременно туда потянет. Богдан много раз мысленно благодарил и проклинал его за такое внимание. Сейчас, конечно, больше благодарил. Странный он, Чоня, загадочный. Стоило чуть подольше подумать о нем, и он обязательно появлялся, неизвестно откуда, непонятно почему.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Звякнул дверной звонок. Богдан пошел открывать, и Аня, оставшаяся в комнате, услышала из прихожей его восклицание:
— Надо же! Какими это судьбами?
— Тебя проверить, — раздалось в ответ. — Разве тебя можно оставить без присмотра!
