алкоголик», — потом произносит следующее:
— Должен сказать вам правду: я не знаком со всей этой белибердой насчет розового облака. — Он отбрасывает волосы со лба, и в этот момент я в него влюбляюсь. Потому, что у него такие красивые скулы и потому, что он, судя по всему, единственный в этой комнате, кто говорит правду. — Я скучаю по коке каждой клеточкой своего тела. Мне не нравится вести здоровый образ жизни. Просто для меня это настолько… неестественно.
— Это в тебе говорит твоя болезнь, — вставляет Томми.
Я ожидаю, что Джастин сейчас резко ответит, сказав, что болезнь не может говорить, и большинство людей вообще не верит во всю эту хрень, но он, напротив, согласно кивает.
— Я знаю — это так, и знаю, что это чувство пройдет, такое уже было, просто меня… бесит, что я болен. Мне кажется несправедливым, что мои друзья спокойно могут ходить на вечеринки без того, чтобы оказаться в конце концов в компании таких придурков, как вы.
Я-то думала, что все сейчас обидятся, а они только кивают и смеются, а Робин даже хлопает в ладоши. «Наверное, она хочет с ним переспать», — приходит мне в голову вполне логичная мысль. Но мне совершенно непонятно, что творится со всеми остальными. Получается, будто они знают, что они — «придурки», и находят это забавным! Обычно, когда люди осознают подобные вещи, это их сильно тревожит, но ни в коем случае не забавляет, думаю я. Даже сам Джастин хохочет, и я чувствую, как его поведение начинает меня невероятным образом смущать. Он показался мне таким классным, хотя вполне возможно, что он такой же псих, как и все остальные. По крайней мере, это объясняет, почему у него такой чертовски жизнерадостный вид, несмотря на то, что он сейчас сказал, как его все бесит.
И в тот момент, когда я раздумываю над тем, заслуживает ли Джастин быть обожаемым мною, я слышу, как он произносит мое имя. Я одновременно шокирована, польщена и перепугана, хотя пытаюсь оставаться спокойной.
— Я — Амелия, наркоманка, — начинаю говорить я и делаю паузу, чтобы все в унисон повторили мое имя, как ученики какой-нибудь школы для «особых» детей. Мой страх перед выступлением внезапно улетучивается, уступая место раздражению, гневу и нежеланию быть такой же дурой, как все остальные. — И я, черт побери, тоже считаю все это полной хренью. Я не понимаю, зачем я здесь. — Тут я, к своему ужасу, начинаю плакать, и до меня вдруг доходит, что уже не могу остановиться. — Так не должно было случиться, — произношу я сквозь сотрясающие меня рыдания. — Я не должна была оказаться здесь. Я из хорошей семьи. Мои родители уважаемые люди. Мне следовало быть умнее. — И я драматически заканчиваю тираду сокрушающим всхлипом, а гей Питер хлопает меня по спине. Когда же я поднимаю глаза, я вижу, что все молча смотрят на меня.
— Амелия, — мягко говорит Томми. — Выбери следующего.
Слезы все еще текут у меня по лицу, когда я показываю на Гавайскую Тропиканку.
— Я — Робин, алкоголичка, — говорит она. И вдруг поворачивается ко мне. — Знаешь, Амелия, я хочу сказать тебе большое спасибо за то, что ты с нами поделилась. Ничего откровеннее и прекраснее я в жизни не слышала. Я ведь чувствовала все то же самое, когда попала сюда. Так что еще раз спасибо тебе. Ты напомнила, почему я так благодарна судьбе, что я здесь.
Мне хочется сказать Робин, что она пробыла в этом месте не больше недели, но в то же время в сердце у меня что-то всколыхнулось, и на долю секунды меня осенило: возможно, мое место здесь. Если даже эта эксцентричная модель, некогда щеголявшая в бикини и с фальшивыми сиськами, чувствовала то же самое всего неделю назад, а сейчас хлопает в ладоши, когда ее называют придурочной, то, может, у меня есть шанс чему-то у этих людей научиться, и мои страдания закончатся.
Дальше рассказывает Джоэл, и Томми объявляет, что пора сворачиваться. Потом смотрит на меня.
— Прежде чем мы закончим, мне хотелось бы поблагодарить тебя за искренность, Амелия.
Меня уже начинает приводить в смущение все это внимание, чего прежде со мной никогда не случалось.
— Этой болезни не удалось избежать ни заключенным, ни выпускникам Йейля, — продолжает Томми, глядя мне прямо в глаза. — И это не твоя вина. Разве больные раком мучают себя мыслями, почему заболели? — Его явно понесло, потому что он добавляет: — Запомни, твоя болезнь может принимать всевозможные формы, и убеждать себя в том, что ты дерьмо, только потому, что сидишь сейчас на раскладном стуле в реабилитационном центре, является как раз одной из них.
Я улыбаюсь Томми. Возможно, в его словах действительно что-то есть. А может, меня чуть-чуть обрадовало то, что выпускники Йейля, тоже в конце концов оказываются в реабилитационном центре.
Группа заканчивается: мы держимся за руки и произносим молитву о безмятежности и покое, которую я слышала до того, как появилась здесь, лишь однажды, в начальных строках песни Шинед О’Коннор. И вынуждена признать, что она успокаивает меня гораздо больше, чем все молитвы, которые я читала когда-то в храме. Кроме того, у нее есть дополнительное преимущество: она не на иврите.
Я наклоняюсь, чтобы подобрать сигареты. В этот момент ко мне подходит Робин и обнимает меня.
— Большое тебе спасибо, — говорит она, не разжимая объятий.
— Тебе спасибо, — искренне отвечаю я, удивляясь самой себе, что не попыталась выбраться из ее рук.
— Я тебя люблю, — говорит она. Я аж вздрагиваю. Уже через несколько дней я обратила внимание, что люди здесь объясняются друг другу в любви почаще некоторых молодоженов. «Спасибо, что передал соль, — можно услышать от кого-нибудь за кофейным столиком, — я люблю тебя». Или: «Меня привел в трепет твой рассказ. Я люблю тебя». А сейчас впервые за все время кто-то обратился с этими словами ко мне.
И тут происходит самое невероятное.
— Я тоже тебя люблю, — говорю я, и, хотя понимаю, что произношу это скорее из чувства долга, но как только эти слова слетают у меня с языка, я сразу же чувствую огромное облегчение, которого не испытывала уже много-много месяцев.
Глава 15
Не знаю, когда именно я стала воспринимать центр как самое нормальное место на земле, потому что это произошло само по себе. Казалось, только что я была в ужасе от своей соседки по комнате — чернокожей женщины
