Солнце уже взошло, и начали появляться лоточники, петухи оглашали городскую тишину утренней песней, а из пекарен потянуло приятным теплом и ароматом выпечки. Я купил Салаи сдобную лепешку, и мы выпили немного горячего, приправленного специями вина. Заметив, что парень продрог, я одолжил ему подаренный мне герцогом плащ. За что получил его первую улыбку за это утро. Пока он заправлялся лепешкой, я сделал зарисовки двух застрявших в дверях спорщиков, сосредоточив внимание на их жестах и позах. До меня донеслись слова пожилой фермерши, поучавшей свою собеседницу: «Кто многим владеет, всегда больше боится потерь», — и записал в тетрадь под чередой прочих мудрых высказываний услышанных мной от жителей Имолы:
«Маленькая правда лучше большой лжи».
«Кто хватает змею за хвост, того она неизбежно укусит».
«Хвалить грешника — то же самое, что хулить праведника».
Возможно, у меня слишком богатое воображение, но зачастую мне казалось, что эти высказывания вполне подходили к Валентинуа и моим отношениям с ним. Неужели он та змея, которую я схватил за хвост? Или тот самый грешник?
После часа дня мы завершили восьмую часть карты и направились во дворец, где Томмазо ждал нас с обедом. Мы ели, сидя за длинным столом, и Томмазо рассказал нам о своих успехах в создании осадной башни. На моем лице, должно быть, невольно отразились мучения, поскольку Томмазо прибавил:
— Леонардо, ведь осадная башня по сути своей не предназначена для убийства.
Я старался не думать о том, что видел в Кальмаццо и других местах сражений. Порой эти видения посещали меня в снах, но в целом мне почти удалось забыть испытанный мной ужас. В конце концов, мои мысленные видения оставались всего лишь видениями. Их реальность осталась в прошлом. Страдания закончились, так же как и страх. Даже узкий белый шрам на моем плече уже почти незаметен.
После обеда я удалился в свою комнату, чтобы заняться вычерчиванием карты. Эта трудоемкая работа, однако, приносила удовлетворение, благодаря как ее точности, так и чудодейственной красоте.
Увидеть город, как только Бог может увидеть его, летать, пусть даже лишь в воображении… стать всеведущим.
Завершив работу в шесть часов вечера, я немного почитал Архимеда и в семь направился к Стефании.
Постучав в дверь, я вступил в будуар — и меня тут же вознаградила ее улыбка. Я сделал уже множество эскизов, но нечто существенное пока ускользало от меня. Мне удалось воспроизвести изгиб ее губ, складочки кожи вокруг ее рта, порожденные напряжением мышц, и накладываемые вечерним освещением тени, но не то чувственное очарование, что пронизывало ее лицо, исходило от него. Ее улыбка успокаивала и одновременно не давала мне покоя — она ободряла и дразнила. Я мог бы созерцать ее целый день.
— Завтра вечером мы увидимся? — спросила она, когда я начал убирать мелки.
— Конечно, моя госпожа. В обычное время?
— Конечно. И кстати, Леонардо, не могли бы вы потом немного задержаться? Я закажу легкое угощение. Мне хотелось бы, чтобы вы познакомились с одним человеком.
— Разумеется, благодарю вас, — с поклоном сказал я. — Могу я узнать имя вашего второго гостя?
— Один из ваших земляков. Его зовут Никколо Макиавелли.
23
Имола, 30 октября 1502 года
НИККОЛО
В легких сумерках я вышел на главную улицу. Ее заполняли совершающие променад семьи, конные гвардейцы, копающиеся в мусоре собаки; богатые кареты медленно проталкивались через толпу, кучера покрикивали на людей, требуя очистить дорогу. Мимо меня прошли две хихикающие девицы. Одна из них вполне миловидна, хотя скорее благодаря юности, поэтому я обернулся с намерением проверить, хороша ли ее фигура сзади, и увидел, что она тоже не сводила с меня глаз. Девица залилась краской, а ее подруга — смехом. Вот видишь, Никколо? Ты еще не безнадежен. Развернувшись и продолжив путь, я заметил, что наступил на свежую кучу лошадиного навоза.
Да, моя гордость еще ранена отказом. Но, возможно, сегодня ей представится случай исцелиться? Записку от «Стефании» доставили нынче утром, хотя я еще не уверен, как мне следует поступить. Неделю назад я полагал, что мы больше никогда не увидимся, а теперь она приглашала меня на ужин с Леонардо да Винчи. Это очень странно. Хотя мне и вправду нужно встретиться с ним, что пока не удалось обычным путем… К тому же я смогу вновь увидеть ее.
Не скажу, чтобы мне этого ужасно хотелось. Но я пойду, раз уж должен. Сделаю вид, что не испытываю к ней никаких чувств и что мое признание было всего лишь пьяной шуткой. Я уже не питал ни малейшей надежды, что она тайно влюблена в меня. Я осознавал всю нелепость того нашего вечернего свидания, представляя ее в постели с герцогом. То есть мог ли я вообще соперничать с ним? Ходили слухи, что он соблазнил даже Катерину Сфорца, прежде чем заключить ее в тюрьму. Господи Иисусе, как же я ему завидовал! Но взглянем на вещи реально — ведь он скорее бог, нежели человек. И это не говоря уж о его несметных богатствах и могуществе.
В сущности, как раз прошлой ночью меня осенило, что я просто неправильно оценил всю эту ситуацию. Надо быть более объективным и беспристрастным. Если удалить мои личные чувства из этого соотношения, то легко понять, что любовь, по существу, то же самое, что война или политика, своего рода столкновение сил; некий постоянный процесс союзов и уступок, завоеваний и капитуляций. И, как и в политике, всегда следует оставаться прагматичным и реалистичным. К примеру, встреченная мной на улице девушка представляла вероятную среднесрочную цель. Шлюха, посещенная мной на днях, была простым краткосрочным удовольствием. Моя женитьба на Мариетте являлась сложной долгосрочной сделкой. А «Стефания»? Совершенно провальная затея; она представлялась мне как стремление Флоренции завоевать Англию.
Войдя по подъемному мосту в замок и направляясь к входу во дворец, я мысленно спросил себя, каково же мое внутреннее ощущение.
— Спокойное, — ответил мой внутренний голос. — Равнодушное, беспристрастное, объективное.
Лжец, мысленно ответил я ему.
Но внутренний собеседник пожал плечами и продолжил путь.
ДОРОТЕЯ
Никколо вошел с улыбкой, легко поцеловал меня в обе щеки и, небрежно выглянув в окно, извинился за свое поведение в нашу предыдущую встречу.
— Я поступил на редкость негалантно… напился и начал изображать влюбленного, просто чтобы затащить вас в постель.
Он с надеждой взглянул на меня, словно проверяя, довольна ли я такой версией событий.
— Не беспокойтесь, Никколо, — с улыбкой заметила я. — Все мы, перебрав вина, говорим не то, что надо. Давайте просто забудем тот разговор, согласны? По-моему, вас порадует знакомство с Леонардо. Он великий человек, и герцог ему доверяет. Как и вам, разумеется…
Он скептически глянул на меня:
— Неужели?
— Естественно. Как раз прошлой ночью герцог говорил мне… — Никколо вспыхнул, но я продолжила, словно ничего не заметила, — как обрадовался тому, что Синьория прислала именно вас.
— Пару дней назад я отправил письмо в Синьорию с просьбой отозвать меня, — угрюмо проворчал он. — Дела герцога пойдут более успешно, если вместо меня пришлют более солидного посла.
— Возможно, — согласилась я. — Но его светлость вряд ли порадуют такие разговоры. И сам герцог полагает, что с вашим влиянием на гонфалоньера и с вашей… способностью убеждать… вы вполне сумеете добиться от Синьории предоставления вам полномочий для самостоятельного заключения соглашения.
Желая скрыть свое удовольствие от такой похвалы, Никколо сменил тему разговора:
— Народ Флоренции обеспокоен соглашением, подписанным герцогом с Орсини. Вам, моя госпожа, известно что-либо о нем?
В его тоне прозвучала легкая снисходительность; скорее всего, он ожидал отрицательного ответа.
— Да, я сама читала этот договор, — сообщила я.
— Неужели? — Его глаза вспыхнули, как свечи в темной комнате.
Как резко менялось его лицо, когда он чуял запах важных новостей! Вся печальная жалость к себе, омрачавшая его лицо в этот вечер, мгновенно исчезла, вновь уступив место острому, как бритва, пытливому уму:
— И каковы же его условия?
Заучив точную фразу, которую мне сообщил Чезаре, я небрежно ответила, что «условия столь бессодержательны, что над ними посмеялся бы даже ребенок».
— Что, интересно, вы имеете в виду? Что герцог не намерен придерживаться этого соглашения?
— Неужели вы действительно верите, что такой хитрец, как герцог, мог заключить мир с предавшими его людьми? Имеет ли хоть какой-то шанс тот, кто желал убить его?
— Нет, в такое невозможно поверить, — пылко ответил он. — Так вы говорите, что весь этот мирный договор — просто ловушка? Раз так, то я заверю Синьорию, что нам нечего бояться союза герцога с его врагами. Ведь если они опять объединятся, то Флоренция будет самой очевидной мишенью для их объединенных войск.
