— Донна Стефания, простите меня великодушно. Я понимаю, что вы безупречно добродетельная дама, и…
Я попыталась прервать его излияния, не желая, чтобы он выглядел глупым, но Макиавелли завладел моими руками и взмолился, глядя мне прямо в глаза:
— Прошу вас, позвольте мне закончить. — Он прочистил горло и, трагически переведя взгляд на наши руки, заявил: — Я влюбился в вас.
Хуже всего то, что он, по-моему, говорил серьезно. Никколо умел изощренно лгать, но в данном случае, я уверена, он говорил искренне. Мне хотелось, чтобы все было проще. Хотелось, чтобы он продолжал с шаловливой игривостью завлекать меня в постель. Слушая, как флорентиец говорит без иронии, без остроумных шуток, я как будто впервые увидела его лицо без маски — незнакомое, несуразное и слегка разочарованное. Ах, почему мужчин так легко одурачивает таинственность? Как такой великолепный знаток человеческой натуры мог быть совершенным профаном в отношении женщин?
В общем-то, я уже добилась от него всех нужных мне сведений. И надеялась, что мы сможем остаться друзьями, но, испытывая к Никколо большую симпатию и уважение, я не хотела заводить наши отношения в более интимную сферу. Мне не хотелось обижать его, поэтому я решила прояснить ситуацию. Пусть у него не останется ни малейшего сомнения или неопределенности, как бы жестоко ни прозвучали мои слова.
— Никколо, мне очень жаль, но я не влюблена в вас. Ни капельки.
Молчание. Я рискнула взглянуть на него. Он выглядел как человек, только что потерявший всё.
— Но вы… — в его тоне еще слышалась трепетная надежда.
Мне не хотелось, но я сознавала, что должна погасить и последнюю искру надежды. И возможно, наконец ответить ему с должной честностью.
— Никколо, я пришла к вам по приказу герцога. Я выполняю его поручение… и он мой любовник. Он попросил меня выяснить у вас некоторые сведения, что я и пыталась сделать.
— Значит, вы не Стефания Тоццони? — пораженно взирая на меня, спросил он.
— Нет. Я лишь играла ее роль.
— Тогда… кто же вы?
Приступ страха. Мне не следовало ни в чем признаваться.
— Это не важно.
— Не важно?! — Первая вспышка гнева в его голосе.
— Никколо… простите меня, — повторила я и быстро поднялась, чтобы уйти.
22
Имола, 23 октября 1502 года
ЧЕЗАРЕ
Наполовину выпитый кубок вина. Наполовину съеденный цыпленок. Наполовину сгоревшая свеча.
Агапито принес новость — прибыл Паоло Орсини. Отлично! Я так и знал, что он сломается. Я рассчитывал на него с самого начала. Нить всегда рвется в самом тонком месте.
Я распорядился насчет вина и засахаренных груш. Приказал подбросить дров в камин. И велел гвардейцам встать на страже у дверей.
Паоло робко вошел в комнату — испуганный, но с надеждой в глазах. Он опустился на колени, припал к моим ногам. Начал каяться и клясться, говорил, что его совратили с пути истинного.
— Я знаю, Паоло. Знаю, что зачинщиком был Вителлодзо. Знаю, что он спелся с Оливеротто. И знаю, что вы призывали их к благоразумию, советовали не портить со мной отношения. Но они ведь не послушали вас, верно?
Орсини кивал как марионетка. Повторял мои слова. Проклинал Вителлодзо и Оливеротто. Молил меня о прощении.
— Присаживайтесь к огню, — предложил я. — Отведайте цукатов, выпейте вина.
В его глазах вспыхнуло торжествующее облегчение. Он решил, что опасность миновала.
Мы обсудили условия соглашения — мирного договора.
— Если вы сумеете убедить остальных подписать его, я отдам под ваше начало Имолу. И вы получите высшее офицерское звание.
Он попросил об уступках — я согласился на уступки. Он просил гарантий безопасности. Я предоставил ему гарантии и попросил Агапито составить договор. Паоло выпил вина. Удовлетворенно вздохнул.
Я пригласил его сыграть в шахматы. Предупредил, что хорошо играю. И позволил ему победить. И он возомнил себя гениальным стратегом.
Шахматы созданы для глупцов. Я устраиваю шахматные игры в реальном мире. Я играю с конями и башнями, манипулирую офицерами и пешками. Моя игра идет с реальными, а не с деревянными фигурами.
Паоло одолела отрыжка. Закинув ногу на ногу, он облизнул губы и начал что-то лепетать, заигрывая со мной и самодовольно ухмыляясь.
Я задумался о том, как лучше его убить. Представил затягивающуюся на его горле кожаную веревку… вылезшие из орбит глаза… сползающую с лица ухмылку.
Для этого мне достаточно лишь позвонить в колокольчик или хлопнуть в ладоши…
Но нет — рано. Сначала надо собрать их всех вместе. Придется потерпеть.
Спокойствие. Терпение. Победа близка…
Опустел кубок с вином. От цыпленка остались лишь кости и жир. Свеча задымила, воск растаял. Близился час рассвета, я отправился в ее комнату.
Она спала. Огонек свечи разбудил ее. Она попыталась поцеловать меня — теплая плоть, несвежее дыхание. Я отстранил ее, сказав, что сначала мы обсудим дела. Что же произошло на ее встрече с посланником?
Она изогнулась, достала лист бумаги и вручила его мне. Я прочел ее доклад. Все, что мне хотелось узнать. Вот она, кладовая души Никколо. Вся подноготная жизни Макиавелли.
— Хорошо, — похвалил я.
— Я очень рада, что вы пришли. Может, теперь перейдем к любовным играм?
— Как вы расстались с ним?
— С Никколо? — в ее голосе прозвучало напряжение. Есть что скрывать. Она испугана, смущена…
— Да, с Никколо. Что случилось? Что у вас не получилось?
— Ничего, — солгала она.
Я схватил ее за шею, надавил большим пальцем на горло. Она начала вырываться и царапаться.
— Жизнь коротка, — прошептал я. — И я сделаю вашу еще короче, если вы не скажете мне, что произошло между вами.
Я отпустил ее горло. Она закашлялась.
— Я сказала ему правду, — голос исполнен страха или… чувства вины.
— Какую правду?
— Что вы послали меня шпионить за ним. Что я была вашей любовницей…
— Что?! Зачем?
Молчание. Я влепил ей пощечину:
— ЗАЧЕМ?
— Я получила все нужные вам сведения. Больше мне нечего узнавать…
Я поднес свечу к ее глазам и попытался заглянуть в ее душу. Она опустила глаза, отвернулась.
— Вы пожалели его, — сказал я. — Почувствовали себя виноватой.
— Да. Чезаре, он мне понравился. Мне не хотелось…
— Вы слабы. Мне следовало знать. Вы не подходите для таких дел.
Я отправлю ее в Венецию. Нет… подождем. Она слишком много знает. Ее нельзя оставлять в живых. Единственный выход…
Она приподнялась, вцепилась в мою руку:
— Чезаре, простите меня. Вы правы… я проявила слабость. Но я стану сильнее. Больше я не подведу вас.
— Да, — согласился я. — Больше такого не случится.
— Прошу, пожалуйста, — взмолилась она.
В ее голосе — панический страх. Неужели она прочла мои мысли?
— Пожалуйста, Чезаре, — повторила она уже более спокойным тоном. — Дайте мне еще один шанс. Я же раздобыла полезные сведения.
Это верно. Способности у нее есть. Но могу ли я теперь доверять ей? Возможно, стоит использовать ее, но по-другому. Сейчас Макиавелли известно, кто она такая, и я могу использовать ее, чтобы надавить на него. Или подкупить флорентийского посланника.
— И как он теперь к вам относится?
— Он влюблен в меня.
— После того, в чем вы признались ему? Он же не дурак.
— Он — человек.
— В отличие от меня, вы имеете в виду?
— Да. В отличие от вас.
— Мне нужно, чтобы вы вновь встретились с ним, — сказал я. — Договоритесь о новом свидании.
— Но теперь он знает, что я…
— Вы будете выразителем моих интересов. Попытаемся соблазнить его щедрым вознаграждением. Вы будете пугать его страшным наказанием. Но отныне будете ТОЧНО исполнять мои приказы. Поняли?
— Да, — оживленно ответила она. — Я всецело к вашим услугам. — Но ее тон говорил: «Только, умоляю, не убивайте меня».
Я установлю за ней слежку. Мои шпионы будут следить Друг за другом. У стен есть уши, у замочных скважин — глаза. Я не буду убивать ее. Пока не буду. Будет дура Богу молиться… может, сама лоб расшибет.
Она прошептала мое имя. Дыхание скверное, теплая плоть.
— Пожалуйста, может, мы…
Я ласкал ее горло. Ласкал груди. Поглаживал ее лоно. Потом перевернул — и овладел ею через задний проход. Я терзал ее плоть, не обращая внимания на крики. И прекратил только тогда, когда она начала истекать кровью.
Все закончилось ее слезами.
— Смотрите ж, не подведите меня еще раз, — прошептал я ей на ухо, — иначе я подведу вас под монастырь.
Читта-ди-Кастелло, 24 октября 1502 года
ВИТЕЛЛОДЗО
Я знал, что моя самоотверженность в Кальмаццо завершится страданиями, но не представлял, какие это будут долгие и тяжкие мучения. Прошло уже десять дней с той блестящей победы, а приступы жестокой лихорадки по-прежнему терзали меня, не давая подняться с кровати и наполняя мои бредовые сны сценами разорения и кровавой расправы. Мне виделось, как открывается полог моей кровати и на меня, размахивая мечами, набрасываются солдаты. Мне виделось, что ободранные и окровавленные тела моих детей свалены в кучу, словно туши в лавке мясника. Мне виделось, как Борджиа насилует мою жену. Я чувствовал, как удавка Микелотто затягивается на моем горле.
