На велосипеде было невозможно угнаться за Уолденом. А на другом автомобиле? Он бы смог украсть машину, но ведь он не умел управлять. А если научиться этому? Но и тогда, разве шофер Уолдена не заметит, что их кто-то преследует?
А что если спрятаться в машине Уолдена... Для этого надо было проникнуть в гараж, открыть багажник и провести в нем несколько часов, и это при условии, что перед отправкой в путь в багажник ничего не положат. При таком раскладе шансы на успех были слишком малы, чтобы идти на риск.
Шофер, безусловно, знает нужный адрес. А нельзя ли его подкупить? Напоить? Похитить? Мозг отчаянно обдумывал все эти варианты, как вдруг Феликс увидел, что из ворот дома вышла девушка.
«Интересно, кто же она», – подумал Феликс. Возможно, служанка, так как члены семьи всегда выезжали в экипаже, но девушка вышла через главный вход, а Феликс никогда не видел, чтобы так делали слуги. Должно быть, это дочь Лидии. Она наверняка знает, где Орлов.
Феликс принял решение следовать за ней.
Она пошла в сторону Трафальгарской площади. Оставив велосипед в кустах, Феликс двинулся за ней и смог рассмотреть получше. Одета она была не как служанка. Он припомнил, что в тот вечер, когда он в первый раз попытался убить Орлова, в коляске сидела девушка. Тогда он лишь мельком взглянул на нее, так как все его внимание, к несчастью, было поглощено Лидией. В дни его постоянной слежки за домом он иногда замечал какую-то девушку в семейном экипаже. Возможно, как раз вот эту, решил Феликс. Она потихоньку ускользнула из дома, пока ее отец был в отъезде, а мать занята чем-то.
Пока он кружил за ней по Трафальгарской площади, ему казалось, что в ее лице было что-то очень знакомое. Он был абсолютно уверен, что никогда близко не видел ее, но в то же время у него было полное ощущение того, что называется «deja vu»[3], когда он наблюдал за ее складной, прямой фигурой и быстрой, решительной походкой. Иногда ему удавалось увидеть ее профиль в те моменты, когда она, поворачиваясь, переходила улицу, и тогда ее вздернутый подбородок и что-то неуловимое в глазах словно глубоко отдавались в его памяти.
Не напоминала ли она ему юную Лидию? Никоим образом, ведь Лидия всегда выглядела хрупкой и миниатюрной, и все черты ее были тонки и изящны. У этой же девушки лицо волевое и угловатое. Оно напомнило ему картину одного итальянского художника, которую он видел в галерее в Женеве. Вскоре всплыло в памяти и имя художника: Модильяни.
Он еще немного приблизился к ней и через минуту-другую смог уже хорошо ее рассмотреть, У него даже екнуло сердце, а в голове пронеслось:
«Да она же красавица!»
Куда она направлялась? Может, на свидание? Или за покупкой чего-то недозволенного? Или в такое место, как кинотеатр или мюзик-холл, чего ее родители, конечно же, не одобрили бы?
Самым вероятным было свидание с молодым человеком. С точки зрения Феликса это и самый многообещающий вариант. Узнав, кто этот молодой человек, Феликс смог бы, угрожая выдать их тайну, вынудить девушку сказать, где скрывается Орлов. Конечно, легко она на это не пойдет, в особенности, если ей известно, что Орлову угрожает смерть. Но, как рассчитал Феликс, при выборе между любовью молодого человека и безопасностью какого-то кузена из России юная девушка предпочтет любовь.
Он услышал какой-то шум вдали. Дошел за девушкой до угла. Вдруг оказался на улице, заполненной шагающими в одном направлении женщинами. В одежде многих были цвета суфражисток: зеленое, белое и сиреневое. Многие несли знамена. Их были тысячи. Оркестр играл марш.
Девушка присоединилась к демонстрантам и зашагала.
«Замечательно!» – подумал Феликс.
Вдоль потока демонстранток стояли полицейские, но они в основном находились лицом к ним, спиной к улице. Поэтому Феликс мог спокойно идти по тротуару за их спинами. Он шел в ногу с демонстрацией, не теряя девушку из виду. Он ужасно нуждался хоть в небольшом везении, и вот ему выпала удача. Итак, девушка была тайной суфражисткой! Конечно, можно было бы использовать и шантаж, но, наверняка, найдутся другие, более тонкие способы повлиять на нее.
Так или иначе, думал Феликс, от нее я узнаю, все, что мне требуется.
* * *
Шарлотту охватил восторг. Порядок марша поддерживался женщинами-распорядительницами. Большинство участниц были хорошо одеты, респектабельного вида. Оркестр наигрывал веселый ту-степ. Шли даже несколько мужчин с плакатом, на котором было написано: «Долой правительство, отказывающее женщинам в праве голоса». Шарлотта больше не ощущала себя изгоем и еретичкой. «Ведь все эти тысячи женщин, – размышляла она, – думают и чувствуют так же, как и я!» Несколько раз за последние сутки она задавалась вопросом, а не правы ли мужчины, говоря, что женщины слабы, глупы и невежественны, ведь она сама иногда чувствовала себя слабой и глупой, а уж невежества ей действительно хватало. Теперь же она думала: «Если мы будем учиться, мы перестанем быть невежественными; если будем сами принимать решения, перестанем быть глупыми; если будем бороться все вместе, перестанем быть слабыми». Оркестр заиграл гимн «Иерусалим», женщины запели. Шарлотта с радостью присоединилась к ним.
«Пусть меня видит, кто угодно, – думала она с вызовом, – хоть даже сами графини, мне все равно!»
Демонстрация пересекла Трафальгарскую площадь и вошла на Молл. Вдруг вокруг появилось еще множество полицейских. Они внимательно наблюдали за женщинами. По обе стороны дороги толпились зеваки, в основном мужчины. Они свистели и выкрикивали насмешки. Шарлотта услышала, как один из них произнес: «Всем им нужно задать хорошую трепку в постели». Шарлотта залилась краской.
Она заметила, что многие женщины несли жезл с прикрепленной к нему серебряной стрелой. Она поинтересовалась у идущей рядом демонстрантки, что это означало. – Все женщины, несущие эти символы, побывали в тюрьме, – ответила та.
«В тюрьме!» От этой мысли Шарлотта чуть не задохнулась. Она знала, что несколько суфражисток арестовали, но вокруг сейчас видела сотни серебряных стрел. Впервые она задумалась о том, что, возможно, закончит этот день за решеткой. Слабость вдруг охватила ее. «Дальше я не пойду, – подумала она. – Мой дом вон там, за парком. Через пять минут я уже буду дома. Тюрьма! Да я скорее умру!» Она оглянулась. «Я ничего дурного не сделала, – продолжала она рассуждать про себя. – Почему же я боюсь, что окажусь в тюрьме? Почему не имею права подать петицию королю? Если мы этого не сделаем, женщины всегда будут оставаться слабыми, невежественными и глупыми». Тут оркестр заиграл вновь, и она, расправив плечи, зашагала под его ритм.
На краю Молла сверкал фасад Букингемского дворца. Перед ним располагалась цепь из полицейских, многие из них – конные. Шарлотта шла примерно в самом начале процессии. Она задумалась, а что же предпримут руководители марша, когда они дойдут до ворот дворца. Она вспомнила, как однажды, когда она выходила из магазина «Дерри и Томе», на нее налетел пьянчужка. Тогда какой-то джентльмен тростью отпихнул пьяницу в сторону, а лакей быстро помог Шарлотте сесть в дожидавшийся на мостовой экипаж.
А сегодня никто не бросится ей на помощь в толпе.
Они приблизились к воротам дворца.
«В последний раз, когда я была здесь, – подумалось Шарлотте, – у меня было приглашение».
Голова процессии вплотную подошла к цепи полицейских. Наступило минутное замешательство. Те, кто был сзади, стали напирать на стоявших впереди. Вдруг Шарлотта увидела миссис Пэнкхерст. На ней были фиолетовый жакет и юбка, белая блузка с высоким воротничком и зеленого цвета жилет. На голове фиолетовая шляпа с огромным белым страусиным пером и вуалью. Отделившись от основной массы демонстранток, она сумела незаметно подойти к дальнему входу во дворец. Маленькая фигурка, смело идущая с высоко поднятой головой к воротам самого короля!
Ее остановил полицейский инспектор в плоской шляпе, огромный, тучный человек на целый фут выше ее ростом. Они что-то сказали друг другу. Затем миссис Пэнкхерст шагнула вперед. Инспектор преградил ей путь. Та все-таки попыталась пройти, но тогда, к ужасу Шарлотты, полицейский схватил миссис Пэнкхерст в охапку, поднял и отнес в сторону.
Шарлотта пришла в ярость и вместе с нею большинство остальных женщин. Демонстрантки стали напирать на полицию. Некоторым удалось прорваться сквозь заслон, они бросились ко дворцу, полицейские за ними. Заволновались лошади, тревожно стуча тяжелыми металлическими подковами о тротуар. Несколько женщин вступило в схватку с полицией, их бросили на землю. Кое-кто из мужчин-зевак поспешил на помощь стражам порядка, началась повсеместная драка. Шарлотта закричала, когда кучка мужчин в канотье врезалась в толпу, отпихивая и колотя женщин. Но тут их контратаковала группа суфражисток с булавами, и канотье драчунов полетели в воздух. Шарлотте захотелось убежать, но буча уже кипела повсюду. Жестокость происходящего напоминала средневековые картины с изображением Чистилища и невыносимых мучений. Только на этот раз все было до ужаса реальным, и Шарлотта посреди этого безумства. Ее толкнули, она упала на мостовую, обдирая руки и колени. Кто-то наступил ей на руку. Она попыталась было встать, но ее снова сбили с ног. Она поняла, что ее может затоптать лошадь и она погибнет. С отчаянием ухватилась она за юбку какой-то женщины и с трудом поднялась. Драка становилась все отвратительнее. Шарлотта увидела женщину, лежащую на земле, из носа ее струилась кровь. Она захотела помочь женщине, но не могла ступить и шага – лишь с трудом удерживалась на ногах. К чувству страха прибавилось возмущение. Мужчины, и полицейские и прочие, с одинаковым удовольствием колотили женщин. «Почему они так усмехаются?» – в истерике подумала Шарлотта. К своему ужасу она вдруг почувствовала, как чья-то огромная лапища схватила ее за грудь. Она обернулась, неловко пытаясь сбросить эту руку. На нее напал какой-то молодчик двадцати с небольшим лет, хорошо одетый, в костюме из твида. Он обеими руками вцепился ей в груди, впиваясь в них ногтями. Никто никогда не смел к ней так прикасаться. Она начала сопротивляться, а на лице юнца видела безумную смесь ненависти и желания. Он завопил:
