же погожие летние деньки арестовывали своих же, чекистов – доблестных сотрудников НКВД, чем-то не угодивших родной власти, для которой они уж так старались, так старались – просто из кожи вон лезли! В их число попал и Глеб Иванович Бокий – соратник Ленина и непосредственный начальник Костиного отца. Да что там Бокий, когда врагом народа и предателем был объявлен глава НКВД Генрих Ягода!
Бокий будет расстрелян в ноябре тридцать седьмого. Ягоду расстреляют в марте тридцать восьмого. В эти же сроки будут расстреляны сотни тысяч ни в чём не повинных людей по всей огромной стране. Каждый день в застенках НКВД убивали по тысяче и более человек. Всё это на протяжении двух нескончаемых лет. Эти жуткие казни, этот абсурд совершался у всех на глазах, но рядовые граждане вели себя так, будто ничего не происходит. Взрослые ходили на работу. Дети исправно посещали школу и делали уроки. По привычным маршрутам ездили трамваи и автобусы, восхищал своими размерами только что открытый метрополитен, театры каждый вечер показывали всё новые спектакли, а синематографы радовали публику весёлыми комедиями. В московских магазинах можно было купить белый хлеб и колбасу, сахар и конфеты – всё то, чего давно уже не было в провинции.
Да, внешне всё было благополучно. Но не было в Москве человека, который бы не боялся ареста каждую секунду! Этот страх незаметно передался и Косте. Обострённым чутьём ребёнка он почувствовал всеобщую тревогу. Ему всё острее хотелось поскорее исчезнуть из Москвы – туда, откуда они приехали. Его тянуло даже и не к матери в Иркутск, а в тот дикий край, где нет подавляющего душу страха, нет людей с отяжелевшими лицами и погасшим взглядом. Там, в Магадане, тоже было несладко. Но там всё было ясно и понятно. И там Костя ничего не боялся. Так ему мнилось в те осенние дни.
В Магадан Костя и его отец вернулись аккурат к началу зимы. Плыли с комфортом – на большущем корабле, носящем гордое и грозное имя «Николай Ежов» (в сентябре 1938 г. Ежов сменил Ягоду на посту наркома НКВД; выполняя волю «пославшего его», он принялся неистово раскручивать кровавый молох репрессий, вовсе при этом не догадываясь, что через три года сам попадёт в его жернова).
Но пока что на корабле гордо красовалось имя всесильного наркома! Это был настоящий океанский лайнер – со стремительными линиями, с хищным заострённым носом, с огромной трубой посреди палубы и со снастями, в которых могло запутаться стадо слонов, если бы оно вдруг здесь очутилось. Корабль был английской постройки: внутренние помещения отделаны деревом и блестели лаком, металлические поручни сверкали, стены покрыты морёным дубом, во всём чувствовались основательность и благородство, надёжность и внутренняя мощь. На этом корабле плыли на Колыму какие-то важные чины – брюхатый круглолицый военный, то и дело бросавший настороженные взгляды вокруг, и широкогрудый крепыш с откинутой назад головой, постоянно о чём-то думающий. Было ещё несколько человек – всё военные, важные и неприступные, с суровыми лицами. Заметно было, что окружающие их побаивались, пригибали голову во время разговора с ними и вымученно улыбались. Отец Кости всё сильнее хмурился, наблюдая эту группу, и однажды проговорил вполголоса:
– Берзина снимать едут. Порядок будут наводить на Колыме.
Костя подумал секунду, потом спросил:
– А Берзин – это кто?
Отец повернул удивлённое лицо.
– Ты разве не знаешь? Это самый главный на Колыме. Он тут всё построил, с тридцать первого года здесь работает.
Костя подождал, не скажет ли отец чего-нибудь ещё, потом спросил:
– А почему его хотят снять? Он что-то замышляет против Сталина?
Вместо ответа отец взял его за плечо и поспешно увёл с палубы.
– Больше мне таких вопросов не задавай! – строго произнёс, когда они были уже в каюте. – И вообще, зря я тебе сказал. Но раз уж проговорился – смотри теперь, держи язык за зубами. А то и мне не поздоровится.
Костя обиделся на такую отповедь, но вида не показал. Он уже стал привыкать, что кругом сплошь секреты, тайные задания и опасные миссии. А до Берзина ему дела нет. Раз решили его снять – значит, так надо. Да и какая разница, кто тут всеми командует? Косте это было всё равно.
Когда пароход прибыл к месту назначения, на Колыме уже была настоящая зима: сопки покрыты непролазным снегом, берег затянут крепким льдом, с низкого неба сеется мелкая крупа; холодно, промозгло и неприютно. Первого декабря 1937 года на Колыме наступила самая холодная, самая страшная и самая губительная зима за всю её историю. Никто ещё не знал о той катастрофе, которая воспоследует сразу после того, как «Николай Ежов» высадит на берег своих важных пассажиров. Беда коснётся всех – тех, кто ночевал в арестантских бараках и утеплённых на зиму армейских палатках, а также и тех, кто, подобно Берзину и Филиппову, ночевали в добротных домах, спали в мягких тёплых постелях и были облечены всею полнотой власти.
В первый день зимы тысяча девятьсот тридцать седьмого года на замёрзшую колымскую землю уверенно ступили два природных палача, два подлинных душегуба – полковник Гаранин и старший майор госбезопасности Павлов. С ними прибыли их помощники – под стать своим патронам: заместитель Павлова – комбриг Ходырев, начальник политчасти Гаупштейн, прокурор Метелев и начальник НКВД по Дальстрою Сперанский.
Полковник Гаранин возглавит громадную сеть колымских лагерей, сменив на этом посту Филиппова, а Павлов сменит Берзина на посту директора Дальстроя. Филиппов и Берзин будут вскоре расстреляны, а для сотен тысяч заключённых наступит настоящий ад. Нормы труда в одночасье вырастут и станут непосильными, что очень быстро приведёт к массовой гибели полураздетых и полуголодных людей. Будут отменены зачёты рабочих дней и всяческие выплаты за ударный труд, уйдут в прошлое ударные пайки и премиальные блюда. И без того скудное питание резко ухудшится, а медицинской помощи не станет вовсе. Успевшие обустроиться колонисты будут загнаны обратно в лагеря, расконвоированные утратят последние остатки свободы, а та видимость законности, которая существовала при Берзине, обратится в полную вседозволенность и произвол. На приисках войдут в практику ежедневные расстрелы заключённых (метко прозванные «гаранинскими») – расстрелы за невыполненный план, за отказ от выхода на работу, за косой взгляд или неуместную шутку в присутствии начальства (или просто потому, что у начальника плохое настроение в эту минуту). Специальные бригады будут день и ночь рыть могилы в неподатливой колымской земле, а измученные, оклеветанные, проклятые своей страной люди будут тысячами ложиться в землю среди холодных камней и песка, чтобы пролежать
