-Я боюсь Францик. Я боюсь.
 -Верошка жена моя, я не могу себя сдержать. Не бойся любимая. Я буду осторожен и не причиню тебе боли. И он чуть-чуть придвинулся к ней, проскользнув между малых губ, углубившись во влагалище. -
  Я, чувствуя тебя, ты не поверишь. Я чувствую тебя любимая. Я люблю тебя. Мы не можем, друг без друга, и без этого не может быть любви.
 -Да мой ангел! Да мой Ромео! Иди ко мне, иди. Вера сжала руками сильную спину Франца, приподняв и раздвинув свои бедра. Франц напряг ягодицы и решительным движением вошел в нее до предела.
 А-а-а,— вскрикнула, как миллионы женщин Вера. И только сильнее сжала Франца.
 Тот, понял, что его подбадривают начал делать медленные глубокие движения. Затем движения его участились, он задрожал. Вдруг тело его прогнулось, мышцы охватила сладкая судорога, томительно разливаясь по всему телу, и одновременно с его диким рычанием пошли упругие мощные, жизненные толчки. Их было много, очень много.
  Франц провалился в невесомость. В глазах засверкал салют из тысячи ярких огней. Вера благодарно принимала его пульсирующие горячие струи новой жизни. — Я чувствую тебя Францик. Я чувствую твою любовь и силу.
 Франц молчал. Его сердце учащенно билось. После короткой передышки он улыбнулся и прошептал ей на ушко.
 -Любимая моя, у нас будет девочка. Я хочу, чтобы она была похоже на тебя, на золотую славянскую фею Златовласку.
 -Глупенький я рожу тебя мальчика. Он будет твоя копия, такой же сильный, рослый и красивый,— Вера сильно и страстно стала целовать Франца. Тот не выходя из нее принимая и отвечая взаимными ласками, налился вновь. И уже смелее без разрешения Веры отдавал свою силу и любовь с удвоенным усердием. В какой-то момент, делая победное движение, он почувствовал, как Вера задрожала сильнее прежнего, и до крови вцепившись в его спину, закричала:
 -Люблю.... Люблю..... Люблю.... и зарыдала....
 Франц проснулся от того, что ему что-то мешало спать. Он приоткрыл глаза и быстро зажмурился. Теплые, ласковые лучи утрешнего солнца, пробившись через щели, в отдельных местах старой соломенной крыши, игрались на его лице. Немного опухшие от поцелуев губы раскрылись в улыбке.
 -Das ist fantastisch 'сеновал', — и Франц, скрипя мышцами, сладко потянулся. — Верошка, где ты?— Но, ему никто не ответил.
 Молодой человек, отбросил с себя старый тулуп, прикрывавших их ночью и, приподнявшись на сенном супружеском ложе, осмотрелся кругом. Веры рядом не было.
 -Верошка, Где ты?— обеспокоенно позвал вновь он ее. В ответ обнадеживающе и горласто прокричал деревенский петух: — Ку-ка-ре-ку...!
 Он глянул на водонепроницаемые, с фосфорным напылением циферблата часы, обязательный атрибут всех немецких офицеров и удивился. Было около семи утра. Это почти на час позже его официального подъема. Недовольный этим, он быстро надел бриджи и сапоги и, взяв в руку остальное обмундирование, слез по лестнице вниз. Удивлено отметив, что вся его форма была тщательно вычищена, выглажена и даже подшит свежий подворотничок.
 Не успел, Франц восхитится заботливостью Веры, как открылась сенная дверь и оттуда вышла она сама: умытая, свежая, причесанная, улыбающаяся с радостными приветливыми глазами.
 -Guten morgen, Franz!
 -Добрый день Верошка! Ты очень выглядишь корошо, как это солнышко.
 -Спасибо милый, — Вера подбежала к нему и чмокнула в щеку. — Давай, будем умываться.
 Франц обнял ее и начал осыпать поцелуями. — Потом, потом дорогой, завтрак стынет на столе, — и Вера мягко отстранившись, сняла с его волос несколько травинок.
 -Корошо, распорядок превыше всего. Однако не успел Ольбрихт как следует насладиться утренним моционом, как к ним во двор заскочил водитель легковушки.
 -Господин оберлёйтнант! Хорошо, что вы проснулись. Приезжал посыльный. Вас к девяти вызывают в штаб корпуса.
 -Что? — Франц побледнел. Он уже вчера знал, что в связи с активным сопротивлением русской 151 стрелковой дивизии у д. Искань и концентрации там части сил 50 танковой дивизии, принято решение не перемещать штаб 24 моторизованного корпуса в ранее намеченный поселок Поляниновичи, а подобрать место в другом направлении. Слишком близки были русские и слишком упорно дрались их стрелки. Трое суток шли кровопролитные бои, а выбить русских из этой деревни доблестные войска пока не смогли. Но он не думал, что его так быстро отзовут. Он надеялся побыть здесь, хотя бы еще один день, с любимой и такой уже родной Верой.
 -Хорошо Ганс, готовьте машину. Возьмите лишнюю канистру бензина. Через двадцать минут отъезд, — скрепя зубами, нахмурившись, отдал команду Ольбрихт, быстро надевая китель. Вера стояла и не проронила ни одного слова. Она просто онемела, лишилась дара речи на мгновение. Лицо молодой, совсем юной женщины было серым, губы дрожали не находя слов. Большие небесного цвета глаза заволоклись туманом. Как только Ганс, ушел ее прорвало. Она заревела, превращаясь в плачущего ребенка.
 -Как же так Франц? Как же так? — ее слезы текли ручьем. — Милый, любимый мой, не уезжай. Останься со мной. Мне столько еще надо тебе сказать хороших и нежных слов.— Она причитала и дергала его за китель.— Я согласна Франц. Я буду твоей женой преданной, нежной, заботливой. Только останься еще немного. Не уезжай.
 Ольбрихт с тяжелым сердцем отнял ее руки от себя. — Любимая Верошка, мне также тяжело расставаться с тобой, но я приеду, обязательно приеду.
 -А когда Францик? — Вера вытерла слезы рукой. Она верила каждому его слову, чтобы он не сказал в эту минуту.
 -Сегодня 21 июля. Я приеду через две недели за тобой. И мы поедем в Берлин и там поженимся. Мне родители пришлют свое согласие. Оно необходимо чтобы меня отпустили в отпуск. Только дождись меня Верочка. Хорошо?— он обнял Веру за поникшие плечи и целовал, целовал, целовал ее опухшие, покрасневшие, заплаканные глаза. — Все будет хорошо моя любимая, все будет хорошо. Ничего не бойся. Местная администрация вас не тронет, я подготовлю документ. Ведь ты теперь жена офицера Вермахта.
 -Хорошо любимый, — тихо проронила Вера, положив свою голову ему на грудь.— Мы будем тебя ждать. Я и наш мальчик. Только береги себя. Только береги себя для нас.
 -Ты родишь не мальчика, а девочку, — нежно гладя Веру, убеждал ее Ольбрихт. — Девочку Златовласку.
 -Хорошо, хорошо,— глубоко вздохнула она,— пусть будет девочка, как ты хочешь. Они не замечали, что на них смотрят старческие, слезливые, но умудренные большим жизненным опытом, глаза бабки Хадоры. В них было много печали и грусти. Видимо сердцем бабка чувствовала скорую развязку трагедии этих молодых красивых людей. В руках она держала кувшин с парным молоком. Когда Франц окончательно простился с Верой, и хотел было уходить, она прервала свое молчание:
