– До сих пор?
– Да».
Герой с первых страниц повести ох как непрост:
«Когда мы встретились, я не стал открываться ей, что не вполне принадлежу этому миру, постоянно ощущая на сердце некую тяжесть отчужденности ко всему, что было вокруг меня, – от самых первых памятных впечатлений детства».
Героиня тоже не проста и говорит о муже и себе, что
«видела, глядя на Валентина, как он беспомощно барахтается в житейских протоках, несомый их мутным течением, – и ему по-настоящему страшно, куда его вынесет, и очень интересно, что с ним будет потом. А мне было безразлично, куда меня вынесет и что будет со мною потом. Я рано узнала, – мне кажется, всегда знала, – в этой жизни я прошлась мимоходом, залетела сюда случайно и скоро вылечу снова туда, откуда заявилась».
Одним словом, избранные натуры обрисованы писателем… Тема невидимок намеренно выражена в повести с загадочной двупланностью и сложно сопрягается с темой андрогинного двуединства любящих людей: «Когда-то мы были невидимками – и снова становились ими».
Дальше все начинает меняться в соответствии с прозой жизни. Возле Анны Валентин нечаянно видит некоего «спутника в бобровой шапке», затем Анна устраивает «первый опыт лжи, увенчавшийся успехом», после новых опытов следует развод, а потом разведенную Анну нашли зарезанной в ванне: «О ней и в газетах писали, и по телевизору на кусочки порезанную показывали». Отказывает сердце у Валентина. Но поскольку тема «неземного» и особого происхождения героя и героини опытной авторской рукой была в точно рассчитанном месте намечена в повести, конца нет:
«И какой бы там смертью ни заканчивалось существование каждого на земле – это не имело никакого отношения к тому, что человек может обрести такую свободу, если только пожелает ее».
А. Ким – бесспорно, сильный мастер, но создается впечатление, что в последнее время он исчерпал какие-то органичные его дарованию темы. В «Стене» слишком много настораживающего в этом плане словесного «балета» и манерной философичности. «Современный» фон, где есть и Россия начала 90-х, и все та же ходовая у многих писателей августовская (не путать с октябрьской 1993 года) «защита» Белого дома (на который так никто и не напал), отвлекает от манерной интонационности, но отнюдь не спасает – не углубляет повесть. Позволим себе выразиться о стилистике произведения так: много тонкой парфюмерии, но мало свежего воздуха. Кажется, писателю нужны новые жизненные впечатления. Об этом заставляют думать и другие его произведения, относящиеся к последнему времени. Впрочем, рано или поздно яркий талант непременно победит внутренние затруднения.
В начале 90-х продолжалась литературная работа еще одного рано ушедшего из жизни прозаика – Сергея Довлатова.
Довлатов Сергей Донатович (1941–1990). Родился в Уфе. Эмигрировал в 1978 году в США. Умер в Нью-Йорке. Основные издания его произведений: Довлатов Сергей Донатович. Собрание прозы: В З т. – СПб., 1995 (Т. 1: «Зона», «Компромисс», «Заповедник»; Т. 2: «Ремесло», «Наши», «Чемодан», «Виноград», «Встретились, поговорили», «Ариэль», «Игрушка»; Т. 3: «Иностранка», «Филиал», «Современники о Довлатове», «Записные книжки», «Два интервью»); Малоизвестный Довлатов. – СПб., 1997.
Это один из авторов «третьей волны» эмиграции, емкая характеристика которой, данная А. Солженицыным, приводилась выше. В 70-е годы Довлатов работал в эстонском городе Таллине в редакции газеты «Советская Эстония». Его характер точно соответствовал профессиональной атмосфере мира газетных журналистов, и он был совершенно своим в этой среде. Автор много наблюдал его в этот период, работая неподалеку от Таллина в Тартуском государственном университете и часто печатаясь в республиканских изданиях. Довлатов пользовался репутацией талантливого импровизатора, и действительно, всякий раз попав в одну с ним компанию, доводилось услышать какую-нибудь занятную историю. Много позже, познакомившись в начале 90-х с его книгой «Соло на ундервуде», я увидел, что его рассказики были вовсе не импровизациями – он просто устно «исполнял» перед приятелями недавно написанные тексты, проверяя их на слушателях. Например, этот:
«У Иосифа Бродского есть такие строчки:
„Ни страны, ни погоста,Не хочу выбирать,На Васильевский островЯ приду умирать…“
Так вот, знакомый спросил у Грубина:
– Не знаешь, где живет Иосиф Бродский?
Грубин ответил:
– Где живет, не знаю. Умирать ходит на Васильевский остров.
Или этот – об одном из приятелей Бродского и самого Довлатова:
„Женя Рейн оказался в Москве. Поселился в чьей-то отдельной квартире. Пригласил молодую женщину в гости. Сказал:
– У меня есть бутылка водки и 400 гр сервелата.
Женщина обещала зайти. Спросила адрес. Рейн продиктовал и добавил:
– Я тебя увижу из окна.
Стал взволнованно ждать. Молодая женщина направилась к нему. Повстречала Сергея Вольфа. „Пойдем, – говорит ему, – со мной. У Рейна есть бутылка водки и 400 гр сервелата“. Пошли.
Рейн увидел их в окно. Страшно рассердился. Бросился к столу. Выпил бутылку спиртного. Съел 400 гр твердокопченой колбасы. Это он успел сделать, пока гости ехали в лифте“.
Или вот такой – я слышал его впервые в 1975 году:
Валерий Попов сочинил автошарж. Звучал он так:
„Жил-был Валера Попов. И была у Валеры невеста – юная зеленая гусеница. И они каждый день гуляли по бульвару. А прохожие кричали им вслед:
– Какая чудесная пара! Ах, Валера Попов и его невеста – юная зеленая гусеница!
Прошло много лет. Однажды Попов вышел на улицу без своей невесты – юной зеленой гусеницы. Прохожие спросили его:
– Где же твоя невеста – юная зеленая гусеница?
И тогда Валера ответил:
– Опротивела!“».
Другой таллинский автор, прозаик Михаил Веллер говорил в автобиографической повести «Ножик Сережи Довлатова»: «Он не написал, в некотором смысле, ничего спорного. Все просто и внятно». Действительно, произведения Довлатова отличает легкость. Это хорошее качество, когда оно не переходит в легковесность и не покупается ценой узости авторского словаря, неумения работать с богатейшей русской идиоматикой (составляющей один из важнейших резервов нашей литературной образности).
Ленинградец С. Довлатов несколько лет жил в Таллине с целью издать здесь книгу, о чем знали все. Когда набор книги был уже готов в издательстве «Ээсти раамат» (а помнится, что и тираж уже печатался; притом Довлатов, деловой энергичный человек, одновременно готовил и книгу для детей), автор запаниковал – мне опять-таки довелось случайно оказаться в журналистской компании, в которой он появился как раз из некоей инстанции (не помню, партийной или иной какой), где только что дал объяснения о неких своих ленинградских делах или контактах. Затем он немедленно, озадачив не одного меня, уволился и вернулся в родной город, где работал потом в журнале «Костер», после чего по еврейской визе уехал в США (там даже написал роман «Мой „Костер“» – своеобразную сатиру на бывших коллег). Книгу его осторожные эстонцы, подождав немногие месяцы, отправили под нож… Всюду, где упоминается биография С. Довлатова, его в этой связи изображают жертвой происков КГБ. На деле же история туманная: через год-другой я издавал там же свою первую книгу стихов «Эмайыги», и мой редактор, стопроцентно осведомленный о довлатовских издательских перипетиях, в разговоре божился, что это уничтожение тиража в конце концов произошло единственно по причине непонятного, насторожившего издательских начальников (и просто задевшего их эстонское самолюбие) довлатовского исчезновения из республики «по-английски», а не из-за вмешательства каких-то карательных органов. «Он сам все себе испортил», – полагал мой собеседник. Жизнь в Эстонии была действительно не лишена провинциальной затхлости, и яркие люди на моих глазах неоднократно отторгались тамошней средой – именно в силу своей раздражающей незаурядности, а не по политическим мотивам. Национальную провинцию, ее мещан можно победить только терпением и твердой неустрашимостью.
Тот же М. Веллер пишет в «Ножике Сережи Довлатова», что Довлатов не мог оказаться работником редакции «Костра», если бы за ним было что-то политическое: «В журнал обкома комсомола… не могли взять человека с нечистой анкетой, беспартийного, без круто волосатой лапы, обратившего на себя внимание конторы в связи с политическим процессом, автора сочтенных неблагонадежными рукописей, уволенного по указанию ГБ из газеты, книгу приказали рассыпать, сам под колпаком. Лишь тот, кто ничего не знает о структуре и системе информации и надзора за печатью и функциях отделов кадров, может думать иначе; для прочих совграждан это однозначно, как штемпель в паспорте. Замазанного человека возьмут только с каким-то умыслом. Теоретически первое – сотрудничество, на которое дается номинальное согласие….Второе, что вероятнее: Довлатов мог быть полезен как источник информации и связей в среде ленинградской диссидентствующей творческой интеллигенции».
