От отстраненного, холодного Кирана, заставлявшего меня сомневаться в себе, не осталось и следа. Он был сам не свой, глаза красные, всего трясет. Его крики больше походили на рыдания.
От волнения из-за того, что натворила – секс, отель, – я совсем забыла о том, что не пришла ночевать.
– Где тебя носило? Где тебя, мать твою, носило? – кричал он яростно, дергая меня за лацкан пальто.
– Прости, прости, – повторяла я, дожидаясь, когда он выпустит пар и можно будет выдать заготовленное вранье.
Я хотела взять его за руку, но он оттолкнул меня, и я почти упала на кухонный стул.
– Ты до сих пор пьяная? – вопросил Киран.
Я принялась было возражать, но тут же передумала и ответила, что да. Что мне так хотелось выпить из-за переживаний, связанных с отцом, что мы встретились с Кристиной, перебрали, добрели до ее квартиры, а там я отрубилась на диване.
Он поверил. Невероятно, как легко он поверил. Киран по-прежнему злился, но лишь из-за того, что я напилась, не пришла домой и заставила его умирать от беспокойства. Он просто взял и поверил – только потому, что я так сказала. Меня потрясло, что он, так долго лгавший мне о Фрейе, принял мои слова за чистую монету.
Я разделась, снова приняла душ, чтобы получше отмыться и дать ему время отойти. Когда я вернулась в спальню, он схватил меня, сорвал полотенце и уложил меня на кровать.
– Мне жаль, – снова и снова говорила я, пока он целовал мою шею и мою пустую грудь.
– Я знаю, – отвечал он, настойчиво продолжая целовать меня, хотя я лежала неподвижно и безучастно.
Его руки знакомо двигались по моему телу. Я молчала, но не отстранялась. Он вставил в меня пальцы, хотя я и не намокла.
– Я очень устала, – прошептала я, попытавшись высвободиться.
Мне не хотелось ему отказывать, но секса хотелось еще меньше. Мое тело было будто отравленное.
Киран улыбнулся, положил мою голову на груду подушек, поправил их и разложил мои волосы веером, так что я почувствовала себя то ли куклой, то ли трупом. Затем он встал на колени, нежно поцеловал меня в лоб и – совсем легонько, отчего меня обычно бросало в дрожь, – в губы.
– Мне жаль, – снова сказала я, и еще одним поцелуем он заставил меня умолкнуть.
Прежде такая нежность погрузила бы меня в эйфорию. Но сейчас его ласка напоминала уверенно-властную заботливость доктора. Несколько раз в год я сдавала кровь – только потому, что мне нравилось бережное обращение медсестры, ее умелые прикосновения. Но сейчас такая заботливость лишь ранила. Мне хотелось, чтобы он простил меня, но оставил в покое, позволил поспать, проснуться и продолжить жить как ни в чем не бывало. Я закрыла глаза, но он не останавливался. Он снова поцеловал меня в шею, погладил пальцами, начал опускаться ниже.
Я сказала: «Пожалуйста», а потом: «Я не хочу» – слова, которых никогда еще не произносила.
Раньше он бы обиженно отвернулся при первом же намеке на мое нежелание.
«Он знает, – подумала я. – В глубине души он не может не знать, что я что-то натворила».
– Все в порядке, – сказал он, продолжая нежно улыбаться. – Тебе не надо ничего делать. Я сам. Я сделаю так, что тебе станет лучше.
И Киран снова принялся целовать меня, мою грудь, ребра. Я молилась, чтобы синяки, которые обязательно должны были появиться, еще не проступили.
Я еще раз попыталась остановить его, перевернулась на бок, свернулась калачиком, повторяя: «Я… Я…» Мне не удавалось подобрать слова, которые объяснили бы мое нежелание.
– Все хорошо. – Киран снова улыбнулся, словно я просто наказывала себя, отвергая наслаждение, и меня надо было убедить, что я вправе получить удовольствие. Он нежно просунул руку под мое колено, раздвинул мне ноги и начал ласкать языком.
Руки мои он удерживал вдоль боков.
Я с силой зажмурилась, надеясь отгородиться от происходящего. Мне хотелось плакать от отвращения – его язык находился сейчас там, где несколько часов назад побывал член Ноа. Но остановить его я могла, лишь сказав правду, но тогда он возненавидит меня. А я не могла допустить, чтобы он меня возненавидел. Во мне мешались страх перед ним и эгоистическое нежелание потерять его.
Я считала в уме и, когда решила, что уже можно, изобразила оргазм: напрягла мышцы бедер, втянула ртом воздух и схватила его за руку. Толкнувшись ему навстречу один, два, три раза, я упала на постель.
– Спасибо, – прошептала я и прижала его к себе, прежде чем отвернуться и притвориться спящей.
12
Тогда-то все и должно было закончиться. Теперь мое упорство кажется мне безумием, но тогда я продолжала верить, будто люблю его, а измена – симптом моей врожденной порочности. Я не заслуживала любви, но нуждалась в ней.
Мысль о том, чтобы признаться Кирану, была для меня попросту невообразима. Добровольно покончить с нашими ежедневными домашними обрядами, по утрам просыпаться без него… я не могла этого представить. Меня это не просто ужасало, для меня действительно не существовало мира, в котором наш разрыв возможен.
Мои ложь и умолчание терзали меня, как и улыбки, и секс, во время которого приходилось притворяться. Но мне было не привыкать жить и с притворством, и с болью. Я знала, что рано или поздно она отступит. Человек привыкает ко всему.
И еще кое-что: я не могла представить, что наша история вывернется наизнанку. О моей испорченности не знал никто, кроме меня. После моего признания наш роман пришлось бы переписать.
То, что все мои друзья тайно или не так уж тайно ненавидели его и считали, что он мне не подходит. То, что он любил Фрейю, что он бросил меня ради нее. Его вечная холодность, то, как всем своим телом он выражал отвращение, когда я давала волю слезам. То, как он со мной разговаривал, как во время ссор выставлял меня сумасшедшей. Все это переменилось бы, перекроилось на новый лад. Признание изменило бы все, моя внутренняя испорченность вышла бы наружу.
Август 2014
1
Мы с Ноа обменивались сообщениями каждый день. Я отправляла ему фотографии своего тела, а он смешил меня так, как не удавалось никому вот уже целую вечность. Однажды я переписывалась с ним в офисе, и он велел мне пойти в туалет, запереться в кабинке и мастурбировать, вспоминая о том, чем мы занимались в отеле. Я сунула телефон в лифчик, чтобы начальник не увидел, что
