— Я ведь очень талантлива, я знаю… И в своём кругу — без лишней скромности скажу — состоялась. Выставляюсь, иногда премии беру, работы, в общем, неплохо продаются… Только это всё не то, не то! Мне лично для себя уже ничего не надо. Во мне столько сил!.. Хочется что-то делать для людей, дарить им, отдавать!.. Только я ведь отлично понимаю — никому моё творчество и даром не нужно. Даже узкому кругу… Не-художникам я мало интересна, а для своих коллег — лишний конкурент, не больше…
И, после паузы:
— Я хочу, только не смейся, своим творчеством двигать мир вперёд! Изменять его к лучшему! Только вот как нам, живописцам, за это взяться? Не глянцевые же картинки рисовать на социальные темы, как… (и она назвала имена двух известнейших российских титанов кисти — из тех, о ком коллеги вспоминают с крайней брезгливостью, зато любит и ценит так называемый «простой народ».) — Я так никогда не смогу… только если перестану быть художником… Да и к чему призывать? Что клеймить? Сейчас ведь время такое — непонятно, что хорошо, что плохо. Я, например, не понимаю…
Тут я ничем её утешить не мог. Я и сам мучился от сознания никчемности и даже вредности того, чем занимаюсь всю жизнь. Алла хотя бы творила подлинное искусство, которое, кстати, никому не навязывала; искусство, свободное от унизительной необходимости заискивать перед современностью. Я мог только восхищаться ею и по-хорошему завидовать. Кстати, подумал я, — посвятил ли её Порочестер в свои грандиозные планы?..
В лоб спрашивать постеснялся, но кой-какими косвенно-наводящими вопросами прозондировал. Оказывается, ещё не посвятил. Ну, нет так нет. Сдавать своего друга и лишний раз смущать прозрачную душу художницы я не стал.
— Я тоже не знаю, как правильно, — честно признался я. — Но ещё поищу.
5
Странная манера Аллы одеваться и причёсываться, к которой я, впрочем, уже почти привык, навсегда перестала занимать меня, когда я, наконец, побывал в её мастерской. Кажется, это было как раз тогда, после нашей «помидорной вечеринки». Да, точно. Обычно ведь я доставлял её домой, прямо к подъезду, да там и высаживал, даже не заходя внутрь, — хоть и был приглашаем неоднократно. (Спасибо, конечно… но к чему мне лишние проблемы с психованным ревнивцем, который, я ведь знаю, по моём возвращении обязательно примется в мельчайших подробностях вызнавать, что да как?..)
А тут вдруг… — то ли выпитое сказалось, то ли просто Алла нашла, что мы уже достаточно знакомы, чтобы мне доверять… — в общем, она мне и говорит:
— А поехали на Масловку! Я тебе свои работы покажу. А то треплемся-треплемся, а ты ещё и не видел ничего…
Естественно, на сей раз ломаться я не стал. Мне давно хотелось посмотреть Аллу в оригинале, да и от чашечки чая с печенинкой перед муторной обратной дорогой глупо было отказываться. И вот… Поднимался с энтузиазмом — а назад шёл и вовсе расквашенный: в этот миг мне, как никогда, было стыдно за ту вредную ерунду, которой я всю жизнь занимаюсь.
Если раньше я ещё мог сомневаться, то теперь окончательно убедился в том, что Алла — талантлива. Как я и думал, она оказалась из тех мастеров, которых обязательно надо смотреть вживую: даже самая дорогая полиграфия попросту не смогла бы передать тончайшие цветовые соотношения и переливы оттенков в её пейзажах и — реже — интерьерах. Я как тонкий ценитель почти физически наслаждался, вглядываясь в эти работы, и Алла смущённо улыбнулась, когда я назвал её «Набоковым от живописи». В чём-то она была права, говоря о своей «ненужности людям» — человеку неискушённому, без специальной подготовки понять прелесть этих картин было бы трудно. Зато перед серией портретов остановился бы даже человек, ничего не смыслящий в живописи. Все они были крохотные, не больше 50х50, но даже я, собаку на этих делах съевший, не в силах был объяснить, каким образом она с помощью лаконичных и даже скудных средств ухватывает саму суть, ядро натуры. Видимо, это и был тот самый дар свыше, неподвластный алгебре искусствоведов, и мне оставалось только склонить голову перед чем-то, что больше и выше меня.
Это было двойственное чувство — радостное и горькое. Впервые за всё время нашего знакомства я отчётливо понял, что мы, в общем-то, не нужны Алле, может быть, даже мешаем. (Доселе я наивно полагал, что стареющая девушка должна руками и ногами хвататься за такую удачу). Сумеет ли Порочестер удержать её, я уж не говорю — заставить всё бросить и переселиться к нам, на природу, но хотя бы просто удержать?..
Я очень на это надеялся.
Ибо только теперь, когда срок моего вынужденного пребывания за городом почти подошёл к концу, я с режущей ясностью понял несомненную истину: спасти нас, всех четверых, от нарастающего ужаса безысходности и бесцельности жизни может только одно — выдуманная Порочестером коммуна. И спасала всё это время! Мысленно оборачиваясь назад, я вновь и вновь с изумлением видел: именно в эти месяцы, несмотря на все препятствия, холод, жару, дискомфорт и наши внутренние дрязги, — а, может быть, именно благодаря им — я, наконец, почувствовал себя живым, реальным, земным человеком, почти забыв о прежнем странноватом обломке разорённой и размытой аристократии, никому не нужном, ни на что толком не годном и не знающем, куда себя приткнуть. (Кроме Интернета). А Лена, должно быть — той самой настоящей русской женщиной, какой её знали на форуме «Златоперья». А Порочестер — лидером и учителем… Да, как ни странно, но только здесь — и так — мы все по-настоящему были собой.
Что же до Аллы, то у неё это счастье могло быть ещё впереди. Но не будет, если не будет коммуны. А жаль. Очень жаль, потому что я как раз вот только сейчас придумал для Аллы ПРОЕКТ. Да-да, дружище Порочестер, проглотите — именно ПРОЕКТ. Не тот, на какие Вы бросаетесь с пеной у рта, а настоящий, очень хороший. В самый раз для Вашей будущей галереи. Там от Аллы вовсе не потребуется наступать себе на горло и предавать своё искусство ради дешёвого выпендрёжа. Совсем наоборот. В моём проекте Алла, продолжая быть тем, что она есть — подлинным художником, — получит ещё и возможность осуществить свою мечту, то есть двигать своим искусством мир к лучшему. Сама бы она к этому никогда бы не пришла, при всём желании — как говорится, по техническим причинам. А в моём ПРОЕКТЕ — может! Вот такой вот парадокс.
Но этого, наверное, никогда не будет. Уж больно на тонком волоске висит наша только-только народившаяся коммуна…
Весь в унынии я приехал домой и, даже не пожелав спокойной ночи своим друзьям, завалился спать. Они меня не тревожили — думали, видно, что я просто устал с дороги. Воскресенье, как-никак. Пробки…
Но назавтра…
Назавтра, когда вёз Порочестера на работу, я потихоньку принялся зондировать почву. (Забавно, но наш автомобиль, похоже, был теперь лучшим местом для задушевных разговоров тет-а-тет). Что у него в планах?.. Скоро ли он собирается покинуть нас и зажить сытым и довольным семьянином в своей городской квартире с антиквариатом и хохотуном-звонком?.. Не жалуется ли Аллочка, что райская дачная жизнь совсем оторвала её от работы и превратила из элегантной дамы творческой профессии в недоделанную селянку?..
К моему приятному удивлению, Порочестер оказался неожиданно категоричен:
— Ни-ни-ни-ни-ни!!! Только здесь! В конце концов, для чего её брал-то? Я ей сам тут мастерскую выстрою, за тем холмиком, знаете, где берёзки. Большую, не какие-то там два с половиной квадратных метра, как на этой, как её… Масловке! Места хватит! А туда, к себе, пусть наведывается раз в неделю — глянуть, не затопило ли чего, не пришли ли телефонные счета или налоговое извещение какое…
Я возразил, что, возможно, Алле будет трудно расстаться с детишками, которых она учит рисовать. В ответ Порочестер отрезал:
— Ничего, переживёт. У нас будут свои детишки. Пусть их учит.
Ну, что тут скажешь?.. По всему было похоже, что выбора у Аллы нет! Я немного повеселел. Рано я хоронил коммуну, у неё был шанс. Я-то знал, как этот страшный человек настойчив и последователен, когда хочет чего-то добиться.
И вот тут-то… я посвятил его в свой ПРОЕКТ.
После того, как я довёл мысль до логического завершения, Порочестер ещё минут пять молча сопел. Потом буркнул себе под нос:
— Остановите машину.
«Обиделся он, что ли?..» Странно, я мог бы поклясться, что в моей идее нет ничего обидного — уж для Аллы-то во всяком случае. Но, зная характер своего друга, не стал ни о чём спрашивать — а только сделал, как он велел: проехал ещё километра два и, найдя наконец, крохотный проём между автомобилями (мы уже въехали в город), с акробатической ловкостью произвёл «параллельную парковку» у тротуара.
