Разве что, как мрачно думала Лаура, она действительно слепая.
У нее вошло в привычку поздно ложиться спать — она снова и снова думала о происшедшем, хотя Джоша уверяла, что, как обычно, допоздна засиживается за работой. Часто она ловила себя на том, что приглашает Пруденс составить себе компанию — кладет небольшой кусочек тунца или сыра на диван, чтобы соблазнить ее устроиться рядышком. Как только кошка засыпала, Лаура нежно гладила кончиками пальцев шерстку на ее спине, хотя вообще-то для этого предназначалась специальная щетка (ее Лаура, повинуясь порыву, купила сегодня, возвращаясь домой). Всего несколько месяцев назад (неужели прошло всего несколько месяцев?) вот так, должно быть, гладила Пруденс по шерстке Сара. Лаура смотрела на свои длинные пальцы — на пальцы, которые могли бы с легкостью порхать над проигрывателем или музыкальным инструментом, или над печатной машинкой — и думала: «У меня мамины руки».
В жаркие июльские дни, будучи на каникулах, Лаура, чья мама была слишком занята в магазине, бóльшую часть времени проводила на стульях с дощатой спинкой на кухне Мандельбаумов с Хани на коленях. Миссис Мандельбаум крошила в тарелку замороженный банан, посыпала ложечкой сахара, потом перемешивала со сметаной из морозильника, который, к изумлению Лауры, настойчиво называла «ледником». Пока миссис Мандельбаум готовила ужин, а ее супруг отдыхал в гостиной в паре метров от них и слушал записи больших оркестров, которые Сара нашла для него в своем магазине, Хани шершавым языком слизывала с пальцев Лауры сметану с сахаром.
Однажды, слушая оркестр Каунта Бейси, мистер Мандельбаум прикрыл глаза и сказал:
— Как будто в прошлое вернулся. — И крикнул в сторону кухни: — Ида, ты помнишь эту композицию?
— Конечно, помню, — ответила миссис Мандельбаум. Она воткнула огромный нож в куриную грудку. — В 1937-м мы с Нормом Цукерманом танцевали под эту мелодию в дансинге «Роузхолл».
Мистер Мандельбаум пробормотал себе под нос: «Норм Цукерман…» и добавил какое-то ругательство на идиш. Но миссис Мандельбаум оставалась невозмутимой, она, ловко втирая в курицу специи, улыбнулась и сказала Лауре:
— Господин Начальник в те времена не очень-то обращал на меня внимание, но зато многие другие парни имели на меня виды. Можешь мне поверить.
— И неудивительно! — воскликнул мистер Мандельбаум. — У тебя была самая короткая юбка и самые длинные ноги во всем Нижнем Ист-Сайде.
— Макс, перестань! Рассказываешь девочке всякую чепуху. — Миссис Мандельбаум засунула курицу в духовку и вымыла под краном руки. — Все, что мы не съедим, я положу в ледник и подам позже, когда твоя мама вернется домой, — сказала она Лауре. — Нет ничего вкуснее холодной курицы в конце жаркого дня. — Она вытерла руки о фартук. — Не слушай его. Моя мама измеряла мне юбку линейкой, прежде чем выпустить гулять. Если она была короче, чем на пять сантиметров выше колена, мне приходилось идти наверх переодеваться.
— Но какие это были колени! — улыбался мистер Мандельбаум из своего кресла. — Знаешь, они до сих пор ничего. Ни у кого нет таких коленок, как у моей жены. — Миссис Мандельбаум сделала вид, что не слышит его, но ее морщинистые щеки покраснели от удовольствия.
Лаура нежно почесала костяшками пальцев у Хани за ухом, размышляя над услышанным, не в силах представить себе, как можно жить с такой строгой матерью. Сара никогда не была приверженкой суровой дисциплины, ни разу не подняла на Лауру руку и вообще никогда ее не наказывала.
— У вас не сохранилось снимков платьев тех лет?
— А у нас вообще есть фотографии? — В голосе мистера Мандельбаума всегда звучала мощь. Иногда Лаура слышала, как он разговаривает, находясь в прихожей у себя в квартире этажом ниже. Но сейчас даже Хани распахнула глаза от его громогласного вопроса. — Ида, принеси наши альбомы с фотографиями.
Миссис Мандельбаум отправилась к шкафу с бельем в прихожей, достала оттуда несколько толстых альбомов. Разложила их на покрытом клеенкой кухонном столе, и мистер Мандельбаум присоединился к ним. Лаура восхищалась крошечными шляпками и длинными бусами, которые в то время носили женщины, а Мандельбаумы рассказывали истории о родственниках и знакомых. В какой-то момент Хани перебралась с коленей Лауры на стол и шлепнулась посреди открытого альбома, потерлась головой о щеку мистера Мандельбаума, ударила хвостом по руке Лауры.
— Хани в своей безграничной свободе находится здесь, чтобы напомнить нам, что все хорошее когда-нибудь заканчивается, — заявил старик. Потом миссис Мандельбаум убрала альбомы назад в платяной шкаф и стала готовить штрудель, а Лаура ей помогала (старушка любила повторять: «Для девочки учиться готовить никогда не рано»). Мистер Мандельбаум вернулся в гостиную, где в ожидании ужина продолжил слушать оркестр Каунта Бейси.
Поужинав, Лаура обычно засыпала в обнимку с довольно урчащей Хани в кровати, которая когда-то принадлежала сыну Мандельбаумов. Это у Хани Лаура научилась фокусу засыпать, несколько раз медленно прикрывая глаза, как засыпают кошки. Позже Сара закрывала магазин, возвращалась домой, переносила дочь на ее кровать — к тому времени Лаура так глубоко спала, что не чувствовала этого. Она всегда крепко спала, когда рядом тихонько урчала Хани.
Сейчас, если зажмуриться, сидя на диване с Пруденс, можно было представить, что рядом с ней опять спит Хани. Кошки в чем-то схожи, обе худые, коричневые (хотя Пруденс в последнее время, кажется, потолстела — или Лауре привиделось?) с черными, как у тигра, полосками. У Пруденс даже есть что-то похожее на черное пятнышко на белой шерстке на подбородке — мистер Мандельбаум называл его у Хани «мушкой».
Конечно, они очень разные. Пруденс раз в десять забавнее Хани: у нее такой смешно важный, даже высокомерный вид, когда она требует еду (Хани никогда себе такого не позволяла). Да, Пруденс намного надменнее. Хани была такой ласковой, поднимала на тебя свои огромные зеленые глаза, полные обожания, в ту же секунду, как ты наклонялась погладить ее по голове. «Сладкая, как кусок медового пирога», — говаривал про нее мистер Мандельбаум. Сейчас Лаура с неожиданным изумлением вспомнила — как она могла забыть! — что он еще всегда напевал Хани песню «Дейзи Белл» и, разумеется, он пел ей «Хани, Хани, ответь же мне, ответь».
И Хани, и мистер Мандельбаум, и все, что она любила, пали жертвой той же безжалостной силы, с которой сейчас пытается бороться Джош. Мистер Мандельбаум сам рассказывал о друзьях, которых выселили из их жилищ в 1959 году, когда здания сровняли с землей, чтобы возвести Линкольн-центр. Таков неминуемый жизненный цикл большого города. Несколько мягкосердечных людей заламывают руки и пишут жалобные статьи в местные газеты, и какой-нибудь недоумок позирует перед камерой, рассказывая историю своих бед для вечерних новостей. Но в конечном итоге дома сносят, арендная плата взлетает, и рано или поздно все предается забвению. У городов нет воспоминаний. Помнить могут только люди, но и люди в конце концов забывают.
И на ЭТОМ, выбрав из всех возможных событий, сейчас зациклился Джош. СЮДА Джош направил всю свою энергию и время, вместо того чтобы сосредоточиться на главном — на них с Лаурой, на их совместном будущем. Лаура хотела, чтобы ее жизнь текла в одном направлении — вперед. А Джош тянул ее назад в прошлое.
Все мысли спутались у нее в голове, когда утром она постучала в дверь кабинета Пэрри. Лаура уже не была уверена, пришла ли сюда из-за Джоша, под предлогом обсудить с Пэрри кое-какие детали, или для очистки собственной совести (она ведь скептически относилась к стараниям мужа). Она убеждала себя, что, вероятно, причин было несколько — всего понемногу.
Сидя на своем обычном месте напротив Пэрри, Лаура видела семейную фотографию: Пэрри с женой и двумя дочерьми. Снимок сделали два года назад в день совершеннолетия старшей дочери — на бат-мицве, как называют этот день евреи. Лаура пришла на праздник одна и сидела рядом с несколькими своими коллегами из конторы, которых пригласил Пэрри. Она тогда работала только третий год. В следующем году она будет присутствовать на совершеннолетии младшей уже с Джошем. «Если пригласят…»
— Что вы можете рассказать мне об уставах и законодательных актах по зданиям Митчелла—Лама? — спросила она после обмена любезностями.
Кустистые брови Пэрри поползли вверх.
— Ты работаешь над аудиторским отчетом клиента?
Лаура терпеть не могла врать, знала, что у нее плохо получается.
— Что-то вроде того, — уклонилась она от прямого ответа и почувствовала, как запылали щеки.
Пэрри кивнул и откинулся в кожаном кресле.
— Что ж… — Он сложил руки на животе с умным видом, который раздражал помощников помоложе, но Лаура втайне любила его именно таким. — Проект Митчелла—Лама — это государственная программа жилищного строительства, предложенная сенатором Макнейлом Митчеллом и членом местного законодательного собрания Альфредом Лама. Утверждена в 1955 году, получила название «Закон о предоставлении налоговых льгот компаниям-застройщикам». В Нью-Йорке в то время проживало большое количество рабочих, которым необходимо было жилье. Тогда на Манхэттене было многолюдно, — в улыбке Пэрри скользнула ирония, — было мало доступного жилья, например, для учителей или сезонных рабочих, продавцов. Чиновники всех уровней хотели найти способ предоставить этим людям доступное жилье. Руководствовались идеей, что наличие только очень богатых и очень бедных жителей — не в интересах Сити. Хотели, чтобы здесь поселился стабильный средний класс, который стал бы инвестировать в близлежащие районы, чтобы увеличились доходы в казну, снизился уровень преступности и так далее.
